– Она не примет его, – сказала мистрис Дейл.

– Не думаю и я, что примет. Но если бы и приняла, то, право, стала бы ворчать, что ей не дали вдвое больше. Если бы мистер Бойс и пошел провожать ее, она стала бы ворчать, что он идет слишком скоро.

– Ведь она очень стара, – повторила Белл.

– Однако это не дает ей никакого права говорить обо мне перед моими слугами с пренебрежением. Она не должна этого делать из уважения к самой себе.

По тону сквайра заметно было, что это его оскорбляет.

Весьма длинный и весьма скучный был этот рождественский вечер, он укрепил Бернарда в мысли, что с его стороны было бы в высшей степени нелепо оставить службу и привязать себя к Оллингтону. Женщины легче мужчин привыкают к длинным, скучным, без всяких занятий, часам, и поэтому мистрис Дейл и ее дочери спокойно и терпеливо переносили скуку. Пока Бернард зевал, потягивался, выходил из гостиной и опять входил, они скромно сидели, слушая, как сквайр высказывал суждения по пустым предметам, и время от времени возражали и противоречили, когда все единодушно видели в его доводах вопиющую несправедливость.

– Разумеется, вы знаете лучше моего, – говорил сквайр после подобных возражений.

– Вовсе не лучше, – отвечала мистрис Дейл, – я даже могу сказать, что ничего не знаю об этом, но…

Таким образом прошел весь вечер, и, когда сквайр в половине десятого остался один, то чувствовал, что день для него прошел недурно. Проведенное время вполне соответствовало его образу жизни, и лучшего он не ожидал. Он не рассчитывал на какие-нибудь особенные удовольствия, и если не был счастлив в этот вечер, то, во всяком случае, был очень доволен.

– Подумать только, что Джонни Имс гостит в гествикском поместье! – сказала Белл по дороге к дому.

– Почему же и не гостить, – сказала Лили. – Конечно, я бы не желала быть на его месте, потому что леди Джулия такая сварливая старуха.

– И что же это значит, что вашего дядю приглашают туда, в особенности для свидания с Джонни? – сказала мистрис Дейл. – Разумеется, тут есть какая-нибудь причина.

Нам всем известно, что тут была особенная причина и что сердце бедной Лили не обманулось в своем таинственном предчувствии. Имс вечером после обеда в гостинице Покинса виделся с графом и объяснил ему, что раньше субботы он не может выехать из Лондона, но зато останется в Гествике до среды. Он должен быть в управлении в среду к двенадцати часам и, следовательно, на раннем поезде мог поспеть к этому времени.

– Очень хорошо, Джонни, – сказал граф своему молодому другу, держа в руке свечу, потому что отправлялся наверх переодеваться. – В таком случае я вот что скажу: я обдумал наше дело. Во вторник я приглашу Дейла к обеду, и если он приедет, то объяснюсь с ним сам. Он деловой человек и сразу поймет меня. Если же он не приедет, тогда вы должны отправиться в Оллингтон и увидеться с ним в тот же вторник утром, или я сам к нему съезжу, смотря по тому, что будет лучше. Теперь же прошу меня не задерживать, я уже и так опоздал.

Имс и не думал задерживать его, он сам торопился, довольный, что все устраивается для него удивительным образом. По приезде в Оллингтон он узнал, что сквайр принял предложение графа. Тут уже Джонни увидел, что отступление невозможно, да он вовсе и не думал отступать. Единственным и величайшим его желанием в жизни было называть Лили Дейл своею женой. Джонни только побаивался сквайра, он думал, что сквайр отвергнет его предложение и, еще, пожалуй, отнесется с пренебрежением, и что граф Де Гест осознает свою ошибку, когда услышит, что его подопечный получил отказ да еще с пренебрежением. Решено было, что граф за несколько минут до обеда пригласит сквайра в свой кабинет. Джонни чувствовал, что будет едва ли в состоянии удержаться на месте, когда два старика после совещания явятся в гостиную.

Леди Джулия обошлась с ним очень хорошо, не важничала перед ним, а напротив – старалась быть очень любезной. Брат рассказал ей всю историю, и она не менее его стремилась найти Лили другого мужа вместо этого чудовища Кросби.

– Ей еще очень повезло избавиться от него, – говорила леди Джулия своему брату. – Очень повезло.

Граф соглашался с этим, говоря, что, по его мнению, его любимец Джонни будет для нее отличным мужем. Леди Джулия сомневалась только насчет согласия Лили.

– Во всяком случае, Теодор, он пока ничего не должен говорить ей.

– Разумеется, – отвечал граф, – не должен говорить, по крайней мере, с месяц.

– А по-моему, чтобы вернее был успех, то месяцев шесть.

– Сохрани Боже! За это время ее подцепит кто-нибудь другой, – сказал граф.

В ответ на это леди Джулия только покачала головой.

Из церкви в день Рождества Джонни отправился к матери, там его приняли с большим почетом. Мистрис Имс дала ему множество наставлений относительно его поведения за столом графа, касаясь даже малейших подробностей насчет сапог и белья. Но Джонни начинал убеждаться в гествикском доме, что люди не так сильно различаются в своих привычках и образе жизни, как некоторые полагают. Правда, манеры леди Джулии были далеко не те же, что манеры мистрис Ропер, но она точно так же готовила и разливала чай, как его готовили и разливали в Буртон-Кресценте, и Джонни на другое же утро увидел, что может есть яйца всмятку без малейшего дрожания в руках, несмотря на то что на рюмке, куда вставлялось яйцо, красовалась графская коронка. Накануне Рождества, в церкви, сидя на графской скамье, он чувствовал себя не на своем месте. Казалось, что на него устремлены глаза всех прихожан, но в день Рождества он уже не испытывал этого неудобства, ему так спокойно было на мягкой подушке, что он во время проповеди чуть не заснул. А когда Джонни по выходе из церкви вместе с графом приблизился к тем воротам, через которые граф не так давно перелезал, напрягая последние силы, и когда осмотрел живую изгородь, сквозь которую проскочил сам, спасаясь от быка, то чувствовал себя совершенно как дома. Джонни шутил и подтрунивал над акробатикой своего величавого спутника. Надо заметить, что молодые люди могут держать себя свободно и позволять себе шутки двояким образом – приятным и обидным. Если бы в натуре Джонни была склонность к последнему, то граф сейчас же повернулся бы к нему спиной и положил бы конец неравной игре. В Джонни этого не было, и потому он нравился графу.

Наконец наступил вторник, а потом и час обеда, или, вернее, час, в который сквайр должен был явиться в гествикский дом. Имс, по условию со своим патроном, мог спуститься в гостиную не раньше, как по окончании свидания. Леди Джулии как участнице заговора предстояло принять сквайра, после чего лакей должен был пригласить его в кабинет графа. Надо было видеть и любоваться этими заговорщиками, когда между ними происходило совещание. Столько тут было и серьезного, и смешного.

– Ведь если он захочет, то сделается таким твёрдым, как старая дубина, – заметил граф, говоря о сквайре. – Нам нужно стараться, чтобы как-нибудь не погладить его против шерсти.

– Не знаю, что мне делать и говорить ему, когда я сойду вниз, – сказал Джонни.

– Только поздороваться и больше ничего, – ответила леди Джулия.

– Я его попотчую добрым портвейном, который смягчит его сердце, – добавил граф. – А потом и посмотрим, каков он будет вечером.

Джонни Имс задрожал, когда коляска сквайра подкатилась к гествикскому дому. Сквайр – в полном неведении о заговоре – был встречен леди Джулией, а минуты через две его пригласили в кабинет.

– С удовольствием, с удовольствием, – говорил сквайр, следуя за лакеем.

При входе сквайра граф стоял посредине кабинета, его круглое, румяное лицо лучилось радушием и весельем.

– Очень рад, что вы приехали, очень рад. Мне нужно с вами кое о чем поговорить.

Мистер Дейл, не будучи ни по настроению, ни по поведению так светел и радостен, как граф, пожал ему руку и слегка наклонил голову, показывая этим, что он готов слушать.

– Кажется, я сообщил вам, – продолжал граф, – что у меня в гостях молодой Джон Имс, – завтра он уезжает, в управлении без него не могут обойтись. Он славный малый, сколько могу судить, отличный молодой человек. Я его очень полюбил.