Изольда очень боялась из-за Гелочки, ведь та больше чем наполовину армянка; не могла из-за криков и пения спать по ночам. Их двор напротив Дома правительства всё больше превращался в отхожее место, там сутки напролёт бродили тёмные, озлобленные, опасные люди…

Игорь по телефону убеждал Изольду на время переехать в Москву, предлагал снять квартиру. Изольда не решалась, она пыталась обменять свою шикарную квартиру на Москву, но у неё ничего не получалось. А время ускользало. Становилось всё опасней. Лишь какой-то прохиндей вроде бы соглашался на обмен, но взамен требовал, чтобы Изольда вышла за него замуж.

Между тем Игорь летал в Баку, Изольда – в Москву, узел затягивался всё сильней. Странно, но они всё ещё верили в человеческий разум, надеялись, что власти примут нужные меры, их, как и миллионы других людей, усыпили мифы о братстве народов, о новой общности… Но власть бездействовала, а страна всё больше сходила с ума – в разных республиках по-разному. Пожар разгорался всё сильней…

В январе девяностого в Баку начались ожидаемые армянские погромы. Игорь каждый день звонил Изольде – с её слов он представлял, как погромщики ворвались в соседний дом и выбросили в окно с восьмого этажа пожилую женщину с дочкой, как вынесли завёрнутую в ковёр девушку и, не разворачивая, в ковре, бросили в костёр; представлял, как мародёры тащат вещи, знал, что стреляют в районе Гальяновских казарм, что там идут бои, есть много раненых и убитых, – и всё же смутно представлял обстановку. Он пообещал Изольде прилететь.

Игорь сказал Юдифи, что летит в Ленинград, и отправился в Домодедово. Но погода оказалась нелётная, аэропорт забит под завязку, люди по несколько суток ожидали рейсов, сидели и спали на полу. Прождав часов шесть, Игорь передумал лететь – понял, что не сможет вернуться через день, как обещал. Будут ли вообще летать самолёты? Он всё меньше понимал, что станет делать в Баку, найдёт ли на месте Изольду, и вернулся домой. Игорь стал звонить снова. Оказалось, правильно, что он не полетел.

Изольда с Гелочкой перебрались к родителям в более спокойный район, а потом через знакомых – вместе с родителями в Гальяновские казармы под защиту размещённых там военных. Вокруг казарм стреляли снайперы, но военные обещали, что будет самолёт и что женщин и детей вывезут. Самолёт должен был лететь в Ростов, но из-за нелётной погоды приземлился в Чкаловском. Вот так и получилось, что вместе с распадавшимся Советским Союзом у Игоря затрещала семья. Он больше не мог скрывать Изольду…

…В тот день, наблюдая за баркашовцами, Игорь потерял душевное равновесие. Баркашовцы… бандиты… – жизнь шла кувырком; его засосала, затянула трясина, и он уже никуда. Многие, глупее его, уехали из России, сотни тысяч… А он прикован, как Прометей, – за свои грехи… За свою любовь…

О Женином обмене и переезде в считаные дни узнал весь «Инвестком». Узнал и Козлецкий. Вместо того чтобы поздравить и вручить подарок, он вызвал Женю Маслова в кабинет и в присутствии акционеров, восточного вида сухого носатого старика с татуировкой на руке и милицейского генерала (генерал был в штатском, но Женя раньше видел его в форме), стал допрашивать, на какие деньги Женя произвёл обмен и не ворует ли он сделки в «Инвесткоме».

Женя, кипя от возмущения, рассказывал:

– Я ему толкую: доплата всего пять тысяч баксов. Мог я собрать за пять лет? А Козёл своё: что у меня давно не было сделок и что он точно знает, что я начал курвиться. Я говорю: «Докажите, есть презумпция невиновности», а он улыбается гаденькой своей улыбочкой: «Я знаю, – говорит, – все воруют. Русские такой народ. Нельзя держать ни одного эксперта больше трёх лет. Если б не воровали, уже бы давно построили коммунизм». Надо собирать манатки. Нужно было мотать на ус, пока он выгонял других. Только б закончить сделку. Если не заплатит, я в полной трубе.

В середине девяностых не было по соседству с «Инвесткомом» ни торгового центра, ни множества небольших кафе, а потому обедали прямо на фирме. Деньги вычитали из зарплаты, за себя и за начальство – экспертов кормили обычно гороховым супом и макаронами, начальникам средней руки, сидевшим за отдельным столом, приносили сверх того салаты, овощи, фрукты и зелень, изредка ставили вино. Игорь эти колхозные обеды не любил, предпочитая бутерброды, кофе и шоколадки в универсаме. Он терпеть не мог алюминиевые ложки и вилки (у начальства они были из нержавейки), разговоры ни о чём за общим столом, он был чужой среди молодых ребят, казавшихся Игорю простоватыми и необразованными, но, главное, ему претило ощущение второсортности, демонстративная сегрегация. Сам Козлецкий в столовой никогда не обедал, ему готовили отдельно и отвозили в специальную комнату для избранных, – всё строго по ранжиру.

В тот день, выйдя от Козлецкого, Женя так распалился, что заговорил за столом о политике. Вообще о политике не говорили никогда, ни до того, ни после на памяти Игоря – это было такое же молчаливое табу, как рассказывать про свои сделки. Люди приходили в «Инвестком» делать деньги, другое, в том числе и политика, их интересовало мало. Завтра жизнь могла круто измениться, пока можно, нужно было запасаться валютой, рубли обесценивались слишком быстро. Но в тот день, Игорь это хорошо запомнил, Женя сказал:

– В девяносто первом я стоял в живом кольце вокруг Белого дома, рушил памятник Дзержинскому. Мы находились на Старой площади, когда опечатывали ЦК, а выиграли только Козлецкие. Если так будет продолжаться, пойду голосовать за Зюганова.

Игорь промолчал. Чуть больше пяти лет назад он был председателем оргкомитета московской организации Демпартии. Не хватило ровно одного голоса, чтобы стать избранным председателем: на оргконференции он получил пятьдесят два голоса из ста четырёх, став жертвой интриги со стороны Хаценкова[44] и других аппаратчиков. В последний момент Хаценков неожиданно и непонятно зачем в противовес Игорю предложил другую кандидатуру: бывшего политэконома-марксиста, депутата Мосгордумы. Эти бывшие всё больше захватывали места. Конференция раскололась – переругались и стали выяснять отношения до полуночи, но так ни к чему и не пришли. Конференцию перенесли на осень, а до осени много воды утекло… Игорь уехал в отпуск, а пока он отдыхал, по-тихому выбрали Ройтмана. С подачи всё того же Хаценкова.

В девяностом Игорь действительно был демократом, идеалистом… или слепцом?.. Верил, что Россия станет новой, чистой, счастливой… Верил в частную собственность. Верил, что капитализм очистит Россию… Он мыслил широко и не видел людей… Но после всего, что с ним произошло, после того, как его два раза похищали бандиты, энтузиазм у Игоря пропал. И веры стало много меньше. Он сохранил свои убеждения, но говорить о политике больше не хотелось. Да и с кем?

Многие из тех людей, что прежде называли себя демократами, стали ему неприятны – оказались продажны, неискренни, эгоистичны, мелки, плели интриги… Выходило, что убеждения – отдельно, реальность и люди – отдельно. Они всё больше расходились в пространстве… Игорь перестал интересоваться людьми… То есть он разговаривал, но исключительно по делу, он замкнулся в себе, иссох душой… Люди – чужие… неискренние… Не стало прежней общности. Куда-то подевались, разбежались единомышленники. А может, им, как и Игорю, тоже стало не до политики, может, они тоже перестали верить в людей? Доверять людям? Игорю они больше не были интересны. Те редкие из прежних знакомых, кто пытался заниматься политикой, казались смешны. Жизнь изменилась, правда стала другой, а они – пели прежние песни… Легкокрылые, глупые бабочки.

Об Игоре тоже никто не вспоминал. Временами он чувствовал себя мизантропом. Теперь он видел людей совсем иначе, чем раньше. Люди – волки, каждый за себя… Он продолжал общаться, продолжал быть вежливым, но по инерции… Что-то в нём оборвалось…

Игорь, конечно, не стал бы голосовать за Зюганова… При советской власти он ненавидел коммунистов, но сейчас ненависти больше не стало, одна усталость. За Зюганова он не стал бы голосовать никогда, хотя бы в память о прошлом. Он знал, что это хитрец и лицемер, спекулянт от мёртвой идеи. Не стал бы голосовать и за Лебедя, за генерала с непонятными взглядами, похожего на гориллу[45], пусть даже программу пишет ему Найшуль[46]. Из кандидатов хорош был только Явлинский, но народ не станет голосовать за Явлинского. Такой народ, наверное, и не заслуживает лучшего, чем Ельцин… Как ни крути, Ельцин – самое меньшее зло… Выбора не было… Впрочем, Игорь вообще не будет голосовать. Спасаясь от бандитов, он выписался с прежнего адреса и с тех пор на всякий случай жил без регистрации… Он не станет больше никого убеждать…