========== Боггарт ==========

Я очнулся, когда над лесом занимался рассвет. Небо на востоке уже окрасилось в розоватый, но на западе было все еще синевато-сизым, как всегда бывает в начале лета. Тихо щебетала какая-то птица.

Я лежал на спине, раскинув в стороны руки, и глядел вверх, на могучие стволы деревьев, уходящие вверх, на зеленые кроны и проблески небосвода выше. В голове был туман. В ушах гудело, словно меня ударили битой по затылку. Я не понимал, где я и почему я здесь, что я делаю в этом лесу на рассвете, как я попал сюда, в моем разуме роились десятки вопросов. Голова трещала.

Я повернул голову левее, и едва не застонал от боли: мне показалось, что моя шея сейчас переломится пополам. Я вернулся в изначальное положение и постарался расслабить все мышцы. Наверное, я сильно упал, и моя несчастная шея приняла весь удар на себя, спасая голову от сотрясения, иначе я не мог объяснить то, как ужасно чувствовал себя. Все тело ломило. Я приподнял левую руку, желая утереть ею лоб, однако с ужасом увидел, что мои пальцы были все в крови. Поднял руку выше. Изодранный рукав выходного костюма клочьями висел, рубашка была вымазана в чем-то серо-коричневом и тоже торчала лишь ошметками из-под плотной ткани пиджака. Начиная от самого плеча, мои руки были все вымазаны кровью. Я почувствовал, как мое сердцебиение ускоряется. Я ничего не помнил.

Я прикрыл глаза, стараясь припомнить что-нибудь, ну хоть что-то…

Я напрягся, призывая себе на помощь все свои силы, все рефлексы, все, что только мог. Я не чувствовал ни ног, ни пальцев рук. Свет, приглушенный кронами исполинских деревьев, и без того не сильно яркий в это время суток, резал мне глаза. Я был не в порядке. Черт возьми, о каком порядке только могла идти речь! Я был едва жив. И тем не менее… Тем не менее, даже с учетом моего состояния, даже с учетом того, что я не мог пошевелить головой, что я был весь в крови, что-то было не так. Но что, что?..

Зажмурился. Темнота.

Я находился в Запретном Лесу, это было очевидно. О, эти стволы, возвышающиеся, будто колоны древнего храма, этот мох с изумрудным отливом, эти маленькие белые цветы на длинных зеленых стеблях — это невозможно было спутать ни с чем другим. Я отлично помню все те дни и ночи, когда мы, еще подростками, совсем юнцами, тайком пробирались сюда. Мы могли часами бродить тропинками этого удивительного места, отыскивая новые и новые закоулки и полянки, поражаясь диковинным растениям и животным, провожая закаты и встречая рассветы. Вряд ли среди всех преподавателей нашелся бы кто-то, кто знал бы лучше чащу Запретного Леса. Даже Хагрид, помнится мне, боялся заходить сюда, однако могло ли это стать преградой для нас? Мы жили мечтой о поисках, об открытиях. Мы изучили каждый уголок Леса, став друзьями ему и его обитателям.

Но что же, что же я делал тут, на этой полянке, совершенно один?

Должно быть, я пришел из замка. Но куда я попал? Если бы я только мог оглядеться, осмотреть то место, где я невольно оказался! Но малейшее движение головой отдавалось такой острой, такой невероятной болью, что мне пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать вскрик. Приходилось довольствоваться малым — лишь собственной фантазией и домыслами. Впрочем, именно на почве теоретических размышлений мне не было равных в годы отрочества, так что все было не так уж и плохо. Ах, сколько раз мне приходилось путем логических умозаключений находить местоположение Джеймса и Сириуса, которые после попойки по обыкновению могли заснуть черт знает где.

Я глубоко вдохнул воздух в грудь, сосредотачиваясь, выдохнул, снова вдохнул, и внезапно задохнулся, закашлялся, распахивая глаза.

Я понял, что было не так.

Я не чувствовал ничего, ни одного запаха.

С самого раннего детства, сколько я помнил себя и свой недуг, всегда запахи сопровождали меня, словно хвост сопровождает собаку. Я мог различить тысячи оттенков ароматов трав в саду моей матушки, мог с закрытыми глазами определить, кто из учеников Гриффиндора вошел вечером в гостиную. Помню, на пятом курсе я здорово развлекал друзей, предсказывая, что нам ждать на обед. Запахи стали неотъемлемой частью меня. И вот теперь…

Это как проснуться утром и понять, что ты ослеп.

Ну ничего, ничего, Лунатик. Я снова закрыл веки, и мысленно начал считать, от одного до десяти и обратно, до тех пор, пока сердечный ритм не восстановился, а ком в горле не рассосался. Паника — вот тот товарищ, который мне уж точно был не нужен. Думай, Ремус, думай!

Я вышел, стало быть, из замка. Но что дальше? Вернее, не так. Что было до этого? Да, да, начинать надо было не с бесплотных попыток восстановить произошедшее недавно, надо было вспомнить, что было раньше.

Несколько дней назад первый и второй курсы писали выпускные работы. Я обещал проверить их работы как можно скорее, а потому несколько ночей просидел над свитками, практически не вставая. Вчера пятый курс сдавал практический экзамен, последний предварительный этап тестирования перед СОВ, и я знатно посмеялся, глядя, как близнецы Уизли на пару нейтрализуют боггарта. Несчастное существо, эти двое едва не прикончили его, и мне пришлось досрочно завершить эту секцию экзамена, поскольку я беспокоился, что еще несколько минут гомерического хохота всего потока бедное привидение может не пережить. В сущности, я разделял непопулярную позицию, испытывая к боггартам нечто схожее с симпатией: в свое время я изучал их на протяжении нескольких лет, и пришел к выводу, что то, что ошибочно считалось всегда механизмом атаки — умение превращаться в заветные страхи — на самом деле было доведенным до совершенства механизмом защиты. Можно ли осуждать беспомощного духа, который пытается напугать своих врагов? Разве не так делают тропические бабочки, желая спастись от птиц? То, как боггарт узнавал человеческие страхи, это было одним из самых ярких, самых прекрасных проявлений чудес легиметации, и поэтому я не оставлял надежды однажды проникнуть в тайну прозорливости этих удивительных существ. Это было бы настоящим научным прорывом.

Мне сложно было держать мысль, и поэтому она понеслась вскачь. Мне вспомнилась Лили. В тот год, когда мне было пятнадцать, у нас Защиту вел некий Чарльз Доусон, щеголеватый блондин выше среднего с манерной бородкой. Он был весьма харизматичен, на публике вел себя в высшей степени непринужденно, а потому неудивительно, что весь наш курс обожал его. Ну, или почти весь.

— Вот же надутый индюк, — фыркал Джеймс, хмуро глядя на профессора, который оптимистично рассказывал нам что-то о сглазах и противодействиях к ним. — Ишь, накрахмалил себе усы и думает теперь, что неотразим.

Дело, конечно, было не в усах профессора Доусона, и даже не в сглазах. Все дело было как раз в Лили, которая сидела на первой парте, и, широко раскрыв глаза и даже забыв о конспекте, слушала учителя. Это приводило Джима в настоящую ярость, и он сердито ворчал себе под нос, зыркая в сторону всеобщего кумира. Впрочем, мы с Сириусом и Питером тоже не особо жаловали нашего преподавателя.

— Не знаю ничего о его усиках, но даты восстания ведьм в Нормандии он переврал века так на полтора, — шепнул я, хихикая, Сириусу, перегнувшись через парту. Тот рассмеялся своим лающим смехом.

— Ты главное Сохатому этого не говори, у него и без этого сейчас дым из ушей пойдет, — Бродяга весело выгнул бровь, всем своим видом показывая, что сложившаяся ситуация его в высшей степени забавляет.

— Не у него одного, — пискнул Питер, тыкая пальцем куда-то вперед. Мы проследили за его жестом: Северус Снейп, сидящий рядом с Лили, выглядел ничуть не лучше моего друга, и его длинное лицо было перекошено. Мы втроем рассмеялись, и только колокол спас нас от того, чтобы быть обнаруженными.

Да, тот год принес нам много перемен. Уроки и байки Чарльза Доусона попахивали сходством с раскопками и открытиями его знаменитого тезки, однако Эванс, обычно столь внимательная к таким мелочам, совсем не замечала этого, полностью очарованная импозантным магом. Джеймс бесился, скрипел зубами и ругался вполголоса, но ничего сделать особенно не мог — его муза его не слушала, как не слушала она и Снейпа, который твердил, должно быть, то же самое. Тогда-то в голову нашего гениального Бродяги и пришла очередная светлая мысль.