Гудело било, на улице слышались крики. Рознег остановил круг, обмыл руки в бадейке, вытер тряпицей. Не отнимая рук от горшка, Несда испытливо посмотрел на сына. За полгода тот изменился. Не парень – мужик. Своё слово норовит сказать и стоять на нём. Пух на скулах и подбородке закурчавился. Лишь румянец на ланитах да гладкая, без единой морщины кожа говорили о молодости.

– Идёшь? – спросил с укором ли, вопрошающе.

– Иду, – с вызовом ответил сын.

Несда вытер руки, вздохнул, обнял Рознега за плечи. Знал: уговаривай, не уговаривай – всё равно пойдёт.

– Лук с тулом в клети висит. Стрел маловато, двух десятков не наберётся.

– Я вражьи подбирать стану.

– В ларе куяк лежит, надень под кожух. Ещё твой дед на брань надевал.

Несда хлопнул сына по плечу, отвернулся. Тот от нетерпения переминался с ноги на ногу.

Через пролом в прогоревшей и обвалившейся городнице, втянув головы в плечи, загородившись щитами от жара, лезли полочане. Жихарь бился рогатиной. Скоморох был мало горазд в бранном деле, выручали ловкость и увёртливость. В смертельной свалке потешник едва успевал отбивать удары, пытался ударить сам, мало соображая, что делает. Рассуждать было некогда. Он не понял, как это получилось, – остриё его орудия вонзилось поверх щита под подбородок свирепого полочанина. Из раны обильно хлынула алая кровь. Скоморох оторопел. Этот миг мог оказаться последним в его жизни.

– Так вот ты каков, побратим! – раздался грозный окрик.

Рядом стоял Жердяй с занесённым для удара мечом. Пал бы Жихарь с прорубленной головой и отлетела бы скоморошья душа на небо веселить ангелов, но чей-то быстрый топор отсёк Жердяю руку вместе с мечом. Разбрызгивая культяпкой кровь, с воем повалился Жердяй набок. Жихарь оставил рогатину, схватил выпавший из вражьей руки меч, подхватил щит. Удача оставила скомороха. Острая сталь пропорола бедро. Орошая снег кровью, скоморох заковылял прочь.

Мало было защитников, с Торговой стороны лишь единицы пришли на городницы. Некому было направлять ратников. Устилая путь трупами, десятка два всеславовых дружинников прорвались к воротам и растворили их. Полоцкая рать по Прусской улице устремилась к Детинцу. На площади её встретила стена из остатков новгородской дружины, но долго новгородцы не продержались.

На Прусской, Волосовой улицах, Добрыне разгорелся дикий разгул грабежей, насилия. Завоеватели врывались в подворья, хватали всё ценное, что могли унести, остальное ломали. Волокли в закутки женщин, расправлялись с мужчинами. Новгородцы сопротивлялись как могли, запирали ворота, рубились топорами, бились ослопами. Сопротивление, казалось, ещё больше распаляло татей. Лишь ночь положила конец разбою.

На Торговую сторону Всеслав не пошёл. Постоял на заснеженном вымоле, ушёл в Детинец. Противоположный берег Волхова заполнился скопищем вооружённых людей. Мало выставила Торговая сторона защитников. Ночь всё изменила. Весть о погроме Людиного конца быстро облетела славенские улицы. С денницей всяк житель мужского пола, способный держать в руках оружие, устремлялся на берег.

Намётанный глаз Всеслава определил в толпе направляющую руку, преобразующую беспорядочное скопище в рать. Появились стройные заслоны у моста, ледовой дороги, лучники готовились метать стрелы. В том, что займёт Торговую сторону, так же, как и Софийскую, князь не сомневался. Но какова будет цена этой победы. Впереди ждала неизбежная битва. Ярославичи непременно соберут свои дружины в единую рать и пойдут на него. Стало быть, надобно поберечь воев. Добра хватит и на Софийской стороне. Главное, София в его руках. Была ещё опаска, остановившая Всеслава на берегу. На Торговой стороне находился Готский двор. Собираясь в поход, Всеслав прельстил свою рать лёгкой добычей. Теперь, опьянённых кровью, распалённых грабежами, никакой чародей не остановит кметов. Готский двор неминуемо окажется разграбленным. Ссора с иноземными гостями – урон Полоцку. И Всеслав, дабы задобрить своё воинство, отдал на разграбление Неревский и Загородский концы.

Два дня пространно, до последнего закутка Всеслав осматривал Софию. Взбирался на звонницу, стучал кулаком по колоколам, трогал языки. Не обращая внимания на ропщущий причт, разглядывал иконы, велев снять их со стен, входил в алтарь, ризницу, брал в руки паникадила, сосуды и прочую церковную утварь. Лик оставался непроницаемый, лишь глаза хитро поблёскивали. Колокола спускали на верёвках целый день. Епископ Стефан кричал, стучал посохом, посылал проклятья на головы грабителей, опустошавших церковь. Кметы, выполнявшие указания своего князя, обозлились, готовились намять бока несговорчивому попу, но Всеслав унял своих пособников.

Трещал мороз, полоцкие дружинники бражничали и грабили. Ненасытной саранчой, опустошающей ниву, громили Софийскую сторону. Бесы вселились в людей, русские избивали русских. Не было ни богов, ни кудесников, способных изгнать тех бесов. Не знал Новгород такого погрома. Ни злые степняки не добирались до него, ни жадным до чужого добра норманнам не удавалось проникнуть через крепостные стены. Всеслав решил уйти. Во враждебном городе ему не удержаться против рати Ярославичей. Обозлённые грабежами и убийствами, жители непременно ударят в спину. Главного он достиг – город разорён, князь изгнан, наряд для полоцкой Софии он раздобыл. Но, уходя, надобно было оставить по себе долгую память строптивым жителям. Повелел Всеслав зажечь все три софийских конца, гнать в полон крепких мужиков и баб. Одни кметы поджигали сено, раскидывали горящие клоки под стены изб, истобок, одрин, выгребали жар из топившихся печей и раскдывали его на пол. Другие копьями и мечами отгоняли пытавшихся тушить пожары жителей.

Пришла беда и во двор Несды. Гончар заложил брусом ворота, схватил топор.

– Я своё добро не отдам! – кричал, распаляясь.

Беда, обрушившаяся на город, лишила горшечника обычного спокойствия.

Жена повисла на плечах:

– Окстись! Кого ты с топором против кметов? Опомнись! Да нас всех порубят, пускай всё забирают, живыми бы остаться.

Во двор вломились пятеро. Перевернули всё вверх дном. Забрали куны, мягкую рухлядь, немудрёные женские украшения. В гончарне переколотили горшки. Ушли, устроив посреди избы костёр, подожгли гончарню. Но главная беда – увели с собой Рознега.

Рядятина дотла не выгорела. Помешали глубокий снег, безветрие. Да и жители не оставались безучастными. Едва полочане покинули улицу, всем скопом навалились на занявшиеся избы.

Судьба к нему была несправедлива. Так же, как и братья Ярославичи, он – потомок Владимира и Рюрика. Но братья имели право на великокняжеский стол, он – нет. Одно время он дружил с братьями, ходил с ними на торков и понял: о Киеве может даже не мечтать. Почему он должен подчиняться киевским князьям. Полоцк – его вотчина. Его прабабка – полоцкая княжна, прадед – Рюрикович. Полоцк не киевские князья дали на княжение, Полоцк он унаследовал от деда и отца. Братья поделили Землю между собой, сажают на княжение своих сыновей, так почему ему не прирастить свои земли. Он родился в рубашке, лоскут той «рубашки» носит в ладанке. И пока оберег с ним, удача ему сопутствует, и смерть не заберёт его. Так предсказали волхвы. Людская молва наградила его чародейством. Он и будет чародеем, защитником старой веры. Горе тому, кто станет противиться.

Гонец прибыл под вечер, красный солнечный шар скатывался за потемневший лес, и в гриднице зажгли свечи. Рождество справили, а день прибавился на куриный шаг. В княжих хоромах в гриднице за столами, уставленными и жареным, и пряжёным, и солёным, сидели князь, бояре, старшая дружина – справляли Святки. В помещении шумно, тесно. Играют гусляры, гудошники, толпятся ряжёные – вороны, вепри, медведи, всякие твари сказочные. Ряжёные не стоят на месте, пляшут, заводят хороводы, помогают боярам управиться с питьём да съестным. Всеволод заздравные чаши пил до дна; как стали пить вольно, только пригубливал. Не по нутру было князю затянувшееся веселие, хотелось встать, уйти, заняться книгами. Но нельзя, бояре, дружина обидятся – князь ушёл, побрезговал ими. От княжеского взора не укрылось, как отрок поманил тиуна. Тот вышел; вернувшись, торкнул князя в плечо: