Слушаю радиоприемник в своей комнате. Думаю о «докторской». Нет-нет, той, что я купил в универсаме уже нет. Я съел ее в один присест, если не сказать “смолотил в одно мгновенье”. И дело ведь не в голоде вовсе. Скорее в жажде. Мной овладевала жажда вспомнить и возобновить то, о чем я думал – и что имел неосторожность потерять. Сожрав немыслимо быстро всю колбасу, я несколько расстроился. А все потому, что не вспомнил, и не возобновил я ни грамма «докторской». Ни даже малейшего дежавю. Ни вкуса, кстати сказать, не почувствовал. Ни даже послевкусия той докторской, которую уминал за обе щеки, словно одержимый.
Сижу в кресле.
Сейчас думаю: возможно все дело в названии. Вероятно все потому, что неудачно я обозвал свое «что-то другое».
Теперь уже прошло некоторое время. Не скажу наверняка о его благотворной пользе, но в то же время прошло оно не бесплодно. Хоть и решительно бездарно по мнению многих окружающих. Быть может, потом, когда-нибудь, я сумею ощутить намного больше полезных микробов и невероятную благодарность за «нечто» преодоленное мною и проделанное ими (микробами). Теперь же, пока еще, все обстоит несколько иначе…
Я совсем не думаю о «докторской». Проблема в том, что теперь она думает обо мне. А я только сижу в кресле и рисую. Рисую, или, так сказать, пишу. Среди отложенных в сторону имеется множество полотен, проданных мною заочно. Точнее – купленных у меня на заказ. Вот они и лежат, дожидаются своих хозяев.
Да-да… я рисую картинки… Эдакие этюды жизни, проживаемых моментов, мыслей, размышлений, выводов… Пишу так сказать… Пишу картины. Пишу буквы разные. В несвязанном порядке, правда, и совершенно бессмысленно. Соседи и друзья говорят, что это на нервной почве. Крутились долго вокруг меня, как будто хотели помочь. А тем временем между собой спорили:
– Месяц-другой, мол, и пройдет все, вернется наш приятель к жизни, восстановится, воспрянет, воспарит.
– Не бывать тому через месяц! Здесь полгода надобно, не меньше.
Кому что… А я меж тем все думаю: «Помощники – это группа людей, спорящих друг с другом о том, о чем, быть может, и говорить не стоит, а уж совершить рывок, сплотившись в действенных маневрах. Таким образом и помощь оказать». Ну это в моем случае, теперь. Хоть и ясно одновременно то, что я сам должен рвануть, рывок совершить то есть. Осознанно совершить, мудро, уверенно и стойко.
Я уже совсем не думаю о «докторской». Беда в том, что «докторская» думает обо мне. Соседи и друзья говорят, что это на нервной почве. Какой бы им не казалась моя почва, я почти все время сижу в кресле и за огромные, никому не нужные деньги пишу всяческие картины. А ведь раньше я совсем не умел рисовать. И теперь мне дают за это такие баснословные суммы! За то, чего я, в принципе, не умею, и не думал уметь, уж если абстрагироваться, признаться! Быть может я стал уметь из-за этой самой почвы? Быть может из-за почвы и деньги мне не нужны вовсе? То есть, другими словами, получается, что из-за моей «докторской» все это…? Выходит, так?
Рассказал об этом друзьям и соседям. Те в один голос подтвердили свой выдвинутый ранее диагноз. Предложили мне, как ни странно, начать писать… Писать ручкой… На бумаге… Записывать! Все подряд- все, что думаю. И все что думаю о том, о чем думаю что не думаю вовсе… И об этом тоже. А ведь пишу я картины… Ну и буквы всякие, конечно. Но несвязанные, беспорядочные, совершенно бессмысленные. А соседи и друзья твердят без устали: «Зри в корень! Загляни, мол, к себе внутрь, глубоко. И пиши. Но и пиши не поверхностно, а глубоко так, сильно, эдак вдумчиво, чтоб наверняка». Я благодарю за чудодейственную помощь в виде этой мудрой подсказки, до которой я сам, видимо, не додумался бы никогда… Отвечаю им, что мол «так и так», дескать, друзья мои, товарищи, я не представляю себе эту рукописную докторскую, которая нынче сама думает обо мне больше, нежели я о ней. Ибо, некоторое время назад, мы словно поменялись местами. Мы, разумеется, оставались на своих местах, и почва у каждого своя, но роли или функции теперь кардинально отличались. Попытаюсь объяснить доступнее: понимаете… я теперь не думал о «докторской» – о том «чем-то другом». Зато она проделывала это со мной. И не так уж это просто: взял ручку, присел на стульчик, да как расписал всю докторскую разом, чуть ли не одним махом что ли?
После того момента, со словами «простите, мы ведь не знали», друзья и соседи стали называть меня на «Вы», а иногда, адресно обращаясь ко мне и отводя глаза в сторонку, употреблять в обращении имя и отчество. Причем в их интонации это всегда звучит словно с большой буквы. С огромным почтением, надо сказать. Без ложного пафоса, а именно так искренне и учтиво. «Мы ведь не знали… Ваша биография была для нас, видимо, несколько скрыта, то есть, простите, не столь приоткрыта, если позволите так сказать, так скть…».
Подобными и прочими фразами они сыпали с того дня щедро. Но и беспокоить по пустякам перестали. И отныне ни слова не упоминали про мою почву, что весьма радует, с приятным облегчением в груди. И что им за интерес такой к моей «докторской»? Какое им дело? Они что никогда не думали о своей такой?
Ну, да ладно… Мне ведь и самому стало интересно… попробовать написать о ней. Разъесть докторскую изнутри. По маленьким кусочкам. И как-то сложить потом это все обратно по тем же самым кусочкам, буква к букве. Чтобы все встало на свои места. Я ранее не писал… тексты. Картины писал. Тексты- отнюдь. Но только вот теперь – острая надобность. Мне потребуется проделать эту серьезную работу во что бы то ни стало. Быть может она мне поможет разобраться в себе. Выведет на какой-то новый уровень, некую ступень.
В разговоре с друзьями и соседями я им так и сказал. Поблагодарил за совет. Они, засмущавшись от стыда и неосведомленности, бормотали все, что будто я лучше их знаю об этом. “И лучше знаете, и больше нашего, дорогой наш драгоценный и достопочтенный", – твердили они с поддельным прищуром пресмыкавшихся всезнаек, – “Вот об этих уровнях”, – говорят, – «степенях этих, мы и подавно судить не беремся». Странные такие… Однако, даже не потрудились объяснить по-человечьи, по-соседски…
Взвесив все хорошенько, пристально, детально изучив происходящее и сказанное, в том числе и поведение окружающих, я вовсе затрудняюсь, нет, я отказываюсь понимать… А вокруг и внутри моей жизни все время что-то перманентно случается и происходит загадочно. Быть может они меня не так поняли? Или недопоняли? Или перепутали что-то?
Я сидел в кресле. На заднем плане, фоном звучал радиоприемник. А я думал о «докторской». Я и не думал думать просто так… Но она теперь снова не выходила из головы. В этот раз, наверное, все-таки по моей специальной инициативе, осознанной и тщательно подготовленной инициативе (по крайней мере, я пока еще на это надеюсь и, как говорится, охотно верю).
И вот: я в кресле. И вот – она. А вот он –я. Но ее словно и нет. Я пытался думать о ней, сосредотачивался, напрягал все мозговые резервы в потаенных закоулках коры головного мозга. Тщетно. Сейчас мне бы хотелось вспомнить, вернуть те ощущения. Возможно, я испытал бы и ностальгию. И смог бы действительно написать об этом. О том самом – «чем-то другом». Но ведь нет его. То есть ее. Как будто не существует больше. Ну вот сейчас, в этом, уже достаточно длительном промежутке времени. Или «временном континууме», если угодно.
Надо же ведь именно такому сделаться со мной. Думаю о «чем-то ином». А надо о «чем-то другом». Соседи и друзья по-прежнему интересуются: «Как продвигается ваш труд? Как ваша докторская?». А я вот все думаю: «Может быть они что-то не так поняли? Или недопоняли?».
Суть, конечно, вовсе не в этом. А в том, что, пытаясь думать о «чем-то другом», я, словно по какому-то подлому закону, раздумываю об ином. Нечто иное тоже неуловимо. Равно как и неуловимо теперь «что-то другое». Если прибегнуть к логическому умозаключению, то выходит нечто вообще невообразимое. Что-то другое – есть докторская. Что-то другое – неуловимо. Нечто иное – есть мнимая противоположность чему-то другому, то есть «докторской». И то, и другое теперь – скрыто. Никаких ощущений, ни памяти, ни следа. Оба объекта неуловимы. И хоть и противопоставляются друг другу, но это лишь по мнимому предположению и моему отчаянному желанию. Поскольку оба они неизвестны, думать ни о том, ни о другом в равных степенях не получается. Думать об этих объектах вообще теперь не получается. Не то, чтобы в равных долях, а скорее одинаково не получается в принципе. Но сохраняются переживания – в виде вариаций на тему.
