— Вот как? — я знаю, что за имя он назовет.
— У мистера Сириуса Блэка, — волк внутри меня скулит, забиваясь в самый дальний угол. Я не знаю, как трактовать эти слова. Я не знаю, кто такой Сириус Блэк. Я не знаю, чему верить. Это все ночной кошмар, просто сон в качающемся поезде, а скоро станция, и парни вот-вот разбудят меня, чтобы я переодевался в форму. Бродяга снова скажет, что мантия на мне смотрится глупо. У Питера во внутреннем кармане лежит молочная шоколадка, он всегда их носит, угощая в самый неожиданный момент. Сохатый будет искать на перроне глазами Эванс, а она хмыкнет, тряхнув гривой рыжих волос, и вместе со Снейпом поспешит к каретам. Все это сон, сон, сон! Я просто сплю. У меня всегда кошмары в поездах.
Я деланно бросаю взгляд на часы и поспешно прощаюсь с Оливандером. Сердце кровоточит, словно простреленное насквозь, и мне срочно надо уйти отсюда. Спрятаться в своей волчьей норе, зализать раны на шкуре, подождать, пока кровотечение не остановится. Вопрос мастера волшебных палочек настигает меня у самой двери:
— Мистер Люпин, хотел спросить у вас. Возможно, вы знаете, — я замираю, полуобернувшись. Олливандер смотрит на меня предельно дружелюбно, но, верьте или нет, я почти сразу понимаю, что он хочет.
— Да?
— Куда делась палочка мистера Блэка после его ареста? — он смотрит на меня пристально и выжидательно, и я, пусть и не являюсь таким гениальным окклюментом, каким был Питер, напрягаю все свои мысли, не пропуская чужака внутрь.
— К сожалению, нет, простите.
Признаться, у меня есть одна идея. Даже не идея, а почти теория, потому что я слишком хорошо знаю Сириуса, вернее, его привычки и приемы. В любом случае, даже если он смог сохранить палочку при аресте и сберечь на суде, у него нет шансов вернуть ее себе, пока он заключен в Азкабане, а потому я не вижу смысла сейчас что-то выяснять и доказывать. Впрочем, стоило бы, наверное, проверить место, где, как мне кажется, находилась все эти годы палочка Блэка, но мне не хочется идти туда. Слишком много воспоминаний, в которые хочется вернуться…
Я сам не знаю, зачем брожу до поздней ночи по городу. Вижу, как меняются люди вокруг: ближе к вечеру с улиц пропадают спешащие куда-то офисные рабочие, появляется молодежь и неспешно прогуливающиеся пары более старшего возраста. Я стою, прислонившись спиной к шершавой стене Национального Театра, и мимо меня проходят дамы в пальто с меховой оторочкой, мужчины в костюмах, молодые люди с идеальной укладкой. Это кажется мне другим миром. Потом я иду по Ковент Гарден: здесь много молодежи, подростки шумят и поют хором Deep Purple, и какой-то растрепанный парень с пластырем на носу рассекает на скейтборде, удивительно умело балансируя на нем и маневрируя между людьми. И это тоже какой-то удивительный чужой мир.
Сложно сказать, почему я делаю то, что делаю после этого: из-за разговора ли с Оливандером, или же из-за этого мальчишки с пластырем, однако сова взлетает из моих рук в небо, унося с собой короткое письмо, на которое, наверняка, не будет ответа. Я спешу домой, любовно пряча за пазухой газету с именем Гарри Поттера, а потом снова лежу без сна полночи, и засыпаю уже тогда, когда соседка снизу во всю готовит для сожителя завтрак.
Хлоя исподтишка смотрит на меня весь день, мистер Шо сопит, но молчит, и я рад, что они оба не задают лишних вопросов. Я почти сразу скрываюсь в своей лаборатории, стоит Хлое войти в магазин, и весь день сижу там, растирая в порошок корень шалфея и размещая по банкам ягоды шиповника разного размера. Золотистое зелье для окрашивания волос кипит на огне, и я аккуратно разливаю его по тарам, запечатывая и крепко привязывая бечевкой этикетку. За сегодня я едва ли произнес пяток слов. Хлоя задумчиво смотрит на меня, когда я расставляю мензурки на полках, и накручивает блондинистый локон себе на палец. Но молчит.
И я снова лежу ночью без сна, все думаю о Джеймсе, о Лили, о Питере. О Сириусе Блэке, который не желает уйти прочь из моей головы, о Гарри Поттере, который где-то далеко, в Шотландии, о его друге Рональде, который, оказывается, сын Артура, которому Лили когда-то искала в подарок маггловский магнитофон, о Златопусте Локонсе. Мне почему-то внезапно думается, что это была бы достаточно смешная, хотя и злая шутка, если бы он потерял память от собственной палочки, испорченной также, как была испорчена палочка Питера в семьдесят седьмом. Карма. Чем дольше я думаю об этом холеном мужчине, тем больше убеждаюсь в идее того, что, наверное, он был обыкновенным вором до славы. Что же тогда случилось с тем румыном, который продавал мне распятие много лет назад?.. Не сдерживаюсь, ругаюсь сквозь зубы и вопреки всем своим правилась переворачиваюсь на левый бок. Ноющая боль от ранения, полученного в последнее полнолуние, распространяется по всему плечу, но я, сам не понимаю, почему, мстительно шевелю рукой, заставляя рану заболеть еще больше. Какая, к черту, разница?! Я все равно не усну в ближайшие часы.
А через неделю приходит ответное письмо. Я так удивлен этому, что распечатываю его прямо в автобусе по пути на работу, и так и замираю, словно громом пораженный. Витиеватый почерк отправителя змеится на бумаге, а подпись в конце не оставляет никакой возможности для двойного толкования: это и правда письмо от Альбуса Дамблдора. Последние строчки я перечитываю несколько раз, и все равно не сразу понимаю ее смысл.
«Поэтому, если Вас устраивают описанные мной условия работы в качестве преподавателя Школы чародейства и Волшебства Хогвартс, я хотел бы встретиться с Вами в воскресенье четвертого июля в баре на Голден Сквер. Буду ждать Вас там в семь часов вечера»
У меня трясутся руки, когда я выхожу на пересадочной станции, и я чуть было не сажусь на автобус, идущий в Уотфорд, настолько я выбит из колеи. Я не могу понять, это шутка или правда, и весь день я преступно рассеян, настолько, что мистер Шо впервые делает замечание качеству моей работы как фармацевта. Не все равно. Я трясу головой, шиплю себя, однако сон остается явью, и я все еще приглашен на интервью на место учителя в Хогвартс. Я не знаю, как собираюсь пережить полтора месяца, которые отделяют меня от заветной даты.
Я не еду домой после работы. Я снова брожу по Лондону, и чувствую себя, словно пробуждаюсь от какой-то дремы, которая укутывала меня много-много лет. Я медленно прохожу по небольшому маггловскому переулку с двумя скамейками и аккуратно подстриженными деревьями, провожу пальцами по стене одного из домов: тут на пятом курсе я встретился с Джеймсом и Сириусом, когда они сообщили, что Бродяга больше не вернется к себе домой, и что теперь его домом будет особняк Поттеров. Я иду дальше: прохожу по длинной пешеходной улице, пустой в это время года, и снова вспоминаю встречи из прошлого. Годом позже, на шестом курсе, мы с Питером здесь были на Рождественской Ярмарке, когда вдруг пересеклись с Лили. Она вся раскраснелась от мороза и от веселья, у нее была смешная зеленая шапка и только одна варежка, и она все смеялась, такая беззаботно счастливая. Мы с Хвостом целый день протаскались за ней. Он отдал ей свои перчатки, чтобы она согрела руки, а Эванс угощала нас карамельными яблоками, под руки таская по маггловской Ярмарке, делясь с нами магией чужого для нас мира. Мы целый день ненавязчиво рекламировали ей Джима, вот только Лили видела нас насквозь и вволю веселилась, наблюдая за нашими попытками сосватать ей нашего друга. Впрочем, она не гнала нас, и это было уже хорошим знаком. Как сейчас помню, мы прощались на станции у центрального вокзала, и она вдруг обняла нас с Питом, отчего уши того стали малиновыми. «Если ваш Поттер так хочет, то послезавтра в одиннадцать я могу встретиться с ним на Эбби Роуд» — я до сих пор помню наизусть, что она сказала нам тогда. Помнится, она села в автобус, а мы с Петтигрю понеслись, словно угорелые, в магическую часть города, а оттуда на «Ночном рыцаре» в Годрикову Впадину. Мы знатно перепугали тогда миссис Поттер: появились среди ночи, оба взмокшие и тяжело дышащие, у нас толком не хватало сил даже объяснить, что происходит, и, когда Джеймс и Сириус спустились на шум, мы чертову вечность пытались объяснить им, что Лили Эванс согласилась пойти погулять с нашим оленем. Первым допер Бродяга, а потом остаток ночи мы успокаивали Джеймса, которого, как мы боялись, от внезапного счастья мог хватить удар.
