Ее оглушил шум прибоя.

Открыв глаза, Рохелин тут же зажмурилась вновь — черная волна разбилась о камень, и брызги полетели прямо в лицо. Стойкий запах соли проникал не только в ноздри, но и под кожу. Белая пена окутывала прибрежную гальку густым слоем не-снега. Из-под валуна к Рохелин бросился краб — она едва успела отскочить, — и волна накрыла его, унося на глубину. Было видно невооруженным глазом, как береговая линия ухает вниз в каком-то шаге от кромки воды.

Эолас кивком указал Рохелин на хижину, приютившуюся между скал со вкраплениями желтизны. Серое небо едва пропускало солнечные лучи через свою тонкокрылую пелену. Мокрые камни скользили под ногами, сапожки разъезжались, так что Рохелин пришлось вытащить кинжал и повесить его на пояс.

— Вивиан попросила меня заколоть? — приподнял бровь Эолас, выдав тем самым, что читает ее мысли — Рохелин как раз раздумывала над тем, стоит ли передавать ему послание девушки.

— Вслух — нет. Но была бы рада.

— Как и ты, если бы я не представлял собой единственное связующее звено между тобой и Хейзаном, — констатировал Эолас.

В двери не было замочной скважины — от кого запираться, если ты один на этом мрачном берегу? Рохелин осторожно вошла, ступая по тому же мокрому камню — должно быть, вода поднималась, пока хозяина не было дома. И не будет, горько подумала Рохелин; а море рано или поздно поглотит память о Хейзане без остатка.

Домишко был обставлен скромно, если не сказать убого — небольшой очаг с вязанкой дров, явно добытых откуда-то с Просторов, книжные шкафы, вручную сбитая (и оттого косоватая) кушетка да письменный стол. Свитки, оставленные на столе, потемнели от влажности, но магия наверняка вернула бы им прежний вид.

Рохелин, подобрав юбку, расчистила пол перед очагом от золы, а Эолас витиеватым почерком начертил слова:

“Хейзан. Гилантиец, верный друг и человек редкой честности. 1511 — 1536 гг. от вознесения Посланника.”

Ставший могильным камень впитал магию, и надпись стала чернильно-черной. Эолас взял с подоконника свечу, прикосновением к фитильку зажег, поставил над именем. Рохелин прочла снова — и молча упала на колени.

То было солнечное утро, прозрачное, как крылья стрекозы, и напоенное грибным дождем. Хейзан и Селиста ступали по влажной траве, взявшись за руки, вдоль скромного ряда самых близких. Огиус почтительно кивнул юноше, за чью жизнь боролся так яростно; мать Селисты, такая же голубоглазая, светло улыбнулась, младший брат — показал одобрительный жест. Хейзан ответил всем и сразу белозубой ухмылкой и притянул Селисту к себе; дескать, прощайтесь со своей сестрой и дочерью — теперь она принадлежит мне. Теперь мы принадлежим друг другу.

Семья Селисты настояла на древнем энарском обряде, и жениха с невестой встретил кэанец в летах, все время кутающийся и покряхтывающий. Хейзан и Селиста выставили предплечья рука к руке; она — бледное, он — прорезанное серыми роговыми полосами. Кэанец одним движением ножа пустил кровь обоим, и та, смешавшись в единое целое, пропитала черную землю. Хейзан невольно обратил внимание, что из той части раны, которая приходилась на его загадочные шрамы, кровь не шла. Лишь бы это не означало, что он теперь наполовину мертвец-Обездоленный.

Кэанец отвесил короткий поклон, а Хейзан снял с макушки Селисты венок из остролиста и надел его на себя. Наклонившись, шепнул:

— Надеюсь, остролист не символизирует, что я хочу тебя отравить.

Селиста засмеялась.

— Это восходит к тому, что раньше свадьбы игрались зимой, когда трудно отыскать живые цветы.

— Знаю, — отозвался Хейзан и поцеловал невесту.

Хейзан и Селиста сплели пальцы и подняли руки, демонстрируя две красные нити, которые кэанец повязал им на запястья в знак того, что встреча этих двоих была судьбоносной. Гости взорвались радостными криками; кто-то хлопнул в ладоши, и вскоре аплодисменты подхватили уже все, заглушив этим громом даже птичий клекот в кронах деревьев.

Громом…

Сама Гиланта была залогом их союза, убедил себя Хейзан — и погладил по волосам Селисту, которая блаженно прижалась к его плечу.

Жизнь Хейзана замкнулась в кольцо — не только потому, что он возвратился в родной Энар. Каждый день походил на предыдущий; Хейзан подумать не мог, что эта размеренность охватит его целиком и будет вдохновлять так же, как и жена-кэанка. Забыв об учении, которому прежде посвящал все свободное время — и, более того, на алтарь которого положил зрелость и старость, — Хейзан помогал Селисте в создании средоточий и проведении экспериментальных обрядов. Однако с пришествием осени он все чаще вспоминал об Ийецинне и книгах, что там оставил — включая собственные наработки на основе трудов Леута. Порой так и заседала в голову мысль, что те или иные тупиковые идеи он мог бы продолжить, основываясь на новом знании о Гиланте, которое Сущность подарила ему самолично.

Одним ноябрьским вечером Хейзан не выдержал — и тихо спустился по лестнице, намереваясь отправиться… домой? — что-то заныло внутри, но Хейзан отмахнулся, как от дурного сна; — и забрать свитки, пока жена спит. Однако стоило ему накинуть плащ и поднять ребра защитной фигуры, как позади раздался мрачный голос:

— Куда-то собрался?

Селиста босиком, а потому неслышно спустилась по лестнице; голубые глаза ее метали молнии.

— В таверну, по бабам?

— Всего лишь в Ийецинну, — заверил ее Хейзан, с извиняющейся улыбкой заправив прядь волос за ухо жены. — Я там раньше жил — помнишь, я рассказывал? Хочу забрать кое-какие книги.

Селиста подозрительно прищурилась, но сменила гнев на милость.

— Жду тебя через час, мой златоокий.

— Вернусь еще раньше, — Хейзан поцеловал Селисту в щеку, жестом попросил ее отойти и исчез, не оставив даже пылинки.

Ийецинна встретила его проливным дождем; чертыхнувшись, Хейзан закутался в плащ и по памяти — не подводит, старушка! — отыскал свой дом. Удивительно, но в окне сиял огонек — неужели какой-то другой гилантиец решил следовать по стопам Леута? Тогда лучше будет оставить все записи ему и дать наставление, а потом вернуться к милой Селисте, зная, что его дело продолжат.

Войдя внутрь, Хейзан откинул капюшон и увидел со спины двоих — один сутулился, а другая сидела возле очага, скрестив ноги. Донесся женский всхлип. Хейзан похолодел, внезапно осознав, что знает, кто стоит перед ним.

— Эолас? — тихо произнес он. — Рохелин?

На лице Эоласа огонь высветил легкое недоумение, в то время как Рохелин закричала дурным голосом и отшатнулась, повалив кочергу.

— Я не призрак, Хель, — сказал Хейзан, приблизившись, чтобы странница как следует разглядела его вполне телесный облик. — Все мы, гилантийцы, живучие.

— Значит, успел, — спокойно отозвался Эолас.

— Успел.

Рохелин, на чьих щеках еще поблескивали былые слезы, бросилась Хейзану на шею; тот зарылся в ее мокрые волосы, и знакомый медовый аромат прошиб не только нос, но и все его существо, покрывшееся грязью, сеном и себялюбивыми ласками Селисты. Его жены…

— Хель, — выдохнул Хейзан, не зная, куда метнуться — назад ли, вперед… вниз. — Скажи, ты странствовала по Меену в сентябре?

Рохелин яростно закивала.

— Ты был там? А я-то гуляла по березовой роще к востоку от Тайме. Даже не знала… не подозревала…

У Хейзана земля ушла из-под ног; но прежде, чем он что-либо вымолвил, Рохелин взяла его за руку — и нащупала пальцами красную нить.

— У тебя нитка какая-то, — сказала она, обнажив запястье Хейзана — очевидно, думая, будто выбилось из рубахи. И тогда Эолас впервые на памяти Хейзана засмеялся — словно кто-то плохо закрыл чан с кипящей водой.

— Это не просто нитка, миледи, — произнес он, игнорируя знаки, которые Хейзан ему отчаянно подавал. — Это красная нить судьбы.

Рохелин перевела на Эоласа непонимающий взгляд.

— Согласно обычаям Цепи, ее разделяют муж и жена в знак того, что предназначены друг другу, — буднично сообщил он, разглядывая свои ногти — и коварно, почти хищно улыбнулся. Хейзан едва сдержал стон.