Енот, которому как и лису так и не дали имени, сидел на уголке кровати и с интересом наблюдал за своими человеческими друзьями, сильнее прижимая к себе маленькими лапками ниффлера. И сидел он так ровно до того момента, как прибежал лис и, чуть прихватив его зубами за хвост, не позвал носиться по окрестностям. Это было для любознательного енота намного интереснее, чем эти странные игры двух не пушистых собратьев.
— И вот ты хочешь… чтобы я… после этого… куда-то встал? — тяжело дыша едва выговорил Малфой, чувствуя в себе остаток сил только на то, чтобы и дальше лежать в кровати и наслаждаться эмоциями, волнами прокатывающимися по телу.
— Ну да. У нас планы были.
— Может перенесем?
— Не-а. Мы завтра по такой же причине не встанем.
В пятьдесят лет чувствовать себя моложе, чем в двадцать — ощущение определенно странное, но обоим это нравилось. Хотеть друг друга постоянно стало их абсолютно естественным стабильным состоянием, как будто они отчаянно нагоняли то, что не успели в молодости.
— Ладно, так и быть, встаю. И приготовь что-нибудь поесть.
— Как прикажете, ваше величество.
Еда все еще порой была проблемой наравне с холодом, но ее они решали более успешно.
За неполные два года они побывали во всех маггловских ресторанах Лондона и окрестностей от просто забегаловок и древних как мир кафе до дорогущих только открывшихся заведений, перепробовали почти все кухни мира, пока не нашли то самое, что все-таки заставило Люциуса снова полюбить еду. Спасительной вещью стала японская кухня, к которой он и в прошлой жизни был неравнодушен. О поездке в Японию в юношестве воспоминаний было немного и вкуса той, настоящей еды он совсем не помнил, потому сравнивать было решительно не с чем, благодаря чему и расстраиваться из-за несоответствия было бы просто глупо.
Сначала они покупали все эти творения из водорослей и риса у магглов, потом научились готовить сами. И в общем-то это было почти всем их рационом и не надоедало, как и воевать на тему «прекрати есть вилкой, извращенец!» и «это кимоно, а не халат!».
Свое любимое красное кимоно из Мэнора Люциус забирать не собирался по самой простой причине — он сам себе поклялся, что чтобы ему не понадобилось, он никогда в эту обитель страдания не вернется. Но, на каком-то блошином рынке, на который их занесло во время очередной прогулки, нашлась почти похожая даже по ощущениям замена. Разве что цвет был белый. Но, во-первых, Малфой был до мозга костей англичанином и цветом траура для него был черный, а не белый, а во-вторых, он в жизни бы не узнал, будь это чертово кимоно хоть сиреневым в бирюзовую полоску. Удобно в нем было. И стоило к удивлению сущие копейки. Зато радости было на много вечеров вперед.
После того, как с едой определились, преодолев этот вечный порог «это не хочу», «это не буду», «а от этого тошнит», в своих гастрономических путешествиях они не остановились, устраивая каждый день свидание в новом месте. Им до безумия это нравилось. А Люциус нравился всем подряд, даже не смотря на слепоту, спрятанную за широкими темными очками. Девушки официантки так и вздыхали каждый мерлинов вечер. «И что они в тебе нашли?» «Заткнись, Уизли, я наслаждаюсь» «Чем?» «Вниманием. И твоей ревностью. Она вкусная, ты знаешь?». Он похабно облизывался, впитывая в себя ревность на десерт, играл и провоцировал, чтобы ночью не молить о пощаде, но наслаждаться тем, что принадлежит, что нужен, что важен. Не было ничего дороже и важнее слышать «ты мой». Такая важная и такая мнимая в прошлой жизни независимость, которой на деле никогда у него не было, стала значить ровно ничего. И это было еще одним шагом к свободе.
За то время, что Люциус провел наедине с Артуром, он сбросил с души все старые ржавые замки, что еще оставались незакрытыми гештальтами. Все то, что раньше было важно, любимый человек превратил в призрак прошлого, в дым, о котором даже думать не стоит. Он то ли изменил его, то ли просто дал шанс по-настоящему стать «собой», послать к чертям все оковы от чрезмерных манер до навязанного мнения. Не то, чтобы он окончательно позволил себе превратиться в приземленного обычного человека, но былого пафоса в нем точно поубавилось, что его мужа несказанно радовало.
По итогу своих душевных метаморфоз Малфой стал абсолютно пофигистично относиться к магглам и всему тому, что они делают от еды до техники. Единственное, что было действительно сложно, — воспринимать шум мегаполиса на обостренный слух. После глуши, в которой они живут, это было сложно, но не невыполнимо.
Он не был живым трупом в отчаянии и это было самым главным для них обоих.
Но порой его внезапно возникающие вкусовые предпочтения просто убивали. Казалось, он просто отрывался за все годы правильного питания во славу фигуре и коже, довольно быстро осознав, что что бы он ни ел и в каких бы это ни было количествах, его тело говорило ему пойти на хрен и выглядеть иначе, чем мешок костей, не желало. Поэтому порой в его рационе мелькали извращения, вроде макарон с шоколадом. Да чего еще угодно именно с шоколадом, едва ли не до стейка из красной рыбы.
У Люциуса до сих пор была огромная детская обида и казалось бы из-за чего, из-за шоколада, которого ему всегда было нельзя. Можно было обижаться на иные запреты, на побои, на жизнь, расписанную без его мнения, но он обижался на то, что нельзя было есть сладкое, которое он так любил. И что из игрушек был лишь плюшевый ниффлер, подаренный бабушкой. Об этих аспектах своей психологической неполноценности как взрослого состоявшегося мужчины он никогда не рассказывал, в конце концов его взаимоотношения с родителями были несколько сложнее, чем просто длинный список запретов и обид на них, но то, что желание есть всякую вредную ерунду помогало закрыть наконец этот многолетний гештальт, его радовало. И что на фигуре это никак не сказывалось, тоже.
Артур от каких-либо комментариев по поводу его предпочтений удерживался, вкусы на то и вкусы, чтобы быть у всех разными, но без шутки про беременность не обошлось. Они тогда весь вечер потратили на обсуждение этой абсурдной мысли и пришли к выводу, что им хватает лиса и енота. Эти двое устраивали в доме сущий хаос и были прекрасной заменой любым детям. А убирать весь этот бесконечный бардак приходилось Артуру.
Люциус так и не объяснил ему свою ярую неприязнь к домовым эльфам, но оба подумали и решили, что в состоянии содержать свой не такой уж и большой дом в порядке самостоятельно, хотя активные животные этому совсем не способствовали. Но был плюс в слепоте Малфоя — он не видел пыль, которую Артуру зачастую было лень смахивать даже палочкой.
Поздний завтрак и ленивые сборы не заняли много времени, большая часть из которого все равно была потрачена на поцелуи. Для них давно перестало быть чем-то неправильным и зазорным повторять друг другу «я люблю тебя» по пятьдесят раз на дню. Их просто некому было осудить за глупое, абсолютно ребяческое или непристойное поведение. И это было едва ли не самым прекрасным в их отшельнической жизни.
Они чувствовали себя совсем немного извращенцами от того, что жили у моря, а отдыхать отправлялись на озеро за много миль от дома, но оно безумно им нравилось. Потому что именно это озеро было местом их свиданий черт упомнит сколько лет назад, когда они еще были такими свободными и молодыми, еще не сделавшими глупый выбор не в пользу желания сбежать вдвоем на край света. Именно у этого озера они еще смели мечтать о будущем. Сейчас они о будущем уже не мечтали. Они его наконец сами построили и о потерях предпочитали не думать.
Аппарация вызывала боль и тошноту еще задолго до тех событий, что разделили жизнь на до и после, потому пение птиц и шелест листвы дошли до сознания Малфоя совсем не сразу. Торопиться некуда, они оба уже давно разучились куда-либо спешить, потому даже когда тело перестает предательски подводить, так хочется лишнюю минуту просто чувствовать на себе руки единственного оставшегося рядом человека.
— Ты в порядке?
— Да. Да, все хорошо. Идем?
