…Вот так и получилось, что однажды зимним утром Игорь Полтавский выиграл свой золотой вариант. Трёхкомнатная коммуналка находилась в престижном доме на улице 1812 года рядом с площадью Победы и вполне тянула на сто пятьдесят тысяч долларов. Прелесть варианта состояла в том, что оставившая заявку бывшая медсестра Лена, проживавшая ныне с новым мужем в Тбилиси, хотела продать свою комнату, самую большую в квартире, за тридцать тысяч зелёных. И соседи согласны были на разъезд.

Парадокс: толпы русских бежали из охваченной смутой, полуголодной, холодной Грузии, где чуть ли не каждый день отключали электричество, из республики с разрушенной гражданской войной экономикой, наводнённой беженцами, смертельно обиженной на Россию, а белокурая Лена всеми силами рвалась в Тбилиси – любовь, любовь!

Увы, в риэлторском деле не бывает подарков без изъяна, и Лена оказалась подарком нелёгким – в её распоряжении имелось всего две недели, ни днём больше, из Тбилиси ежедневно звонил её ревнивый Отелло – то ли ещё жених, то ли муж. Через две недели назначена была свадьба, пир во время чумы, как сама она признавалась, который затеял сражённый в самое сердце любвеобильный кацо, самый лучший и даже единственный из многих её мужчин. Со всей Грузии собирались родственники, и, понятно, срочно требовались деньги! Для полноты счастья в комнате вместе с Леной прописан был её десятилетний сын. Мальчик давно жил в Тбилиси, говорил по-грузински, ходил в грузинскую школу, теперь его нужно было срочно выписать к Лениным родителям в Подмосковье. В милиции – и в Москве, и в области – у энергичной Лены имелись завязки. Требовалось только получить разрешение из опеки. Задача почти невыполнимая. Опека обычно занимала больше месяца. Но отступать было некуда.

Соседей, деятельного, склеротического старичка-художника, много лет до пенсии рисовавшего на заводе плакаты и гордившегося тем, что во время войны он служил авиамехаником у самого Василия Сталина[49] («Он и в войну много пил, почти не просыхал, часто летал пьяный, мне как-то тоже поднёс стакан»), со странным хобби – всё свободное время старик писал портреты Сталина-отца; портретами этими, в рамах и без рам, завалены были его комната, коридор и чулан, и даже на кухне среди кастрюль глядели со стен многочисленные усы отца народов; у старика была удивительная для русскоязычного уха фамилия Качай (лишь лет через десять Игорь случайно нашёл в еврейской книге, что фамилия старика означала синагогального старосту), – старика Качая и туповатых молодожёнов, проводивших медовый месяц безвылазно в самой маленькой комнате, Игорь решил оставить на потом. Сначала нужно было решить все вопросы с Леной.

– Какая свадьба? – удивлялся старичок Качай. – Она тут столько мужчин водила со своей подругой. Только пару дней назад пили с мужчинами. В Тбилиси она уже несколько лет, туда-сюда мотается – какая может быть свадьба? – Но Игорю было всё равно, какая свадьба будет у Лены, у него в распоряжении имелось ровно две недели.

Между тем выяснилось, что Лена оставила в Тбилиси свидетельство о рождении сына. Ближайший самолёт ожидался только через три дня. Время уходило, Лена грозилась сорвать сделку. Требовалось что-то срочно решать. На счастье обнаружилось, что ребёнок родился в Москве, а значит, можно получить дубликат.

В ЗАГСе стояла длинная очередь. Игорь, минуя очередь, бросился к архивариусу. Интеллигентного вида женщина в очках, бедно одетая, – нищая бюджетная сфера, девяносто шестой год, эхо реформ – сообщила:

– У нас месячный срок.

Глаза у неё были голодные. Игорю редко приходилось видеть такие глаза, в которых, как в зеркале, так явно отражалась нужда. Только в те годы. Игорь протянул пятьсот тысяч[50]. Это была, вероятно, четверть или половина её нищенской зарплаты. Не надо было ничего говорить. Она даже не смогла скрыть свою радость.

– Немного подождите. С полчаса, – попросила архивариус, позвала напарницу, чтобы та занималась очередью, и заторопилась в архив.

Радостный, с дубликатом свидетельства о рождении, Игорь ехал в опеку. Рядом с дверью заведующей висел длинный список требуемых документов. Пунктов двадцать. У Игоря, кроме дубликата свидетельства о рождении, Лениного паспорта и выписки из домовой книги, не было ничего. А главное, отец. О нём вообще ничего не было известно. И срок подготовки решения – снова месяц. Игорь опять попадал в почти неразрешимый цейтнот. Он поглубже вдохнул воздух и шагнул в кабинет. Перед чиновницей, на сей раз вальяжной, ухоженной, даже симпатичной, лет сорока пяти, Игорь положил двести долларов. Бенджамин Франклин[51] на тот момент был самым важным человеком в России, влиятельнее президента, тем более хромой утки[52], самым желанным и притягательным, суперзвездой. Ничто человеческое чиновнице оказалось не чуждо.

– Хорошо. Завтра всё будет готово, – мило улыбаясь, пообещала она, – завтра с утра должен быть глава управы. Нужна его подпись. Только вы меня не подведите, пожалуйста, поднесите недостающие документы. А то прокурор сделает мне харакири.

– Конечно, – заверил Игорь, – я всё сделаю. Я очень обязательный человек.

Сделку с Леной по выкупу её комнаты провели в день отлёта. Слава, специальный курьер, повёз заверенный нотариусом договор на регистрацию в здание бывшего райкома на Зелёном проспекте, то самое, где в две тысячи втором Игорю предстояло слушать лекции братьев Разбойских. Всё было заранее проплачено, никаких неожиданностей быть не могло – и всё-таки Лена с подругой до последнего сидели в слезах и в тихой истерике, несколько раз сменявшейся скандалом и бурными рыданиями. Они до последнего не верили своему счастью и время от времени громко требовали расторгнуть сделку, так что Игорь с немалым трудом ненадолго их успокаивал. Слава с документами вернулся только в шестом часу – Лена уже собиралась вызвать крутых приятелей, всё висело на волоске – деньги тут же перекочевали из сейфа в Ленины руки, они с подругой, едва попрощавшись, кинулись на улицу в поджидавшую их машину с крутыми, кортеж помчался в аэропорт.

Расселить оставшихся соседей было делом техники. Игорь справился с этим за месяц.

Покупатель на квартиру нашёлся очень скоро. Это был обувной нувориш, типичный новый русский, грубый и самоуверенный, лоснившийся от жира и спеси. На сделке он не присутствовал, улетел в Италию за очередной партией обуви. Вместо него приехала с доверенностью невеста, больше похожая на наложницу, в сопровождении растерянных родителей – эти простые, бедно одетые, немолодые люди из однокомнатной хрущёвки прямо-таки млели от нежданно-негаданно свалившегося на их дочь богатства. Сама девушка, в скромненьком пальтеце и в стоптанных сапогах, но уже с золотой цепью, свидетельствовавшей о новом её положении, видно, всё ещё чувствовала себя Золушкой. Она ничего не решала сама и старалась как можно точнее исполнить все инструкции своего то ли босса, то ли хозяина, то ли будущего мужа и повелителя. В день сделки она с родителями привезла деньги в небольшой сумке в шикарном «Мерседесе» нувориша, с дрессированным водителем под охраной двух автоматчиков-милиционеров. Деньги положили в сейф в отдельной комнате. Пока шло оформление у нотариуса и пока Слава ездил в «Мосприватизацию» регистрировать сделку, автоматчики сидели, застыв перед сейфом с каменными лицами, будто часовые у Мавзолея. Наконец Слава привёз документы. Милиционеры расслабились и опустили автоматы. Золушка стала расплачиваться с ними стодолларовыми купюрами и спешно звонить в Италию.

Эта сделка, за вычетом небольших расходов, принесла «Инвесткому» сорок тысяч долларов, из которых Игорь получил около семи. Игорю стало ясно: университет закончен. Для него больше нет тайн. Теперь следовало подумать о карьере.