Хейзан и Рохелин отыскали тайную лестницу и бегом спустились по ней. Разбив окно магией, Хейзан взобрался на подоконник и первым спрыгнул вниз; приземлившись на бочки с вином, он помог спуститься Рохелин. Запертую дверь каменного дворика Хейзан вынес с плеча; только тогда беглецы позволили себе оглядеться — и увидели, что второй этаж Белой Воды полыхает. Избавиться решили ото всех — а потом, очевидно, представить трагедию как чью-то неосторожность.

Хейзан только теперь понял, что у него из колена торчит осколок стекла. Рохелин сбила ноги в кровь после того, как сбросила каблуки. Тем не менее, обоим надо было убираться отсюда, и поскорее.

Когда они, хромая, пересекали рыбацкий квартал, красноватый от ослепительного зарева и мутный от запаха, Хейзана заставила встать столбом внезапная идея. Панические голоса вдалеке только поддержали ее.

— Хель. Бежим к порталу.

…ко времени, что они добрались до Старого Города, пол-Хефсбора по ту сторону реки превратилось в факел. Всю стражу стянули туда, чтобы спасать тех, кто был на это не способен, и разгонять появившихся на улицах мародеров.

Миновав гулко-серую арку, Хейзан и Рохелин по щербатой лестнице спустились вглубь земли. Факелы высвечивали копоть на потолке и узоры каменных стен, что переплетались в мигающем свете, точно огненные змеи — подергивая кончиками хвостов.

Портал, упокоенный в ночи, заявил о себе раньше, чем предстал глазам. Воздух отяжеляла некая липкость, расслабленность бытия, что могла проявиться и головокружением, и чувством дежа вю, и нетвердостью шага. Вот оно, у дальней стены-тупика — зыбь в пространстве, образующая, если присмотреться, трещину.

Хейзан вслушался в голос портала; тишина, благословленная тишина.

До тех пор, пока из-за спины не прозвучало — прекрасным женским голосом — заклинание, сбивающее с ног.

Хейзан выругался и приподнялся на локтях, закрывая собой Рохелин. Факелы освещали высокую черноволосую женщину в простом, но безупречно скроенном платье, что склонилась к неудачливым беглецам — и Хейзан различил ее ярко-синие глаза.

— Хойд?.. — ошеломленно выдохнула Рохелин.

— Императрица Хойд, дорогая моя, — ровно произнесла Хойд и неожиданно подала девушке руку. — Вы тоже возьмитесь. Ну же! — поторопила она, и тон ее не предвещал ничего хорошего.

— Я маг, — недоверчиво ответил Хейзан. — Если вы хотите меня переместить, предупреждаю: я умру.

— Какая жалость, — безо всякого сожаления промолвила Хойд. — Однако за поджог вы должны ответить.

— Мы здесь ни при чем, — прошипел Хейзан и, улучив момент, ударил императрицу под колени. Та рухнула на землю, а Хейзан вскочил — только затем, чтобы снова услышать короткое, но действенное заклинание.

— Прибавим высочайшее оскорбление, — сказала Хойд, поднимаясь и отряхивая ладони. — Будете сотрудничать?

Хейзан сплюнул кровь на каменный пол.

— Будем.

Полдороги (их везли на чертовой карете, но с цепочкой, оковывающей руки) Хейзан ораторствовал как мог, выбивая прощение себе и Рохелин и убеждая императрицу, что они не причастны к произошедшему в Белой Воде и сами едва унесли оттуда ноги. Первое, к сожалению, не было чистой правдой, что Хейзан понял не сразу — и переменил тактику.

— Веринцы? — презрительно отозвалась Хойд, когда Хейзан рассказал о гибели Дальвехира и других. — Мне по-своему жаль их, но… как детей. А я не люблю детей, потому что они не могут помочь себе сами.

Хейзан так и думал: вся политическая деятельность веринцев оказалась муравьиной возней и имела большее значение как его попытки добраться до портала.

Лгать кертиарианке Хейзан не мог, так что он изложил Хойд правду как есть.

— Это звучит абсурдно… однако вы честны со мной, — задумалась императрица. — Значит, Фивнэ не умер, а только лишь застрял на материке. Похоже, мне придется вспомнить о милосердии и снять с вас провинность. Хотя бы потому, что я знаю, насколько сбивает с пути истинного отчаяние.

Очевидно, она говорила о своем отце Баугриме, которого — никто не говорил этого в открытую, но знали все — ей пришлось отравить, чтобы взойти на трон.

— Тогда отправьте Рохелин назад в ее странствие, — попросил Хейзан, почувствовав нежданный ответный порыв. — А я как-нибудь разберусь.

— Нет нужды. В замке есть второй портал, мой личный — и мной же созданный когда-то. Но сегодня я им уже воспользовалась. К тому же, вы зверски измотаны. Однако, — прицокнула она языком, — заночевать вам придется в темнице.

Хейзан мысленно чертыхнулся.

— А если я извинюсь?

Хойд отчего-то засмеялась.

— Я не из тех правителей, которым нужны извинения, — покачала она головой. — Все слуги спят, некому погреть воду, а в таком виде я не могу пустить вас в чистую спальню.

Хейзану снилось нечто на грани горячечного бреда. Пугающая до шелеста костей женщина, огромная и уродливая — изо рта торчат зубы, похожие на лошадиные, а половина головы раздута втрое вместе с белесым глазом, как несоразмерны бывают часы на башне. Потом были колючки, летевшие сквозь него, раздирая одежду и кожу, пока он не вспомнил о магии в руках своих и не испарил те в пепел. Так стоял он, перебрасывая магию от одной раны к другой и просыпая черные струйки, с безмолвной улыбкой, пока небо не рухнуло ему на плечи.

Странно, но, проснувшись, Хейзан помнил сон до мельчайшего. Прежде все сны, что оборачивались рухнувшим небом, оставляли в памяти лишь концовку, а здесь… вплоть до бликов на глазу чудовища.

Странно.

Алый идол Эоластрейанихтур вошел в дом Мричумтуиваи, коротко кивнул слугам, и те скрылись за дверью. На столике возле очага стояло полное блюдо ароматной жареной дичи, но Эолас проигнорировал еду и сел за письменный стол, который притащили из его прежнего обиталища Мундеримиого и его ученик-кузнец, такой же крепкий и прямолинейный. Оба по-прежнему считали рисование крючков на бумаге блажью, но в руках идола слова подневольно становились священными. Мричумтуивая даже порывался объявить написанное Эоласом частью Клятвенника, но тот вежливо отказался.

— Мои тексты не указывают пути в ад, — соврал он. — К тому же, вы в них не разберетесь.

Если бы не вечная зима Руды, эта ненавистная зима, он остался бы там, где наконец мог позволить себе высокомерие без неприятных последствий. Одно из таких последствий, едва не сломавшее ему нос, позже стало для него единственным другом не считая сестры.

Эолас обмакнул перо в чернильницу и начал скорописью набрасывать черновик второго рассказа. Первый, об Идущем, он написал, как только вернулся преображенным, запершись в своем доме и буквально слыша, как люди снега ходят вокруг на цыпочках. Ему понадобился целый день, но по нынешним меркам Эоласа он справился быстрее ветра.

В дверь постучали, и на пороге появился Ледниорарри.

— Господин Эолас, — быстро поклонился он; Леднио был единственным, кто называл Эоластрейанихтура прежним именем, и Мричумтуивая однажды уже пригрозил, что принесет его в жертву новому идолу — а именно, пустит кровь. — Парлитоу вернулся с ответом.

— Спасибо, Леднио, — поблагодарил Эолас и, когда дверь закрылась, вскрыл письмо тонкой полоской магии. Внутри оказалась бумага, сложенная пополам, на которой печатными буквами было написано заклинание и поставлена одна-единственная лигатура “A-s”. Знакомая лаконичность кертиариан.

Читая заклинание, Эолас попытался вспомнить, как произносить буквы “ą” и “ř”, но решил, что и “а” с “р” сойдут. Едва ли в случае чуть-чуть альтернативного произнесения заклинание приведет его в другое место — лишь вберет в себя меньшее количество энергии, чем могло бы.

Эолас снова разыскал Ледниорарри; припадающие к земле люди снега начинали раздражать его.

— Поведай им что-нибудь многозначительное и достойное прежних идолов, — попросил он Леднио и лживо прибавил, видя сомнение в его робких глазах: — Я верю, что у тебя получится.

Собрав свои нехитрые пожитки и книги в мешок, расширенный изнутри при помощи заклинания той же сестры, алый идол Эоластрейанихтур зачел длинное, причудливое слово, на его вкус звучащее как отрыжка черта, и покинул Руду навсегда.