— Негра, что ли? — почесал в затылке фермер.

— Да не негра, дубина! — гаркнул купец так, что ошметки картофелины полетели во все стороны. — Негры полностью черные, ну, окромя рук и пяток, а у этого только голова была. По крайней мере, так ему показалось в сумерках.

Фермер хмыкнул:

— Так бы сразу и сказал. Грабануть твоего брата хотели, а ему и примерещилось по пьяни…

— Не моего брата, а брата моего знакомого, — перебил его купец.

— Да какая в жопу разница.

Купец стиснул кулаки, но кэанка неожиданно докоснулась его плеча, и он мгновенно переменился в лице, словно ему вогнали дозу морфия.

— Спасибо, Нэсси, — поблагодарил он, ласково потрепав кэанку по щеке, — мне намного легче. Благодари богов, что дорогая помогла мне избавиться от плохих мыслишек, — обратился он к фермеру. — И, раз такое дело… У меня есть в загашниках одна бутыль — со дна Глиняного моря, понимаешь ли!

Когда купец и фермер утопали за спиртным, недоуменный Хейзан подсел ближе к Нэсси и с замиранием сердца спросил:

— Как вам удается влиять на его мысли? Это же… феноменально.

Кэанка засмеялась.

— Магия здесь ни при чем — даже если он так думает. Скециус считает меня едва ли не богиней и скачет по мановению моей руки, словно щенок, — с явным удовольствием констатировала она.

Хейзан разочарованно опустил плечи — новая аномалия или, по крайней мере, невероятное открытие в области магической науки развеялись, как пепел по ветру. Скециус и фермер вернулись к костру, громко переговариваясь между собой; однако, увидев рядом со своей Нэсси другого мужчину, Скециус примолк и нервно стиснул покрытую водорослями бутылку.

— Нэсси! — воскликнул он. — Он же к тебе не пристает?!

— Что ты, — сказала Нэсси и провела ладонью в воздухе. — Мы лишь поговорили о насущном как маг с магом.

Скециус расплылся в улыбке и отвесил Хейзану короткий неуклюжий поклон.

— Уважаю магов.

Хейзан не в первый раз подивился тому, насколько ловко женская власть прибирает мужчин к рукам без остатка. Не то чтобы он с предубеждением относился к противоположному полу, ведь его всегда привлекали сильные его представительницы, подобные Рохелин, но Скециус выглядел так жалко, что даже вызывал непривычное для Хейзана сочувствие.

Из ниоткуда в световой круг вошел еще один человек, небритый и с тенью под глазом — кто-то поставил бедняге синяк, причем совсем недавно.

— Из вас никто письмо не ждет, случайно? — жалобно поинтересовался он.

— Ну ты имя-то скажи, — потребовал Скециус.

— Да там не имя, а… непотребщина какая-то. Меня, вон, у прошлого костра чуть не зашибли, мол, оскорбить хотел.

У Хейзана в голове промелькнула догадка.

— Дай сюда, — поманил он новоприбывшего и, вырвав у него письмо, поднес то к костру; языки пламени осветили наспех выведенное “Херумору”. — Все верно, это мне. Спасибо.

Человек с явным облегчением отправился по своим делам, а Хейзан вскрыл конверт — не магией, но просто разорвав. Случайно задел само письмо, так что его краешек болтался почти оторванным, пока Хейзан читал лаконичный текст, унизанный кляксами и мелкой сыпью рассеянных чернил.

“Херумор,

У меня плохие новости. Здесь, в Ретенде, появился лично Невий. Не знаю, каким образом он нас выследил. Надеюсь, к этому не причастна Хойд; я думала о ней лучше.

Ищет он тебя и уже сообщил стражам порядка о золотоглазом преступнике. Боюсь, что они вышлют патрули по всем основным трактам Таллоу. Будь осторожен.

Р.”

Дочитав, Хейзан опустил письмо на колени — и вдруг скомкал его и зашвырнул в огонь. Наблюдая за тем, как чернеет и съеживается бумага, Хейзан сам сгорал от внезапно накатившего страха, что вонзился между ребер, точно жало осы. Даже если Невий ничего не сказал властям Ретенда о спутнице беглого преступника, кэанец отлично помнил Рохелин по Белой Воде и наверняка ищет ее, зная, что она может указать на местоположение Хейзана.

А Рохелин, судя по тону письма, не осознавала до конца эти риски. Будучи женщиной неглупой, она поняла, что ей грозит, но беспечно предположила, будто может справиться с этим сама.

Однако возвращаться в Ретенд с такой диспозицией было бы безумием. Может, написать ответное письмо, где всеми правдами и неправдами упросить ее покинуть столицу и не возвращаться туда в ближайшее время? Но Рохелин и сама сделает это вскорости, чтобы продолжить свое странствие.

“Вскорости” может оказаться недостаточно.

Эта мысль решила все, и Хейзан, коротко распрощавшись с собратьями по костру, бросился бегом к своему узелку и перекинул его через плечо. Зашебуршил травой, делая вид, что готовится ко сну, а затем притих. Когда прошло достаточно времени, чтобы люди решили, будто он спит крепким сном, Хейзан крадучись пересек поляну, едва не провалившись в кроличью нору и с трудом проглотив ругательство. Как назло, это была именно та нога, которую он поранил стеклом в Белой Воде.

Прихрамывая, Хейзан двинулся вдоль обоза; налетевший ветер не по-летнему холодил. Залаяла собака, и Хейзан едва не столкнулся с хозяином одной из телег; к счастью, тот всего-то укорил псину за брехливость и пошел себе дальше.

Наконец Хейзан достиг выпаса, где спали стоя уставшие лошади. Под новорожденным серпом не было видно ничерта, и отвязать одну из них оказалось незавидным испытанием, тем более, что лошадь проснулась и недоуменно скосила влажный глаз на своего похитителя. Хейзан вполголоса принялся ее задабривать, коря себя, что не додумался добыть яблоко или кусочек сахара. Лошадь не успокоилась и нервно заржала; Хейзан чертыхнулся, а позади него раздались голоса:

— Что там такое?

— Да животина какая-нибудь из лесу вылезла, напугала.

Погонщики снова улеглись спать, а Хейзан наконец развязал узел, и веревка упала на ощипанную землю. Еще раз попросив лошадь вести себя потише, Хейзан разбежался — и запрыгнул на нее, немедля пришпорив с помощью магии. Искать седло не было времени, да и шансы обнаружить себя возросли бы в несколько раз, так что Хейзан лишь надеялся, что не отобьет себе всю заднюю часть по дороге в Ретенд, а спина на следующее утро не будет болеть как проклятая.

Лошадь со ржанием вскинулась, едва не сбросив седока, и бросилась в галоп; вдогонку донеслись крики, но куда всполошенным сонным людям было догнать вора. Хейзан прижался к загривку, еле дыша от бьющего в лицо ветра и оглушительного запаха — бедную лошадь не чистили, должно быть, с основания Ореола.

Хейзан не любил ездить верхом, но отлично чувствовал животное и знал, как слиться с ним воедино, чтобы оно подчинялось малейшему движению и меняло аллюр, стоило Хейзану лишь подумать об этом. Когда обоз остался далеко за спиной, лошадь перешла на среднетемповую рысь, и Хейзан наконец позволил себе выдохнуть. Но самое тяжелое дожидалось впереди, там, где вскоре небо побледнело рассветом и забрезжили огни Ретенда.

Человек в черном одеянии бежал по мокрому берегу, вскрикивал и пританцовывал, воздымая руки к небу. Смех его звучал знакомо; говорят, что пространство сна не может синтезировать голоса само и всегда обращается к яви. Серо-зеленые, точно водоросли, волны лизали его босые ноги океанской солью. Из тумана над водой проглядывали костлявые призраки — остовы мертвых кораблей.

Это не моря Просторов — не Ошейник, охватывающий Мир, и не омывающий восточный берег Астлема Безликий океан.

Удар сердца, и картинка сменилась — теперь ее окружала песчаниковая ноздреватая пещера, вся в каплях-морских-слезах, а его — такие же люди, одетые в черное. Путеводный, донеслись искаженные эхом голоса. Путеводный…

Какая-то женщина вскрикнула, пряча за своими юбками темноволосого ребенка.

Затем был дряхлый седой старик, усыпанный морщинами, точно скала — морскими уточками, и осязаемая трещина в ткани реальности; затем — яблоко, что покатилось к ногам бородатого северянина с проницательными зелеными глазами. Подняв яблоко, тот швырнул его в кусты; раздалось мальчишеское ойканье.