Она бы так и ушла с рюмкой в руках, если бы ее не окликнул мистер Раймс:

– Эбигейл! Рюмку-то верни! – Посмеивался тот.

Девушка торопливо стукнула рюмкой о стол и поспешно удалилась виноватой походкой…

– Спасибо за книги, они мне очень понравились, особенно Ремарк, такие громовые чувства… Боже, слышали бы вы, как стучало мое сердце. Как старые огромные колокола! До сих пор, вспоминая, стучит оно так же громко, просто тут шумно, дайте руку!

Он нагло и по-детски наивно окутал пальцами запястье девушки, прижал ее ладонь к груди. Та не сопротивлялась, лишь, замерев, вскинула на мужчину огромные, охваченные страхом и неуверенностью, глаза, в которых читалась чистокровная, нетронутая посторонними нежность. Его сердце взаправду бешено колотилось, настолько громкого стука еще никогда не ощущали эти тоненькие белые пальчики.

Эбигейл поймала то ли завистливый, то ли неодобрительный взгляд медсестры, которая невозмутимо промаршировала мимо с коробкой шприцов в руках. Светлые щечки мгновенно налились краснотой, и Эбигейл, сама не понимала отчего: то ли эта детская раскрепощенность так ее стесняла, то ли виной всему тот взгляд, травящий салатовым-зеленым, ядовитым невинный мир, строящийся на книгах и лишенный всего того, что только может выдать разум обывателя земли, развращенный ненавистью, презрением, завистью, унынием и еще бесконечным эшафотом пороков. Резким и виноватым движением она вырвала руку.

– Да, один из моих любимых авторов, – скромно соврала та, не читая ни одной книги Ремарка. – Вот и подумала поделиться, завидуя вам.

– Почему завидуя?

– Ну, я же хорошо помню весь сюжет, а вы… Впервые с пустой памятью читаете.

– А вы когда-нибудь теряли любимых как там, в романе?

– Я… Я не люблю отвечать на подобное, – тихо, немного обижено, с боязнью отпугнуть мелкую пташку, прошептала та. Один из близких для меня заранее потерян, глупо рвалось из ее груди.

– А я не знаю, ничего не знаю.

– Идемте скорее на улицу, вам не надоело торчать в клинике?

Флоренс и раньше видел свободу улицы из окна, не понимая объема, но такой бесконечно просторной она не представлялась ему. Так, реалистичная картинка из окна. А теперь, попав чудом в эту картинку, он мог пойти в любую сторону света, но куда… Не знал. В памяти не осталось ни единого осколочка, ни одной путеводной звезды, на которую можно было бы положиться, поэтому любая из тропинок, каких существовало бесчисленное множество, сводила соблазном с ума, ставя в тупик, заставляя принять невозможный выбор. А из чего выбирать? Все диковинка, все надо изучать, и на все времени не хватит, даже если поверхностно приглядываться, пробегая мимо…

– Идемте, подыщем вам местечко, где сможете переночевать, а завтра попытаемся разобраться с вашим прошлым жильем.

– Что это за город?

– Ванкувер.

– И здесь я жил до этого?

Она посмотрела на него самым удивленным взглядом, какой только сумела нацепить на лицо. Мужчина с личностью ребенка. Скажи ему, что он президент мира, так он поверит, станет в лицо каждому прохожему о том кричать, но что делать, как управлять страной – знать не будет.

– Скорее всего. Во всяком случае, в этом городе вы познакомились со мной.

– И кто-то знает меня? Кто-то сможет помочь разгадать мою загадку?

– Мы постараемся разыскать их.

Эдмунд вытянул руку, держа паспорт, будто показывал его всем в округе, однако прохожие лишь косо поглядывали на мужчину, ссылаясь на слабоумие.

– Какое сегодня число?

– Десятое июля, год две тысячи семнадцатый.

– Получается, у меня через три дня день рождения?

– Правда? – С притворной радостью взвизгнула та и буквально вырвала паспорт из рук Флоренса, проверяя цифры. – Почему же вы не радуетесь?

– Не знаю. День как день. Что он может принести в моем положении?

– Мы с вами обязательно развеемся, обещаю. Выберемся куда-нибудь… А вдруг, – пыталась вселить надежду она, возвращая паспорт и беря Эдмунда под локоть, – что-то за эти дни всплывет в памяти?

– Хотелось бы верить.

– Идемте!

Эбигейл потянула Флоренса за рукав. Безрезультатно: тот буквально пустил корни в землю. Его рука неуклюже ударилась о бедро.

– Что такое?

Он опустошенно пожал плечами.

– Не знаю, куда мы идем?

– Просто прогуляемся… Вы не хотите перекусить или выпить кофе? – После короткой паузы выпалила она.

– Не шибко.

– Ну, идемте, что нам стоять на месте-то? Тем более, подставив спины клинике.

Флоренс обернулся: белое четырехэтажное здание воплотилось чуть ли не в замаскированный ад. Это снаружи оно казалось светлым, вселяющим надежду, доверие, однако внутренности его… И не радовали склонившиеся к земле под тяжестью бутонов лилии, что в клумбах печально провожали выходящих…

Она потянула его вновь, как тянет мать обиженное дитя, отказывающее идти, пока тому клятвенно не пообещают через день накупить сладостей. И в этот раз он повиновался, пустился прямиком в неизвестность в сопровождении девушки, спутанной по роковой, насмешливой случайности с родной сестрой. Для него все люди были незнакомцами, но другими, непривычными. Незнакомые лица представлялись какими-то отдаленными проекциями, с которыми хочется заговорить, как с неживой пустотой, запрограммированной на ограниченные фразы, только вот заговорить было боязно…

Навстречу, по дороге, расплываясь цветным силуэтом от стремительного движения, летели автомобили. Они шли прямо по Элберт-стрит. Неловко молчали. Эбигейл прятала глаза, с непривычки смущаясь настырно рыскающего по ее телу взгляда.

– Здесь мы и познакомились.

Девушка кивнула на вывеску. Кафе наполовину пустовало. Официанты прохлаждались, создавая видимость работы.

– Я сидела за этим вот столиком, читала. Наверное, вы меня случайно увидели, когда проходили мимо.

Они стояли лицом к кафе, практически касаясь друг друга плечами, рассекая бурное течение пешеходов. Там, за стеклом, на них мимолетно взглянула незнакомка и затем сразу же с неприязнью запрятала глаза среди клеточек тетради.

– Может, зайдем?

– А есть смысл?

– Не все должно быть наполнено смысловыми связями.

– Не шибко-то хочется, – печально выдохнул тот.

Эдмунд выглядел так, будто смерть, уже забравшая его, решила напоследок от скуки показать те места, которые что-то да значили для этой крохотной, ничего не весящей жизни.

– Я хотел бы увидеть весь город, на карте.

Веселый звон колокольчика над дверью разнесся по книжному магазину, отрывая продавца от телефона. Эбигейл сразу же устремилась к кассе, по пути доставая из маленькой сумочки бежевый матовый кошелек. Запах дешевого табака бил в нос.

– Карту, пожалуйста.

Полный мужчина с неопрятной щетиной, скрывающей красные желоба кожи, запыхтел, поднимая охваченное леностью тело. На руках, покрытых густыми черными волосами, красовались браслеты.

– А у вас найдутся любовные романы? – Заволновался Флоренс.

– Полно, – хмыкнул тот, не желая распинаться перед бестолковым посетителем.

– А какие есть?

– Ну, разные, – зевая, протянул продавец. – Вон, там на полке куча всяких новых стоит.

Он даже не удосужился кивнуть в нужную сторону или ткнуть пальцем, лишь ворочал указательным пальцем мелочь в жилистой ладони. Монеты звонко ударились о дерево, несколько из них покатилось в разные стороны. Эбигейл шустро собрала деньги и пихнула их в кошелек.

– А какие вам больше всего нравятся?

– Что ж за говорливость, а? Не читаю я книги, – прогорланил тот, цокнув напоследок, как будто ставя точку в предложении.

– Идемте, я подарю вам свои.

Эбигейл потянула его за рукав, и Флоренс, озадаченный недружелюбием торговца, охотно поддался.

– Почему он так странно на меня смотрел? – Наконец спросил Эдмунд, когда целый квартал остался позади.

– Ну, люди разные, не все любят церемониться и любезничать. А тот, может, просто устал.