…и второй.

— У меня нет времени на словесные баталии, — отрезал Эолас и хотел уже отвернуться, как незнакомец бросил:

— Словесные так словесные. А если так?!

В следующее мгновение Эоласа ослепила боль в лице; писатель свалился на дощатый пол — ощущение было такое, будто ему сломали не только нос, но и позвоночник. Сплюнув кровь, Эолас приподнялся на локтях и ухватился за Гиланту, целясь незнакомцу прямо в горло…

Уж сколько раз Эолас впоследствии хотел отделаться от Хейзана, а временами — избавить Просторы от его саркастической души, но сдерживался, понимая, что тем самым уничтожит самого себя.

Может быть, он, напротив, перешел бы на новую ступень существования, проскользнула загадочная мысль? Многие годы Эолас жил с раздвоенным восприятием себя: вне сомнения, он горел самолюбованием и жаждал признания, но одновременно ненавидел подонка, которого видел в зеркале. Так было всегда, но кто сказал, что ситуацию невозможно обернуть в свою сторону и навсегда избавиться от мертворожденного двойника?

Но Эолас знал, что шепчущий туман ошибается. Лишь до той поры, покуда с ним остается самокритика, тексты Эоласа оживут в глазах читающего и взрежут тому горло, как он — Хейзану. Если он лишится презрения к себе, если погрузится в пучину бездумного нарциссизма, слепота одолеет написанное им, и чем дальше, тем чернее будет ее беспросветица.

Эолас усмехнулся, вспоминая последующий диалог с Хейзаном — когда тот, над кем он смеялся, ушел понурым (оказалось, он требовал от мага сделать так, чтобы не гнила в огороде морковка — понимай это как хочешь, не то намекнул, не то пошутил Хейзан).

— Еще пива? — предложила грудастая носильщица, наклонившись над столиком и задев своими природными объемами руку Эоласа. Тот немедленно отдернул ладонь, словно прикоснулся к морскому ежу.

— Два, — щелкнул пальцами Хейзан, но Эолас поправил его:

— Одно. Мне, пожалуйста, чай.

Носильщица выдавила, едва сдерживая смех:

— Чая нет. Может, все-таки пивка? — И подмигнула. Эолас откашлялся и ровным, будто глаженая ткань, голосом ответил:

— Тогда благодарю за участливость, миледи, но я откажусь от выпивки.

Девушка покорно ушла выполнять заказы, мурлыкая мелодию, которую только что наигрывал местный бард. Хейзан присвистнул:

— До чего же ты любезен к людям.

Эолас посмотрел на него скептически, ощущая прилив мягкотелого доверия — такого даже сестра обычно не удостаивалась, — и впервые за свою нынешнюю жизнь выругался вслух:

— Х*юдям.

Запах гнили вернул Эоласа в овраг; поверхность воды пузырилась, словно кипела, но источала только холод. Над осокой играли в салки сине-прозрачные стрекозы.

— Что ты хочешь показать мне следующим? — спросил Эолас, довольный тем, что переиграл неизвестного оппонента. Дымка всколыхнулась без ветра, отвечая.

…ему тридцать один, и впервые с девятнадцатилетия он с упоением целует белое женское тело, томно подрагивающее под его руками.

— Эйли, — выдохнула девушка, стискивая его острый локоть, и Эолас оставил особенно яркий отпечаток между ее грудей. — Эйли, сделай это!

Эолас ловко, словно в юности, избавился от завязок, и юбка полетела на серый ковер простенькой спальни, где дражайшая Вивиан встретила его — на ярком свету, что вычерчивал все необходимое под тонкой шелковой сорочкой. И Эолас не удержался — тем более, что девушка немедля сбросила ее сама.

— Э-э-эйли!.. — застонала Вивиан, отвечая его движениям, словно водная рябь — ветру. Ее темно-русые волосы разметались по подушке, а ресницы трепетали, как бабочки с летних лугов Терналвэя. Эолас вскинул голову, пытаясь не сбить суматошное дыхание.

Он встретил Вивиан в лавке при типографии — она заинтересовалась его последним рассказом и требовала от издателя продать ей что-нибудь еще того же автора. Одетая в черно-бордовое платье, немного не достающее до тонких щиколоток, Вивиан обзавелась целой стопкой поэтических журналов, где в скромном разделе прозы обосновались в числе прочих и тексты Эоласа. Когда она вышла из лавки, Эолас тенью проскользнул за ней — редкий шанс узнать мнение из первых уст.

— Добрый вечер, миледи. Разрешите полюбопытствовать, что же вы думаете об этом… Эоласе?

Вивиан улыбнулась, точно вечерняя звезда блеснула на небосводе, но куда сладостнее было услышать ее слова:

— Я не знаю, кто он и чем живет, но его произведения гениальны.

— Гениальны? — Эолас снисходительно приподнял уголки рта. — Мне жаль вас разочаровывать, миледи, но гений — это трактирщик, который придумал, как недоливать посетителям, чтобы они не заметили. Я же — созидатель, который всю жизнь исполнял свой долг. Говоря простыми словами, работал, работал и снова работал.

Едва узнав, кто перед ней стоит, Вивиан не бросилась ему на шею и даже ничего не воскликнула — а лишь сделала изящный реверанс. Эолас всегда уважал хорошие манеры…

Лежа бок о бок с этой юной, почти эфирной девушкой, Эолас поверить не мог в то, что сделал. Прочитав растерянность на его лице, расчерченном мокрыми прядями, Вивиан засмеялась и уткнулась носиком в его нос. Эолас подался чуть вперед и приник к ее влажным губам, блаженно жмурясь.

Вивиан мягко оборвала поцелуй, но они так и смотрели друг другу в глаза — голубые в серые, — пока Эолас не ощутил накатившее раздражение и не откинулся на подушку. Боги, чем он думал?..

Ясное дело, чем.

— Эйли? — тихо позвала Вивиан, тронув его за плечо. — Расскажи мне что-нибудь… как ты умеешь.

Она с самого начала слушала его затаив дыхание — даже простые фразы, даже когда он вдавался в лаконичность. Однажды Эолас незаметно для себя пересказал ей задумку следующего текста, и она загорелась — усыпала его вопросами и не просто кивала, когда он отвечал, но давала дельные комментарии. Эолас, которому долгий год казалось, будто он зашел в творческий тупик, загорелся тоже — и написал за три вечера.

И дал ей прочитать первой.

Она чувствовала ножи, от которых распирало душу, но не испытывала ни раскаяния, ни сожаления — и говорила об этом вслух, спрашивая Эоласа, понимает ли он, что делает. Эолас отвечал уклончиво, будто бы что-то верховенствует над ним, когда он пишет — но Вивиан не верила, утверждая, что ощущает сознательность.

— Мне не хватает этого в литературе, — жаловалась она. — Они все пишут либо ради себя, либо ради сцены.

Однажды Эолас спросил у Вивиан, что она сделает, если узнает горькую правду, и девушка поцеловала его.

Неделю спустя в Эстеррас приехал Хейзан — и разинул рот, увидев, как из каморки Эоласа выходит его прекрасная дама.

— Седина в бороду, бес в ребро?

— Мне только сравнялось тридцать, друг, — возразил Эолас. — Она в некотором роде моя… поклонница.

— Госсов глас, — прикоснулся ко лбу Хейзан. — Мир катится черт-те куда.

Впервые в жизни кто-то поверил в Эоласа так же горячо, как он верил в свое предназначение, и это опьяняло. Чистый разум отступил на второй план, и в новом тексте появилась любовная линия — к счастью, он не успел отнести его в редакцию, а впоследствии разорвал на клочки…

— Ви, — негромко произнес Эолас, не глядя на девушку, — сегодня я не хочу ничего рассказывать.

— Сегодня будем любить друг друга, да? — игриво проронила Вивиан, потершись щекой о его худощавое плечо.

Вопреки всему, чего желало истосковавшееся тело — схватить ее и вылюбить снова и снова, пока звезды не выступят на небе или в его глазах, — Эолас сказал:

— Нет. — И потянулся к брошенной на тумбочку рубахе.

…лягушачьи песни прорывали пелену тумана, словно стрелы — писчую бумагу. Эолас понял, что белизна подступила к его ногам, и сделал шаг назад.

— По-твоему, я не должен был тогда заняться с ней сексом? — приподнял он бровь. — Так или иначе, я избавился от нее — и от искушения. Или ты предполагаешь, будто мне следовало жениться?

— А это уже тебе решать, — зазвенел голос, и Эолас невольно вспомнил об Идущем. Каждый ли писатель может похвастаться тем, что повторил путь своего героя?