Как раз в это время, то есть в конце девяносто пятого года, Женя обменял квартиру. Из однокомнатной в Кунцево он переехал с семьёй в двухкомнатную квартиру в Новогиреево. Этот обмен являлся для Жени предметом немалой риэлторской гордости – за пять тысяч долларов он прирастил комнату, к тому же окна новой квартиры выходили прямо в Терлецкий парк. Но, как всегда, имелась и обратная сторона. Квартира находилась в старом доме, и в ней, едва Женя успел переехать, сразу же лопнули батареи, а потому как минимум в течение недели Женя только и говорил о переезде. Но Игорю это событие запомнилось по совсем иной причине. Женя рассказывал, что из его окон видно, как над служебным домиком в парке развевается знамя РНЕ[32] Там же, в парке, боевики проводят учения и показательные бои, маршируют, поют и скандируют «Россия для русских», патрулируют парк и прилегающую территорию. Мало того, Женя утверждал, что в скором времени баркашовцы будут патрулировать и другие парки и присутственные места, что якобы существует директива подключить их к борьбе с хулиганами.
– Не может быть, – возразил Игорь, но сердце невольно забилось сильнее, он почувствовал испуг, на мгновение представилась Германия тридцать третьего года.
– А вы поезжайте и посмотрите, – предложил Женя.
В скором времени Игорь убедился, что всё именно так и обстоит. Он отправился погулять в Терлецкую дубраву. От Перово, где временно жили у отца Юдифь с детьми, это было совсем рядом (в свою квартиру в Орехово-Борисово они боялись возвращаться из-за бандитов. Прошло больше полутора лет с тех пор, как Игоря с Юдифью по дороге из аэропорта захватили рэкетиры[33] боялись возвращаться в засвеченную квартиру. Им казалось, что бандиты могут их подстеречь снова).
Всё оказалось именно так, как рассказывал Женя. Точно так – и иначе. В парке было спокойно. Гуляло много людей, мамаши с колясками, дети катались на качелях, бегали лыжники. Среди гуляющих встречалось немало кавказцев. В середине парка Игорь обнаружил небольшой, обнесённый забором дом, над которым действительно развевался флаг РНЕ с коловратом, напоминавшим фашистский знак. У входа и во дворе дома стояло несколько крепких мужчин с повязками на руках, на которых изображён был всё тот же коловрат. Человек тридцать боевиков, простовато и невзрачно выглядевших, в коротких пальтецах, в куцых куртках маршировали и упражнялись на соседней аллее. Время от времени, закончив очередные упражнения, они выстраивались, вскидывали по команде руки – точно так друг друга приветствовали гитлеровцы – и кричали «Россия для русских».
И выполняли упражнения, и маршировали, и зиговали, и выкрикивали свой лозунг баркашовцы[34] вяло, без видимых эмоций, не обращая внимания на окружающих. Казалось, что в их будничной бестолковости и даже ленивости нет ничего страшного. Гуляющие, в том числе и кавказцы, скорее с любопытством, чем с осуждением или страхом смотрели на них. Но Игоря эти зомби не на шутку пугали и выводили из себя, это, видно, говорила в нём генетическая память. Он почувствовал глухие сильные удары сердца в груди. Это они сейчас такие смирные, безобидные с виду, пришибленные. А несколько лет назад, в самый разгар демократического движения, во время конфликта между Горбачёвым и Ельциным, когда Советский Союз бился в агонии, – в Москве шли перманентные разговоры о погромах. Националисты вроде бы собирались у станции метро «Новогиреево». Кто-то, Игорь уже не помнил кто именно, уверенно говорил: «Погромы, конечно, будут. На юго-западе в основном интеллигенция, там демократы дадут отпор. А здесь, в Перово, в Новогиреево, рабочий район…» И опять же, ходили слухи, будто в ДЕЗах собирали сведения о евреях. Долгое время на слуху были Смирнов-Осташвили[35] и митинги «Памяти». Игорь запомнил фото из «Огонька»: один из национал-патриотов на сходке спиной к камере. На футболке выведено крупными буквами:
«Пьёшь вино и пиво?
Ты – пособник Тель-Авива».
И ещё всплыло: конференция представителей демократических сил в Вильнюсе под крылышком «Саюдиса»[36], почти сразу после событий в Баку[37]. Изольда с родителями и Гелочкой только спаслись – на военном самолёте их привезли на аэродром Чкаловский[38].
Выступал известный правозащитник Григорян (вскоре он куда-то исчез, и Игорь многие годы ничего о нём не слышал): «Национал-патриоты хотят напасть на еврейский общинный дом в Малаховке (что за общинный дом, Игорь не очень представлял), в нём живут еврейские бабушки, а бейтаровцы[39] этих нациков поджидают в засаде, собираются устроить сражение. Представляете, какой может быть взрыв, какая пойдёт волна?»
«Откуда он всё это может знать?» – что-то подобное Игорь не так давно слышал, но тогда это звучало весело, с гордостью за своих, сейчас же апокалиптические предсказания Григоряна вызывали глухую тревогу. Игорь уже не помнил, кого именно он спрашивал, вероятно, кого-то из коллег по оргкомитету Партии конституционных демократов. Они все вместе поехали на конференцию в Вильнюс, а в это время в Москве на Манежной площади проходил двухсоттысячный митинг демократических сил, самый большой в истории. Но о митинге Игорь узнал, лишь вернувшись в Москву.
Так вот, этот кто-то, лучше Игоря осведомлённый (Игорь не так давно пришёл в демократическое движение), а может, в соответствии с неистребимым русским «авось», отмахнулся:
– Григорян вечно придумывает разные сенсации. Привык общаться с корреспондентами.
Игорь слегка успокоился, и все же – его долго не оставляло чувство, что что-то подобное в самом деле может произойти. Не в Малаховке, так в другом месте. Однако не рвануло и ни о каких бейтаровцах Игорь больше не слышал. Они, скорее, существовали только в воображении Григоряна и «памятников»[40]. Всё постепенно успокаивалось.
Странно, что это вернулось после победы демократов. Женя Маслов утверждал, что баркашовцев допустили в Терлецкий парк с санкции мэрии.
Вид баркашовцев, нацистов, вывел Игоря из себя. Если что, если потребуется уезжать, у него не будет выхода, придётся резать по живому…
…Он по-прежнему разрывался между Юдифью и Изольдой. Он ничего не мог решить, это было выше его сил: любовная трясина, мучительный треугольник, из которого не было выхода – трясина затягивала всё сильнее. В какой-то момент Игорь осознал, что зашёл слишком далеко, и испугался – вся прежняя жизнь рушилась, – он подумал отыграть назад, но хода назад не было, сама история обрушилась на него.
Карабах[41], Сумгаит[42], огонь всё ближе подбирался к Баку, где жила Изольда. После Сумгаита армяне, кто попредприимчивей и умнее, начали срочно уезжать из Азербайджана. Но Изольда… она задержалась из-за него, пыталась поменять квартиру на Москву… На нём, пусть и невольно, лежала вина. Немалая часть вины… Изольда ведь вполне могла уехать в Германию с Гелочкой… Или в Израиль…
Когда Игорь весной летал в Баку, он остановился как-то перед закрытой парикмахерской.
– Парикмахер был армянин, убежал, – торжествующе, не скрывая удовлетворения, пояснил местный азербайджанец.
Тогда же весной Игорь был в гостях в культурной докторской азербайджанской семье. Две симпатичные девушки-студентки весь вечер ругали армян. Игорь молчал, хранил свою тайну. Изольда… Она всего на четверть армянка… Той весной, стоило только заговорить, сразу чувствовалось напряжение, но на улицах пока было тихо. Однако с лета восемьдесят девятого года стало трясти всё сильнее – появились тысячи озлобленных беженцев-еразов[43], на площади перед Домом правительства – на эту площадь выходила часть окон из Изольдиной большой квартиры, которую лет за десять до того получил её дедушка, – шли почти непрерывные митинги, по ночам жгли костры, иногда пели и выкрикивали лозунги, озлобление нарастало день ото дня, становилось всё опаснее, обстановка всё больше выходила из-под контроля.
