Обессиленно плюхнувшись на пол и схватившись за волосы, как за последнюю верную опору на просторах свободной земли, медбрат, как рыба, вытащенная из воды, беззвучно хватал воздух ртом. Возившиеся возле операционного стола не обращали на того внимания до тех пор, пока тот, наконец, истерично не затрещал:

– Да что же… Что же мы наделали? Нас всех посадят! Господи, если бы я только знал, в чем участвую! Все мы обреченные преступники!

– Молчи! – Рявкнул врач. – Это опыт во благо науки и всего человечества! От нас требуется слаженная работа, а тот все равно долго не протянет. Все мы – боги для этого пьяницы, – он, остервенело сверля взглядом медбрата, грозно ткнул пальцем в лежащего на операционном столе, чье тело покрывало операционное поле, – дарующие отрывки счастья несчастному.

– Не говорили! Не предупреждали… Я не хочу, отказываюсь участвовать в кощунстве, этой бесчеловечности! Господи, отпустите меня…

– Мы теперь все в одной лодке, – наперекор истерике спокойно звучали железным тоном слова врача, – так что соизволь позаботиться о коллегах: замолчи и слушайся, – хищная улыбка – предвестник близящейся бури – только больше растревожила и без того напуганного молодого человека. – Благодари меня и бога за то, что сиделка не ты. Впрочем, это счастье для всех нас.

– Это не по-людски, ваши опыты противоречат законам…

Джеймс Раймс – врач – наклонился в бок и оперся локтем об операционный стол, рядом крутилась медсестра, хладнокровно подготавливая для стерилизации инструменты и собирая в один огромный комок окровавленные бинты и вату.

– Видишь ли, этот несчастный, повторяю, обречен, – хладнокровно цедил тот, – а мы лишь окрашиваем его остатки за соответствующую плату: извлекаем из эксперимента знания для всего человечества. Да если бы он знал, что ему выпало такое счастье, то принялся бы гордиться тем и благодарить небеса!

– Подопытная крыса! Не знающая о себе ничего! И никто согласия у него не брал… – скулил медбрат, забиваясь в угол.

– Он и не должен ничего знать, иначе вся концепция будет разрушена, ведь мы дарим ему новую жизнь, лишенную накопленного бремени, которую ему останется только наполнить самыми светлыми…

– Святой Отец, что же мы не браться ли по духу? – Отчаянно взревел медбрат, закрывая лицо ладонями, будто так все страхи, застывшие перед ним, исчезнут.

– Сестра! – Девушка будто по команде бросилась к шкафчику с препаратами.

Хруст стекла ампулы разлетелся по операционной, чьи стены будто бы гордились сверкающей белизной.

– Мой дорогой, – продолжал Раймс, – у вас чересчур разыгрались нервишки. Выспитесь, отдохните пару дней, а после мы с вами все обсудим за чашечкой кофе в спокойной обстановке. Я угощаю.

– Это что же, – оторвавшись от рыданий, завизжал тот, – вы и меня…

С ловкостью акробата он вскочил на ноги, заметался загнанным в ловушку шакалом. Путей для отступления не было. Все двери закрыты, окон нет, ключ у врача. Мистер Раймс, подобно хищнику, одним прыжком накрыл жертву, железной хваткой вцепился в плечи молодого человека, со всей силой надавливая на них. Медбрат извивался без шанса выбраться.

– Не глупите, Вильям, вы же знаете, что так будет лучше для всех, так что приспустите штаны – помогите хоть как-нибудь.

Скованный рычал, сопротивлялся изо всех сил, какие только имелись в хлипком теле, на пальцы врача стекали вспенившиеся слюни, молодой человек, в край обезумев, борясь за жизнь, лязгал зубами в попытках укусить… Сестра сработала с похвальным профессионализмом: бляшка ремня звякнула, ударившись о бедро. Чересчур ловко, между делом похотливо подметил Раймс, и затем прошелся взглядом по женской фигуре, особо уделяя внимание ногам и груди.

Игла проткнула кожу и мышцу быстро, почти молниеносно, так же быстро подействовало и седативное. Сначала на истерика спустилось спокойствие, подкосившее ноги молодого человека, а затем глубокий сон растянул тело на чистой белой плитке. Другой неприметный медбрат поднял колпачок от шприца с пола, Раймс заметил его только тогда, когда реальность бытия вытолкнула мечтания в дверь несуществующего.

– А ты что в стороне стоял? Где помощь-то?

– Да… Я не знаю… Растерялся…

– На операциях тоже теряешься?

– Такого больше не повторится, доктор Раймс. Простите.

– От обещаний не легче, иди отдохни и молчи. Никому не слова. А этого, – указательный палец с омерзением уставился на валяющегося, – заприте в пустой палате.

Двое подоспевших работников уместили на каталку спящего, накрыв того одеялом.

– И проследите за ним! – Крикнул Раймс толкающим каталку. – Изабелла, это…

Она с твердым женским достоинством переносила наглый взгляд, прилипший к ее формам, скрытым белой одеждой.

– Да, господин врач?

– Не помешало бы пропустить чашечку горячего кофе.

– Но, мистер Раймс, у меня куча дел.

– Хорошо, – он почесал затылок, повернулся спиной к девушке и бросил через плечо. – Позовите меня, когда очнется этот дезертир.

– Как скажете.

Сделав несколько шагов, Изабелла неуверенно повернулась лицом к врачу:

– Мистер Раймс?

– Ну что? – Раздраженно откликнулся тот.

– Разве Вильям не прав в нашей бесчеловечности? – С сомнением пролепетала та, кивнув на каталку, чудом якобы застрявшую в дверях.

– Вам там совсем плевать на человека? – Прикрикнул Раймс на медработников и обратился к девушке только тогда, когда захлопнулась дверь, испустив огорчение. – Понимаешь ли, этот человек, без фантазий, действительно, обречен. Мы не принесем ему вреда, лишь обманем, запутаем в реальности, на время заменим старую новой. Этот эксперимент подарят ему жизнь, о какой мечтает всякий юный романтик… А, между прочим, эксперимент уже начат, идите.

После послушного кивка медсестры тихо щелкнул дверной замок. Подопытного уже увезли в отдельную палату. Раймс огляделся, пожалев, что отпустил медбрата с легкой руки: на белой плитке застыли красно-черные кровавые звезды, крошечные осколки стекла разбившейся ампулы предупреждающе поблескивали под ярким освещением. Доктор Раймс отчего-то медлил, раздумывал над дальнейшим. Судорожное шипящее мигание лампы над головой, будто намекающее на то, что даже у электричества пробудилось сомнение, надавливало на натянутые нервы многотонной тяжестью. Под миганием лампы Раймс ощутил на себя образ злобного гения, выпустившего на волю всю ярость тянущихся с детства психологических травм и готового пойти на убийства, чтобы, прикрываясь экспериментами, заделать трещины нутра, давшего течь, и, желая как можно скорее сбросить тот образ, нахмуренно перескочил через порог…

– Кто вы такой?

Типичное положение больного: белая смятая подушка под приподнятой головой, приросшие к простыне кулаки и животный страх в черных, расширенных, захвативших практически все серое озеро, зрачках. Типичный вопрос, который будто бы способен по волшебству оградить от опасности. Охваченный оцепенением больной, полностью лишенный памяти, все равно первым вопросом выдал: кто перед ним, что перед ним – опасность или спасение, – а не кто он сам такой.

– Ваш лечащий врач. Джеймс Раймс, будем знакомы. Как себя чувствуете, Эдмунд?

– Как вы меня назвали?

Удивленные глаза, отражающие непонимание происходящего – куда же без них, – уставились на врача. Предвидя утомительный разговор с кучей вопросов длинной в целую жизнь пациента, Раймс не спеша, будто втираясь в доверие плавными действиями, и намекая на необходимость обезоружить агрессию, грациозно придвинул стул ближе к больничной койке. Объяснения он затягивал, словно наслаждаясь терзаниями человека, сквозь глаза которого можно было разглядеть, как сахарная вата – душа – разрывается от взрывов снарядов, что, летя, вместо свиста, поют о безвозвратной потерянности собственной личности и той действительности, что еще несколько часов назад наполняла ту самую личность. Пока что, не разбираясь ни в чем, в голове больного не смела родиться мысль, что мир вокруг – всего лишь напущенный исследователем сон, в котором выход откроется лишь тогда, когда хохочет экспериментатор.