— Погоди. — Рохелин поднялась на ноги — одновременно с крестьянином. Хейзан примерился; вдруг крестьянин застыл и заморгал, будто что-то ясно различимое скрылось с глаз долой. Опустил вилы.

— Какого…

Крестьянин заговорил было, но опомнился. Показал пальцем на себя, потер закрытые глаза, затем взъерошил немытые волосы и указал на Рохелин. Хейзан обернулся к ней, потом обратно.

— Ты обознался, — медленно произнес он. — Значит, ты кого-то ищешь. Дочь или жену, с черными волосами.

Вновь что-то неразборчивое. Притоптал дотлевающую траву и смотрит — с надеждой.

— Похоже, он ждет от нас помощи, — мрачно заключил Хейзан. — И как сказать ему, чтобы убирался откуда пришел, пока Обездоленные не утащили?

— Давай я. — Рохелин перешагнула через дерево, села, оправив юбку. — Посвети мне.

Она отломила веточку, расчистила землю перед собой и жестом поманила крестьянина. Хейзан чуть не отпрянул от застарелой вони, когда тот приблизился. На пламя налетели мотыльки и мельтешили перед лицом, время от времени поджариваясь.

Рохелин нарисовала фигурку с темными волосами и вилами, указала:

— Это ты. Хорошо? — Стерла носком сапога, изобразила другую фигурку — с такими же волосами, но в юбке. — Та, кого ты ищешь. — Набросала деревья, окружающие ее. — Лес. Она ушла в лес?

Крестьянин понуро кивнул. Рохелин вновь нарисовала фигурку с вилами и обнесла лесом и ее.

— Ты пошел искать ее.

Кивок.

— Тебе не надо было этого делать! — произнесла она с отчаянием как можно более паническим и, стерев часть деревьев, начертила подобие черепа. — Ты погибнешь! — Она изобразила третью фигурку, с черной головой, и направила стрелу от нее к первой, в юбке. Крестьянин ткнул заскорузлым ногтем в третью фигурку и прошептал что-то голосом, полным ужаса. Хейзан толкнул его плечом.

— Про Обездоленных ты знаешь. Так какого черта ты потащился в лес, тебе жизнь не мила?

Крестьянин виновато показал на первую фигурку.

— Хейзан прав, — наставнически сказала ему Рохелин, после чего дорисовала поодаль от леса дом и начертила жирную стрелу от второй фигурки. — Возвращайся. Ты бессилен.

Сложив руки на груди, крестьянин замотал головой.

— Ты погибнешь! — повторила Рохелин, обведя череп, на что крестьянин гордо вскинул подбородок и заявил нечто, очевидно означающее “Я не боюсь!”. Хейзан ругнулся сквозь зубы.

— Хель, давай я прогоню его к чертям собачьим и на этом закончим.

— Можешь попробовать, — пожала она плечами. — Но ручаюсь, он не отвяжется.

Крестьянин действительно не собирался уходить, даже когда Хейзан пришел в бешенство и, толкнув, гаркнул “Прочь!”, указывая пальцем в сплетение деревьев. Опасаясь за Рохелин — мало ли, что взбредет в голову этому дикарю, — Хейзан просидел рядом с ней всю ночь, слушая два дыхания — ее, тихое, и его — хриплое и булькающее. Хейзан и сам грешил храпом, но подобного безумия горловых звуков не слышал никогда, даже в щелкающем языке тьекитемцев.

Рохелин проснулась рано, когда крестьянин еще беспробудно дрых, поэтому Хейзан предложил бросить того здесь и уйти как можно скорее. Однако по велению какого-то злого рока Рохелин споткнулась о корень и подняла тучу шуршащих листьев, да еще и жестоко выругалась; крестьянин немедля очнулся. Потянувшись, так, что Хейзан отпрянул от зловония его подмышек, абориген вдохновенно прокричал что-то и махнул рукой — дескать, следуйте за мной.

— Как думаешь, он отстанет от нас, если мы проводим его в деревню? — спросил Хейзан у Рохелин, изучая карту. — Мы не сильно отклонимся, меньше чем на лигу.

Рохелин лишь пожала плечами и оглянулась на крестьянина, который смотрел на обоих умоляющими воловьими глазами.

— Узнаем, только если сделаем.

— Он, похоже, считает нас великими воителями, — сказал Хейзан, когда они с Рохелин уже следовали за новым знакомым, который путался в собственных ногах и вспрыгивал от любого шороха. — Впрочем, по сравнению с ним любой великим будет.

— Будь снисходительнее, — посоветовала Рохелин. — Бóльшая часть людей — такие.

— Хорошо, что ты не Эоласа об этом просишь — он бы проломил тебе голову. Точнее, — усмехнулся Хейзан, — попытался бы.

— Это вера в меня или неверие в него?

Хейзан передразнил ее былое недоумение:

— И то, и другое.

К вечеру крестьянин вывел их на покатый склон, под которым раскинулась на опушке небольшая деревня буквально в десяток домиков. Подобные деревушки всегда казались Рохелин достойными местами для того, чтобы встретить старость — имея свой небольшой садик и добрых соседей, которые не нарушают твое долгожданное одиночество.

Едва из крайнего дома, больше похожего на сарай, выглянула кудрявая черноволосая девчушка, крестьянин бросил вилы и, подбежав к ней, подхватил на руки. Появились другие жители — грязные, небритые, — глядя на незнакомцев кто с подозрением, а кто — словно на небесных покровителей. Крестьянин опустил дочку на землю и ринулся в увитое диким виноградом здание. Оттуда он привел седовласого человека, чья окладистая борода была аккуратно расчесана, вопреки всем впечатлениям путников о жителях деревни. Рохелин сделала шаг назад, так что Хейзан остался единственным послом перед лицом старейшины.

— Кивий сказат… вы — колдýны, — усиленно подбирая слова на всеобщем, произнес седовласый.

Кивий, подумал Хейзан; он бы удавился, если бы носил такое имя.

— Только я, — ответил он, на всякий случай указав на себя пальцем. Старейшина кивнул.

— Вы тут помочь… от мертвяки? — с надеждой вопросил он. Хейзан покачал головой:

— Кивий ошибся. Мы просто путники, ищем Ха’генон.

Старейшина принял озабоченный вид.

— Хагенон? — повторил он. — Там плохо. Там она.

— Кто? — спросил Хейзан, и старейшина окончательно разволновался.

— Вы знат нет? — всплеснул он руками. Затем он подошел к Хейзану и, наклонившись — пахнуло какой-то едкой травой, которой старейшина, очевидно, забивал запах немытого тела, — шепнул ему на ухо: — Королева мертвяк.

…Дождь стучал по соломенной крыше дома, куда поселили гостей деревни. Спальное место было всего одно, и то узкое, так что Рохелин лежала на боку рядом с Хейзаном, тесно к нему прижавшись. Это пьянило, но Хейзан боялся, что попросту разломает хлипкую кровать на части, если возьмет на ней Рохелин.

— В Энаре есть легенда, вернее, детская сказка об императрице в зачарованной башне, — заговорил он, чтобы отвлечься от манящего тепла, которое источала девушка. — Ее запер туда единственный сын, когда захватил трон, и стенания императрицы разносились над всей землей, пока даже солнце не перестало всходить на небо, удрученное ее горем. Сыну пришлось выпустить мать, но даже тогда она не прекращала плакать, ведь несмотря на то, что она была свободна, боль от предательства не утихала. Только когда она сбросилась со скалы, все вернулось на круги своя — отмучилась бедняжка.

— Ты уверен, что это детская сказка? — спросила Рохелин. Хейзан пожал плечами:

— Сказки жестоки под стать самим детям.

Рохелин задумчиво намотала на палец прядь его волос. Хейзан взмолился, чтобы она сейчас не сказала что-нибудь по-женски умилительное о детях или призналась, что мечтает о двух девочках и мальчике, и Рохелин не подвела:

— Не люблю детей. Пока повезло — ни разу не беременела.

Хейзан не удержался от того, чтобы многозначительно протянуть у нее над ухом:

— Со мной тебе это не грозит.

Рохелин вскинула бровь:

— Разве бесплодие магов — не слухи?

— Слухи, — подтвердил Хейзан. — Однако у нас замечательная способность к контрацепции. Кэанцам, правда, неудобно — любиться с амулетом на шее… того и гляди горло любовнице перережешь.

— Ты и так перережешь. Если захочешь.

Хейзан подавил смешок.

— Икаешь? — поинтересовалась Рохелин, явно переиначив его собственное вчерашнее “Плачешь?”.

— Смеюсь, — улыбнулся Хейзан. Заглянул ей в темно-болотные глаза, а в следующее мгновение — расхохотался, искренне, как мальчишка-восьмилетка. Рохелин подхватила этот смех и пихнула Хейзана локтем так, что он едва не свалился на пол.