Ее не видели уже четыре дня. Она, помнится, говорила вскользь о том, что жизнь ей опостылела, но никто из друзей и членов семьи и предположить не мог, будто это всерьез.
Настолько всерьез, что…
Четыре дня назад она спозаранку отправилась собирать ягоды. Несмотря на то, что она была магом, ей всегда доставляло удовольствие простая работа, в особенности — уединенная. К тому же, лес был для нее вторым домом, как и для многих других меенцев.
Следопыты разводили руками — два дня после ее исчезновения шли непрерывные дожди, и земля раскисла. Испытанными тропами она никогда не ходила, прокладывая свои. Говорила что-то об огромном дереве, под которым садилась читать и слушала, как смеются ветви над цветом ее волос.
У матери-кэанки не было денег подключить магов-поисковиков из Ореола — этот экспериментальный подраздел светлой магии, основанный на поиске теплового следа человека, только начали изучать. Женщина ночей не спала, а по утрам сама выходила в лес, рискуя заблудиться, и звала.
Тело обнаружил такой же лесной странник, как и она.
Просинь неба мелькала в шумной листве, беспощадно далекая. В изогнутых корнях бережно лежала корзина, а над нею раскачивался в петле труп девушки с потемневшей от удушья головой.
Ti Orthans argastello nei te Ortha, повторяла Рохелин первый час их путешествия по Лайентаррену цитату из безымянной тиольской поэтессы времен Обретеня. Скорбящий не отступится от скорби.
Пока что Скорбящий не соответствовал своему имени, ничем не отличаясь от лесов Темного Нино, где Рохелин проводила по несколько месяцев в одиночестве, зачарованная; впрочем, глупо было полагать, что деревья встретят путешественников дружным плачем. Подобные леса Рохелин всегда считала целительными — не только из-за волшебного воздуха, дышать которым было одно удовольствие, но и потому, что они лечили сердечную сухость и блеклость взгляда. Рохелин отдалась бы этому витку странствия с головой, если бы не ноющий страх перед Обездоленными.
Первый привал они сделали уже ближе к вечеру, когда предзакатное солнце сияло оранжевым где-то над невидимым горизонтом, опаляя чистое небо. Обнаружилось неприятное: бурдюк с водой прохудился, так что пришлось есть всухомятку, а после — отправиться на поиски ручья. К моменту, когда Хейзан и Рохелин вернулись на стоянку, уже стемнело; к счастью, Рохелин догадалась собрать по дороге хворост, а Хейзан запалил костер при помощи магии, так что раздирать ладони о трут не понадобилось. Однако устали оба зверски.
Хейзан сидел возле дерева, скрестив ноги, а Рохелин тщетно пыталась задремать — однако ей все время казалась, что черная земля вот-вот провалится, как глазницы, и изойдет червями.
— Могла ли ты подумать, Хель, что в своем странствии встретишь оживший миф?
Рохелин вздрогнула — настолько точно Хейзан проник в суть ее мыслей; потом вспомнила, что он — маг, а значит, может их украдкой читать. Но звенящее доверие между ними не терпело недомолвок, а Хейзан, несмотря на всю паршивость своего характера, берег это доверие с момента их первой близости, поэтому Рохелин решила, что он просто угадал.
— Я никогда не отметаю самых диких предположений. Поэтому я и помогла тебе, — призналась она. — Решила, будто проклятие может перекинуться на мое чувство.
Хейзан склонил голову в легком недоумении; прежде Рохелин всегда упоминала свою жажду странствия в мучительном контексте постоянных терзаний.
— Разве ты не хотела бы избавиться от него навсегда?
Неожиданно Рохелин вспомнила Эоласа и его ненависть к людям. Как же схоже устроены человеческие страсти — даже у тех, кто не выносил друг друга с первого взгляда.
— Нет. И это не мазохизм, Хейз. Иначе я потеряю саму себя.
Хейзан не догадался провести аналогичную параллель и медленно, чтобы не выглядело нападкой, произнес:
— Я не совсем понимаю природу твоего… чувства, как ты это зовешь. Вернее, совсем не понимаю. Расскажешь?
Рохелин окинула его пристальным взглядом. Кто знает; быть может, однажды этот человек поможет ей разгадать загадку ее… движения.
— Когда я впервые отправилась в путь…
Хейзан не припоминал, чтобы Рохелин когда-либо так резко обрывала мысль.
Молчание. Легкий кивок — дескать, дай мне минутку.
— В тиольском есть одно слово, — сказала она наконец. — Stardiesne. Если дословно — “скорбь по дальнему”. Когда я впервые отправилась в путь, именно так объясняла это себе. Stardiesne, ни что другое. Оно многими овладевает — в юности или после потрясений. Многими. Настигло и меня. Ничего ведь особенного?..
Рохелин смолкла, собираясь с мыслями. Если бы ее словами говорил Хейзан, последний риторический вопрос прозвучал бы насмешливо, но в ее исполнении он не таил мольбы.
— Может, изначально меня и вела скорбь по дальнему. Но она тихо обратилась в нечто иное. Через сны, через измерения. Через путаницу ощущений. Через самое себя.
Шум листвы казался особенно острым, словно каждый лист прорывал воздух тонким жалом на кончике.
— И ты не знаешь, чем она стала, — сказал Хейзан. Рохелин покачала головой.
— Не больше, чем что ждет нас после смерти.
Хейзан прислонился спиной к дереву; взгляд его подернулся дымкой, и он вздохнул:
— Все реки впадают в море.
— Для меня это не так, — промолвила Рохелин без обиняков. Хейзан нахмурился, задумчиво стукнув костяшками пальцев друг о друга.
— Ты говорила, что не хочешь знать правду, однако не отрицала. Что изменилось?
Прежде, чем разум Рохелин избрал какой-либо подходящий ответ, глубины ее подсознания взволновались, порождая нечто совершенно внеразумное. Она знала это редкое, но неповторимое ощущение: как будто ныряльщик за жемчугом поднимается со дна и обнаруживает, что теплые воды покрылись тонким неразрывным слоем пустоты, однако прорывает ее ударом собственной головы, и воздух обрушивается на него пятой гиганта.
— Я увидела это во сне. — Удар сердца. — Кто такой Путеводный?
Вопреки тому, что маги снисходительно относились к сновидцам, целителям и иным “людям одной способности”, сдержать изумления Хейзан был не в силах — даже после собственного видения о Ха’геноне.
— В юности гилантиец Леут, по следам которого я ступаю, увлекся оккультизмом и основал нечто вроде секты. Леут распустил ее после того, как одного из особенно рьяных адептов привлекли к суду за ритуальные убийства. Не из человеколюбия, конечно — он с трудом доказал свою непричастность, а иметь проблемы с законом не хотелось. Тот убийца провозгласил Путеводным уже себя, но без харизмы Леута секта быстро развалилась. Впоследствии Леут описал свои ранние идеи в небольшом эссе, на которое доселе никто не обращал внимания, кроме меня. Пожалуй, это самый не-асвертинский его текст — ты же знаешь, кто такой Асверти? Меня поразило, что эти мысли пришли к нему всего в шестнадцать. Я-то в шестнадцать по борделям шлялся.
Рохелин сдержала желание укоризненно цокнуть языком и произнесла:
— Истина не имеет возраста.
Хейзан встрепенулся, на мгновение действительно поверив в то, что переменил ее мнение.
— Так теперь ты признаешь, что это истина?
— Для тебя, — уточнила Рохелин.
Тогда Хейзан рассмеялся — больше собственной наивности, чем ее непониманию того, что истина абсолютна. Однако смех его быстро угас, занесенный снегом воспоминаний.
— Леут жил в Ийецинне, — признался он. — Поэтому я туда отправился — его труды не дошли до Чезме, а остались там, погребенные вместе с ним в желто-серых скалах.
Рохелин вскинула бровь:
— Так ты расхитил гробницу?
— Гробница — сильно сказано, — усмехнулся Хейзан. — Там не было тела — Леут сбросился в пропасть, когда пришло время.
Он помрачнел, вспоминая, как впервые пробирался в эти квадратные коридоры по узкой тропинке, рискуя свалиться с высоты двух деревьев и переломать все кости о прибрежные валуны — тем более, что ветер так и стремился оторвать его от скалы, к которой он прижимался.
