Таверн в Тайме, столице Меена, теснилось больше, нежели звезд на небе. Хейзан и Селиста успели проверить из них всего ничего, прежде чем на город опустилась в два выдоха молчаливая северная ночь. Хейзан уверял, что Рохелин должна была заглянуть в Тайме перед тем, как отправиться в путешествие по меенским лесам; Селиста кивала, про себя умоляя всех богов, чтобы Рохелин загрызли волки.

Они остановились на постоялом дворе некого Кайюса — самом крупном во всем Тайме, настоящем перекрестке сотни дорог, ни одна из которых не была дорогой Рохелин. Селиста с содроганием думала о дне завтрашнем, когда Хейзан потащит ее по другим трактирам, полным пьяных северян и удушливого запаха протухшего мяса, однако остаться не рискнула бы — вдруг Хейзан встретит-таки свою Рохелин и забудет про нее, Селисту, навсегда?

В дверь постучали; шорохнув плащом, Хейзан открыл и обнаружил на пороге самого Кайюса, седовласого и обстоятельного.

— Я узнал у одного проходимца, милорд, — сразу перешел к делу Кайюс. — Он пытался пристать к какой-то черноволосой девушке, и она едва не пырнула его ножом, который выдернула из сапога аки молния.

— Скорее всего, это она. — Селиста видела со спины, как Хейзан расправил плечи, и едва не сплюнула прямо на дощатый пол. — Кто-нибудь знает, куда она отправилась?

— Я спрошу.

Хейзан обернулся к Селисте, играя улыбкой; внезапно он подхватил ее на руки и закрутил по всей комнате — так, что у девушки захватило дух.

— Мы почти нашли ее, Селли! — воскликнул он и прижал Селисту к себе, завороженно глядя сквозь затхлый воздух вширь и вдаль. Селиста опять едва не разрыдалась — повезло, что Хейзан не видит ее искаженного лица.

Говорят, что истинная любовь бескорыстна, но ее любовь была эгоистичной и жестокой, разрушая не только стены, но и все, что скрывалось за ними. Ничего, подумала Селиста; рано или поздно справедливость возьмет свое.

Блеклый березовый лес встретил путников тишиной, которую Хейзан научился ценить после того, как услышал подлинный гром. Все краски выцвели, даже зелень листвы и голубоватый оттенок кустов полыни. Стоило какому-то зверьку нарушить безмолвие треском упавшей ветки, и Хейзан сходу оборачивался, пытаясь разглядеть маячащий за деревьями человеческий силуэт — но вновь и вновь понимал, что обознался.

Они сделали привал в овраге, усыпанном свежей желтой листвой — осень гнала коней все яростнее с каждым новым днем. Селиста зверски мерзла, но с милым рай и в шалаше — тем более, что, когда она пожаловалась на холод, этот милый укрыл ее своим плащом. Тот пропах пóтом и давнишней гарью, но Селиста вдыхала гнетущий запах с обожанием.

— Я не знаю, что буду делать, когда мы ее найдем, — признался Хейзан. Он сидел, обхватив руками колено и повесив голову; Селисте так и хотелось утешить его теплым объятием, но она не решалась.

— Когда или если? — спросила девушка.

Хейзан тяжело вздохнул и согласился с ее замечанием:

— Если.

Селиста придвинулась к нему, как бы случайно задев рукой его руку. Задул ветер, и кэанка машинально смахнула упавший листок с виска своего возлюбленного.

— Хейз, — прошептала она совершенно иначе, чем когда-то Рохелин, — приглушив последний согласный. — Тебе дали шанс на новую жизнь, и ты должен ее прожить, а не скитаться сквозь пустоту в поисках давно утраченного человека. Ради отца, который тебя выходил… и ради меня.

— Селли, я… — Хейзан запнулся, поймав ее умоляющий горечавковый взгляд. Он знал, что рано или поздно это случится — не когда она увязалась за ним, но намного, намного раньше; должно быть, когда приоткрыл глаза и увидел ее профиль с легкой горбинкой на фоне свечи.

Селиста потянулась к нему, как умирающий человек — к священнику, и Хейзан, из слабости далеко не минутной, поцеловал ее — жадно, словно пытался выпить девушку досуха, а следующим движением увлек на травяной ковер. Аромат полыни кружил голову, превращаясь из скорбного в страстный.

Там же Хейзан и взял Селисту — женщину, которая полюбила его с первого взгляда. В пылу ему мерещились воздыхатели, которые стремились отнять у него прекрасную и одинокую Селисту, и Хейзан с волчьим ревностным рычанием оберегал от них свою любимую, которая так искренне стонала, переплетая их тела в цепь из множества раскаленных звеньев.

Холод подступающей осени не мог остудить жара и тихого смеха влюбленных, которые лежали, прижавшись друг к другу, словно горизонт — к закатному небу.

— Я никогда такого не испытывал, — признался Хейзан, гладя девушку по золотистым волосам. Та притворно удивилась:

— Никогда-никогда?

— Никогда, — повторил Хейзан и накрыл ее губы своими, вновь погружаясь в томное сверкание обжигающих звезд-прикосновений. Селиста обняла его, чувствуя, что вот-вот задохнется от счастья.

Хейзан прервал поцелуй, на что Селиста обиженно насупилась, и твердо сказал:

— Мы завтра же возвращаемся в Энар. И ты будешь моей.

…горсть золы просыпалась между пальцев, медленно превращаясь в черных бегучих муравьев. Следуй за ними. Она подчинилась незримому наблюдателю, чьи руки были скованы Контрактом, и двинулась вдоль тонкой нити из насекомых. Песок забивался между пальцев ее босых ног. Песок — или прах?

Муравьи взбирались на пыльное дерево, лишенное листвы, однако усыпанное белыми цветами. Она сорвала один и тут же отбросила — лепестки обожгли ее руку, точно палящее солнце. Подул ветер, и круговерть белых лепестков объяла ее тело горстью пламени, калеча, но не убивая.

Почему ты никак не можешь оставить меня? — взмолилась она, и мир превратился в темную тишь обгорелого кладбища. То, что осталось от Белой Воды.

Что будет, если исчезнут все звезды?

Ответ пришел сам собой.

Ийецинна.

Рохелин проснулась от того, что попутная телега, куда она забралась накануне, остановилась. Оторвав затекшую щеку от мешка с картошкой, странница бесшумно спрыгнула на мостовую и проскользнула мимо конюшни в ближайшую таверну под названием “Четырнадцатый холм”. Утром таверна стояла полупустая, и Рохелин без опаски, что ее ущипнут за ляжку или проводят гиканьем, подошла к трактирщику, который протирал стойку замызганной тряпкой.

— Не подскажете, где живет писатель по имени Эолас?

Память Рохелин упустила из виду все, что случилось после того, как она выбежала от Эоласа — вплоть до следующего утра.

— Понятия не имею, — развел руками трактирщик. Рохелин мысленно выругалась; и на что надеялась, зная, что Эолас не бывает в питейных заведениях?

— Эолас? — донесся женский голос из небольшого алькова для богатых гостей. Обернувшись, Рохелин увидела темноволосую девушку в черно-бордовом платье, нижняя часть которого была забрызгана грязью — так же, как и удивительно маленькие бархатные туфельки. — Два квартала к югу, дом почтенного Сэмюэла. Последняя комната по коридору.

— Вы…

— Меня зовут Вивиан, — представилась девушка. — Передайте ему от меня, что он последний ублюдок.

Рохелин рассеянно кивнула, вспомнив слова Хейзана о том, что Эолас встречался с какой-то женщиной, и ее невольно замутило от воспоминаний. Выйдя наружу, Рохелин жадно глотала свежий воздух, пока дурнота не отступила, а проглянувшие слезы — не высохли. Ей хотелось развернуться и уехать из Эстерраса как можно дальше, возможно — в Вилки, а оттуда — через портал переместиться в Терналвэй, субреальность, благодаря которой Двуединую Империю называли Двуединой; однако Рохелин подавила это вполне естественное желание, напомнив себе, зачем она здесь.

Эолас встретил странницу прохладно — та оторвала его от редактуры, — но вежливо и даже угостил травяным чаем. Тепло напитка ненадолго потеснило ледок в груди у Рохелин, и она сказала словно бы без боли:

— Мне нужно в Ийецинну.

— Хочешь почтить его память? — мгновенно уловил Эолас ее мысль.

— Да. Пусть его могила будет там, а не в Скорбящем.

Эолас молча протянул ладонь, и Рохелин стиснула его холодные, истертые пером пальцы.