— Помогите!

Человек стоял как вкопанный; нет, не так — он просто стоял, ничем не ошеломленный, как будто наблюдал за сценой из мира природы.

— Да помогите же вы! — злобно выкрикнула Рохелин, тщетно оглядываясь в поисках кинжала — но чем он мог помочь в сражении с тем, кто уже мертв?

Незнакомец с усилием, словно через студень, провел рукой в воздухе — и отрезанная голова ублюдка откатилась к ногам Рохелин. Тело сползло на землю, из шеи хлестала кровь — почему?..

Рохелин услышала тяжелый вздох незнакомца, который презрительным серым взором окинул залитый кровью плащ с медной застежкой в виде листа. Затем стряхнул алые капли с тонких русых волос и, подойдя к трупу, который уже не мог встать, задумчиво произнес:

— Предполагать существование живого мертвеца само по себе безумие. Однако живого человека с головой мертвеца…

— Кто вы? — бросила Рохелин, все еще пытаясь унять дрожь. Незнакомец поднял глаза:

— Куда уместнее с вашей стороны было бы спросить, кто он.

— Откуда вам это знать? — взмолилась Рохелин и в сердцах пнула голову нападавшего; та врезалась в стену и развалилась, точно спелый арбуз, обнажив темное месиво с шевелящимися белыми точками. Рохелин не удержала тошноту; незнакомец посмотрел с отвращением как на нее, так и на останки.

— Мое имя Эолас, — наконец сказал он.

— Эолас? — повторила Рохелин. — Я знаю вашего друга.

Эолас, казалось, совершенно не удивился.

— Очевидно, Хейзан решил последовать моему примеру и посетить Чезме, чтобы выяснить, как он любит говорить, какого черта?

— Откуда вы знаете, что Хейзан?

Эолас приподнял белесые брови в снисходительном жесте.

— У меня не так много друзей, миледи.

Когда Хейзан вышел из растительно-узорчатых и облицованных ярко-голубой глазурью ворот Южной библиотеки, чтобы перекусить, то не поверил своим глазам, увидев Эоласа — вместе с Рохелин, одетой в пыльное. Затем он не поверил своим ушам.

— Человек с мертвой головой? Эолас, объясни.

— Несмотря на подчеркнутую лаконичность, миледи пересказала верно, и добавить мне нечего.

— Гнилая голова, — пробормотал Хейзан. — С червями. Госсов глас…

Трудно сказать, что ошеломило его больше — роковое известие или то, что Эолас добровольно помог Рохелин спастись. Мир действительно сползал в бездну; простому магу еще было куда зацепиться, но разве это не так же временно — перед раззявленной пастью вечной пустоты?

Новость о пожаре в зале Таллоу и Темного Нино Хейзан встретил с искренним сожалением; он был солидарен с Эоласом в мысли, что смерть книг куда страшнее смерти людей. Эолас рассказал о погибшей летописи и странных осадках в Руде, Хейзан — о Ха’геноне (только не стал упоминать, что увидел его во сне, чтобы избежать насмешек Эоласа). Они пересекли город, невольно оглядываясь и избегая безлюдных переулков, и разошлись по залам Северной библиотеки, каждый — в поисках своей истины.

…Хейзан плюхнул на стол кипу переплетенных листов — так, что пыль в бледно-золотистом луче заплясала джигу. Найденный им в зале Меена текст вызывал сомнения, но пока это было единственное упоминание загадочного Ха’генона — правда, в вариации “Хайкенон”, которая больше походила на фамилию. Хейзан раскрыл “Сравнительные жизнеописания субреальностей” и обратился к странице сто четырнадцатой, “Кинтех и Лайентаррен”. Название второй субреальности было составным: к корню “горестный плач” автор приладил суффикс исполнителя, так что Хейзан мысленно назвал ее “Скорбящий”.

“…основное отличие Кинтеха от Лайентаррена заключено в том, что Лайентаррен позволяет страннику продвинуться на все четыре стороны света на многие лиги. Но, разумеется, доступные магу пути не бесконечны, и одна из границ пролегает возле развалин замка, известного как Хайкенон. Я посчитал нужным упомянуть это место, дабы провести параллель между ним и крепостью Сёлио, потому что уверен, что однажды Сёлио, единственное живое поселение Кинтеха, опустеет так же, как и Хайкенон. В разрушениях, причиненных замку, повиновно не только Время, но и чья-то жестокая рука…”

Хейзан пробежал глазами длинное моралистическое отступление и вернулся к пристальному чтению, едва завидев название Хайкенон снова:

“…монахам Сёлио остается поберечься так же, как и давно ушедшим обитателям Хайкенона.

Я первым среди моих коллег по изучению субреальностей рискну выдвинуть предположение, что Лайентаррен назван так по судьбе хозяина Иррсаота, древнего кэанского артефакта. Его безымянный обладатель, как известно, закончил свою жизнь в некой лесистой субреальности, оставшись непогребенным и оставив таковым Иррсаот.”

Иррсаот, повторил Хейзан про себя, воскрешая что-то в памяти. Перед его глазами возник багрянец и желтая бумага в выдвинутом ящике, которую он схватил, чтобы утереться от крови Крайво — тонкими серыми линиями набросан амулет с многогранником в центре, а рядом, уже чернилами, подписано: “Иррсаот?”. Хейзан сунул руки в карманы, но пальцы нащупали лишь грубую ткань да россыпь какого-то мусора; то ли использовал этот листок, чтобы подтереться, то ли изначально не захватил с собой. Выбросить не мог: свои карманы он вычищал раз в месяц, не чаще.

Хейзан переписал ключевые части текста отдельно и, высушив чернила, убрал свиток в полы плаща.

Несмотря на то, что Зал Мифологий пестрел текстами о живых мертвецах, Эолас миновал его, и бровью не поведя; выдумки суеверных не имели ничего общего с тем, что он искал. Зал Двуединой Империи встретил его алтарем Сентима, бога-Посланника, усыпанным лужицами талого воска — вопреки всем соображениями безопасности, хранители библиотеки потакали верующим посетителям, которые, приходя, ставили свечи. Когда-нибудь их разгильдяйство сожжет и этот зал, подумал Эолас, направляясь к крайним полкам — начнем в порядке очереди.

Он ждал, что провозится с первым разделом по меньшей мере до завтрашнего вечера, но избавление явилось откуда не ждали — никак сам Сентим поспособствовал. Изучая легкое чтиво “Маленькие беды огромной страны” и раздраженно думая о том, зачем он вообще его прихватил, Эолас обнаружил статью “Обездоленные”, которой вначале не придал значения — пока не увидел осколок фразы “…носят мертвые головы”. Пессимистично полагая, что речь идет о масках, Эолас вчитался — и понял, что нашел. Серые глаза забегали по строкам, изыскивая дату; вот оно — семьсот четвертый от вознесения Посланника, а значит, быстро подсчитал Эолас, пятьсот одиннадцатый по анналам Таллоу.

Рохелин поступила умнее обоих гилантийцев и обратилась прямиком к хранителю библиотеки. Тот указал ей на раздел в Зале Наук, посвященный погоде, однако после того, что случилось, она не могла сосредоточиться на занудных, обильных терминами метеорологических сводках. Рохелин смотрела на схемы, изображающие движение облаков, но перед внутренним взором стояло изуродованное темное не-лицо, похититель ее кошмаров на ближайшую жизнь.

Наконец она бросила книгу раскрытой на главе о строении туч и гулкими шагами двинулась назад в круглое помещение, обращавшееся вокруг серебряного шпиля, который начинал здесь свой долгий путь к небу. Нечто потянуло ее к соседней двери, за которой раскинулся скромный зал Тиольверинга; алогичное стремление возродить былую боль, что так часто возникает у тех, кого предали.

Рохелин поднялась на кафедру, где под стеклом лежали берестяные грамотки — первые упоминания о легендарных лунных жрецах, коренных жителях Северного Астлема, обитавших там задолго до вторжения Обретеня. Когда-то они, будучи кэанцами, но не зная этого слова, помогли магам Обретеня создать тот самый портал, за которым так гнались Хейзан и Рохелин через политику, ложь, кровь и снова ложь. Когда-то они ушли в горы и угасли там — от голода ли, генетических болезней или неумолимой руки Времени. Когда-то они…

“…полумесяц — зрачок, сквозь который видно Потустороннее”.

Ей вспомнился огонь в глазах, которые так много плакали — тогда она считала, что этот огонь к лучшему. Что все движется к лучшему.