В эту ночь сны Хейзана объяла тьма — не запредельная и великая, но тьма этой вселенной. В одно из улепетывающих мгновений он встретил Ринелда — тот стоял спиной и равнодушно взирал на оковы, мотыльками тянущиеся через мрак.

Утром они наконец-то они наелись до отвала свежей дичью, которую зарезали прямо у них на глазах; Эолас бы выразил отвращение, но его здесь не было. Возможно, его уже и в Скорбящем нет, подумал Хейзан, зная трусливую натуру своего друга.

Отказавшись от помощи Кивия, но лукаво пообещав, что вернут его жену домой, если встретят, путники еще до полудня вернулись на незримую дорогу до Ха’генона. Когда Рохелин рассказывала Хейзану очередную историю из странствия, посвященную Марпу и Хрустальным горам, о которых по всем Просторам ходили легенды разной степени сомнительности — от призрачных разбойников до заверений, что человеку заблудившемуся Хрустальные горы непременно укажут путь, но прежде подвесят над пропастью, — маг спросил:

— Ты не находишь, что по Просторам чертовски опасно странствовать, особенно женщине, особенно — в одиночку?

Он не стремился опекать Рохелин, которая временами казалась ему более сильной личностью, нежели он сам, как не стремился и навязаться к ней в спутники — однако проявил естественное для человека уже не чужого беспокойство.

— Толика здравого смысла, Хейз, — пожала плечами Рохелин. — Тогда безопасно. Слушаю я более умело, чем говорю. Главное — помнить, что все земли разные. В одной тракт надежно охраняют отряды короля. В другой — охраняют, но сами не прочь кого ограбить. В третьей дорога тебе через лес и только.

Она перебралась через особенно толстый корень и отряхнула юбку от древесной пыли.

— Не совру. Бывало. Бывало, но до сих пор я выходила сухой из воды. Резвый конь, вооруженный попутчик. Случай.

— Или писатель-двуединец, ненавидящий людей, — прибавил Хейзан. Рохелин обернулась на него, глядя с некоторым сомнением.

— Он действительно их ненавидит?

Хейзан спрыгнул в небольшой овражек, усыпанный палой листвой, оставшейся еще с прошлой зимы, и подтвердил:

— Всей душой. — Он подал Рохелин руку, помогая девушке спуститься. — Несмотря на то, что на вид он холоден, аки ледники Меена, я не встречал человека, который более пламенно относился бы к своей философии.

Покинувшее было Рохелин сомнение вернулось с новой силой; даже подозревая, что Эолас, каким он хочет казаться, и Эолас настоящий — принципиально разные люди, Рохелин не могла совместить то, что говорил Хейзан, и образ Эоласа, в котором писатель ей предстал.

— Огонь — последнее, с чем бы я его сравнила.

Хейзан снисходительно покачал головой:

— Не каждое пламя становится пожаром, Хель. Его огонь горит ровно и синим, поэтому чужаку может показаться, будто это ледяные клыки.

— Разве для него не все чужаки? — бросила Рохелин. Натолкнувшись на криво упавший ствол, она, недолго думая, подлезла под него, но идущий следом Хейзан развел руками — ему не позволял рост и размах плечей.

— Не все так просто, — сказал он, когда Рохелин протиснулась назад, и они двинулись обходным путем через кусты. — Прошлый год вообще был из ряда вон — он встречался с женщиной. С женщиной, Хель! — воскликнул Хейзан с ноткой отчаяния. — Но она была поклонницей его текстов, что, думаю, многое объясняет — Эолас жаден до славы как никто другой.

— Ты ведешь себя как старуха-сплетница, — заявила Рохелин и нарочно отпустила ветку так, что она едва не хлестнула Хейзана по лицу.

— Можно подумать, это худшее из моих качеств, — фыркнул тот.

— Женщины ведутся на ублюдков, — сказала Рохелин — и, похолодев, опомнилась: — Я сейчас про Эоласа. Не про тебя.

— Знаю, что не про меня.

Хейзан произнес это настолько нагло, что Рохелин захотелось отвесить ему пощечину, но она сдержалась. Вместо этого она продолжила тянуть цепочку своих рассказов, переместившись с юга на север — в Дуват. Именно там она когда-то встретила таинственного незнакомца с длинными черными волосами, после ночи с которым невзлюбила коротко стриженных мужчин и узнала, что такое удовольствие — ее первый любовник, семнадцатилетний тиолец и бывший друг детства, совершенно не умел удовлетворять женщину. Разумеется, Рохелин смолчала об этом перед Хейзаном, тем более, что история о похищенном двойнике местного наркобарона была куда интереснее.

Когда Рохелин призналась, что в Меене она побывала всего единожды, Хейзан застыл и обернулся к ней с выражением, преломившим, казалось, все его лицо — на мелкие части.

— Как ты могла?

Рохелин смутилась; не говорить же, что столкнулась только с собачьим холодом и непрошибаемым пьянством, поэтому и возвращаться не хочется?

— Я непременно доберусь до меенских лесов. Когда-нибудь.

Хейзан рассеянно прикоснулся ко лбу:

— Ты ведь даже не знаешь, кто такие черти, да?

Рохелин лишь покачала головой:

— Расскажешь? Если хочешь.

— Конечно, хочу, — заявил Хейзан и усмехнулся: — Должна же ты понимать, кого я все время, черт возьми, призываю.

— Здесь ручей рядом, — сказала Рохелин, уловив далекий звук текущей воды. — Остановимся там?

Явно удивленный ее знанием местного леса, Хейзан спросил:

— Ты на карте видела?

— Нет, я шум слышу.

Хейзан постоял, переминаясь с ноги на ногу и прислушиваясь. Его ушей достигал только шум листвы да стук неутомимого дятла, разносившийся под кронами.

— Поверю на слово, — решил он.

Рохелин вновь повела; она слышала гораздо больше — поскрипывание веточек друг о друга, шебуршение в кустах какой-то мелкой живности, а листья для нее переливались множеством оттенков, которые она могла бы с легкостью повторить на лютне — если бы умела играть на ней. Годы странствия научили ее сливаться с лесом в единое существо, чувствовать в воздухе не только резкие запахи, но и тонкие аллегории ароматов; даже настроение, которым встречали странницу деревья, птицы и невидимые звери. Если бы она подняла глаза туда, где стучал дятел, то увидела бы его отчетливо, словно прямо перед собой, в то время как Хейзану пришлось бы долго-долго всматриваться и щуриться.

Они спустились в низину, разрезанную блестящей лентой ручья, и отыскали иву, которая, казалось, была создана для того, чтобы под ней сидеть и вести безмятежную беседу. Хейзан поведал Рохелин вначале о младших чертях — бесятах, чей облик и особенности менялись в зависимости от местности. В каждой деревне свои черти, пошутил он, и это действительно было так — кто-то связывал младших чертей с лесом, кто-то — со временем года, кто-то считал их духами погибших детей, но все сходились во мнении, что они несут хлопоты, пакости и мелкие разрушения. Когда Хейзан заговорил о старших чертях, лицо его приобрело таинственность. Так меенцы называли ледяные громады на крайнем севере; они не считали их великанами, которые когда-нибудь проснутся, как жители Древнего Сканда, однако верили в то, что эти льды — живые, только живут и мыслят совсем иначе, нежели простые смертные.

— Немного похоже на Сущности, — сказала Рохелин.

Хейзан улыбнулся ее прозорливости, удивительной для не-мага.

— Есть теория, что старшие черти — неуклюжее мифологическое переложение Сущностей на законы зримой вселенной. Другое дело, что эти верования прорастают корнями сильно дальше первых магов. Но черт их знает, этих меенцев.

Несмотря на то, что в низине стояла прохлада, Хейзан совершенно измаялся длинным рассказом, поэтому подошел к ручью умыться.

— Они всегда были умным народом, — сказал он, зачерпнул в ладони ледяной воды и плеснул на лицо. Утираясь рукавом, продолжил: — Когда кэанцы пришли к ним со своей религией — сожгли послов-священников в бане, и не из-за собственных языческих верований, а из чистого презрения.

— Я об этом наслышана, — Рохелин села рядом и, стянув сапожки, окунула ступни в воду. — И о двуединцах, что защищали своего Посланника. Вплоть до войны. Короткой, но кровопролитной.