— Что это ты такое припер, придурок? — Джеймс приподнялся на кровати, глядя на чумазого и довольного Сириуса, ввалившегося как-то к нам в спальню с каким-то огромным мешком.

— Это, друг мой, мой тебе подарок, — заявил тот, улыбаясь во все тридцать два, и я серьезно забеспокоился о здоровье моего приятеля.

— Ну спасибо, — Джим тоже не горел оптимизмом насчет находки Блэка. — Можно я передарю это кому-нибудь?

— Обязательно, — припечатал Сириус. Мешок, между тем, зашевелился, завыл, и я предусмотрительно забрался на кровать с ногами. — Обязательно передаришь, о другом и мысли быть не может.

Словом, так в нашей спальне появился боггарт, услужливо вытащенный Бродягой из одного из бесконечных шкафов в фамильном особняке. Когда Питер в тот вечер пришел с дополнительной Трансфигурации, он только и смог, что ойкнуть, от неожиданности садясь прямо на прикроватную тумбочку Джеймса.

— Мамочки, — прошептал он, крестясь. Надо сказать, до того дня я никогда не замечал за Хвостом религиозности.

Находка Сириуса между тем имела оглушительный, в прямом смысле, успех. Утром следующего дня вся школа услышала душераздирающий вопль месье Доусона, который столкнулся лицом к лицу с не менее перепуганным, чем он сам, боггартом. Студенты, толпившиеся в коридоре в ожидании занятия, толпой хлынули в кабинет, однако все остолбенели, когда увидели, что профессор беспомощно кричит, взобравшись на стол. По толпе прошлись смешки, перерастающие в смех. На полу сидела маленькая белая мышка.

Впрочем, Лили всегда оставалась собой, а потому именно она была той, кто, не позволив себе и тени улыбки, бросился на защиту перепуганного учителя. Она выскочила вперед, загораживая его собой, и боггарт завертелся, представая перед нами в образе какой-то долговязой девицы. Она открыла рот, но не успела произнести ни слова, как откуда-то из-за моего плеча в нее ударил луч заклинания.

— Ридикулус! — Джеймс стоял, выхватив палочку, и от его веселья не осталось ни следа. Девица-боггарт захлопала тонкими губами, однако не смогла сказать ни слова, онемев. Раззадоренная зрелищем напуганного профессора, толпа студентов снова заулыбалась, и мы с Сириусом не сговариваясь прыгнули вперед, магией спутывая тварь и запихивая в стенной шкаф, откуда он и вылез с четверть часа назад.

Потом, помнится, Лили долго орала на Сохатого. Обвиняла в безответственности, жестокости, глупости, бахвальстве, проклинала тот день и час, когда Шляпа выкрикнула его имя на распределении. Джеймс покорно слушал ее, глядя точно в глаза, даже не пытаясь защищаться. Когда она наконец замолчала, переводя дыхание, он засунул руки в карманы и сказал тихо:

— Прости. Я не хотел выставлять твою сестру смешной.

Он смотрел на нее серьезно и печально, плечи Лили дрогнули, и она вдруг горько расплакалась.

Ночью после этого мы с Джеймсом тайком переправили боггарта прочь за пределы школы. Сириус был на отработке очередного хамства в адрес Филча, Питер наотрез отказался приближаться к твари ближе чем на десять футов, и вышло так, что мы вдвоем, кряхтя и охая, вынуждены были тащить брыкающийся мешок прочь. Коридор Одноглазой Ведьмы, и без того не шибко комфортабельный, был слишком тесен, чтобы нести по нему спеленатое привидение, и, когда мы выбрались на поверхность в Хогсмиде, мы попросту рухнули на пол в Сладком Королевстве, раскинув в стороны руки и пытаясь отдышаться. Затем переглянулись и оба рассмеялись. Чумазые, растрепанные, мы были столь смешны, что без слез взглянуть на нас было невозможно.

Я полностью погрузился в воспоминания и заулыбался, вспоминая, как мы с моим другом через камин в баре на задворках деревни перемещались на Косой Переулок, оттуда в Лютный, а потом обходя сигнализационные чары левитацией пытались поместить мешок с несчастным созданием в Горбин и Бэркес. Когда в конце концов у нас это получилось, мы спешно трансгрессировали прочь, не желая быть застигнутыми на месте преступления, и почти всю ночь бродили по Лондону, хохоча и веселясь. В замок мы вернулись только под утром, и лишь благодаря чуду тут же не попались Филчу, которого, наверное, опять мучала бессонница, поскольку даже перед самым рассветом он продолжал шаркать по коридорам школы.

— Ну что, сбагрили боггарта? — Сириус приподнял от подушки голову, сонно глядя на нас.

— Да, да, — Джеймс отмахнулся, стягивая с себя свитер. — Спи давай, бестолочь, уже почти утро.

Я рухнул на кровать не раздеваясь, и тут же провалился в сон. В полудреме я видел удивительные замки, узенькие извилистые улочки, карнавальную толпу, отплясывающую лихой твист, боггарта в образе сестры Лили, танцующего в самом центре.

Боггарта…

Боггарта!

Ну конечно, конечно! Как я мог забыть? Боггарт, полнолуние! Как все было просто и очевидно, как я мог забыть о полнолунии! Мне захотелось рассмеяться от собственной глупости. Загадка разрешилась так просто, что я попросту не знал, что и сказать.

Теперь я вспомнил. Вот почему я сидел бессонными ночами над работами первогодок, вот почему мне не спалось. Все дело было в надвигающейся луне, мне всегда никак не удавалось уснуть в такие ночи. Теперь-то я вспомнил.

Вечером, за час или около того после отбоя, я вышел из школы. Еще было светло, и вокруг здания расселись ученики, кто группками, кто по одиночке, и все они наслаждались весенним солнцем и свежестью.

— Эй, профессор, вы куда? — я обернулся, махнув рукой Ли Джордану, сидевшему на берегу Черного Озера в компании Анджелины Джонсон.

— Прогуляюсь до Хогсмида, должны же быть плюсы в статусе преподавателя, — я улыбнулся, и пятикурсник рассмеялся мне в ответ.

— И правда!

— Эй, профессор, а возьмите в следующий раз нас с собой, мы вам пригодимся, — завопил один из близнецов, которые шли вдоль кромки к друзьям.

— Непременно, мистер Уизли, — я снова улыбнулся подросткам и, развернувшись, зашагал прочь. Последние закатные лучи окрашивали гладь озера в рыжий.

Сейчас уход из школы не составлял для меня трудностей, однако я помнил, как бывало раньше мы с лекарем крались через поляну у школы, едва прикрытые чарами невидимости. В ночи моего обращения редко какие заклятия по-настоящему действовали на меня. Мы проходили узкой тропой мимо раскидистых кустов у боковой калитки, спускались вниз, к хижине Хагрида, подходили к Визжащей хижине. Тут по обыкновению я оставался один. Я помню, как одиннадцатилеткой сидел в землистом подвале, трясясь от страха, как завывания наверху вгоняли меня в дрожь, как я шарахался от теней и еще больше — от света. Я тогда ненавидел луну. Ненавидел и боялся. Мне было так страшно, что те недолгие часы ожидания, которые я провел в подвале, показались мне столетиями и секундами одновременно. Следующим утром в Больничном Крыле я впал в лихорадку. Не помню, как я метался в бреду по казенной кровати, как стонал и молил прекратить мои мучения, как плакал, призывая мать и отца, однако, когда я очнулся, первое, что я увидел, было бледное лицо Сириуса, тогда еще всего лишь моего соседа по комнате.

— Очнулся, мадам, он очнулся! — это был крик Питера. Так я узнал, что мои будущие друзья все эти два дня не отходили от меня ни на шаг.

Вчера я тоже прошел мимо дома Хагрида. Помню, в окнах горел свет и суетились какие-то люди, я отчетливо слышал голос директора, отдававшего приказания неизвестным мне волшебникам в черных мантиях. Только тут я вспомнил о гипогрифе, которого Малфой-старший обвинил в покушении на своего сына и потребовал казнить. Никакие доводы, ничего не помогло. Мы с Флитвиком и Снейпом даже ездили в апреле в Министерство с ходатайством, подписанным всем педагогическим составом школы и совершеннолетними студентами выпускного курса, однако это не дало никаких результатов. Бедный великан! Мне тогда подумалось еще, что надо будет зайти к нему, поддержать. Наш лесничий всегда слишком привязывался к своим животным, и поэтому у меня были все основания полагать, что он будет очень страдать.

Потом я подошел в Иве. Я отчетливо помню, как произнес чары, как вошел в лаз, как снова расколдовал дерево. Помню, как загудели могучие ветви, распрямляясь во всю свою исполинскую длину. Меня всегда восхищало это дерево, с того самого дня, как я впервые увидел его. Я по обыкновению замер, прислушиваясь к шуму над входом, вдыхая запах листвы, когда услышал внизу крик. Это кричала Гермиона Грейнджер. Я пулей бросился вниз.