Она выбрала самый короткий маршрут, несмотря на то что там дорога была полностью разбита, — так сильно ей хотелось попасть домой. Никто ей не попался на глаза, да и давно никто не ходил по этому пути, но стоило ей подойти ближе к дому и обернуться в сторону леса, как взор зацепил что-то странное.

Гермиона остановилась, щуря глаза, сильнее сжала юбку и осторожно продолжила свой путь, всматриваясь вдаль. Первая мысль была поскорее убежать к дому, закрыть наглухо окна и двери и забиться под одеяло, но как только ей удалось в сумраке разглядеть знакомый силуэт господина Риддла, то тут же выдохнула и почувствовала себя более спокойно — он определённо с кем-то разговаривал и, скорее всего, это был господин Долохов.

Преодолев ещё несколько шагов, Гермиона остановилась как вкопанная — его собеседником был не господин Долохов, потому что того она заметила на подступе своего дома с той стороны, где обычно возвращалась домой. Он смотрел вдаль, очевидно, поджидая её, и выглядел как самая настоящая статуя, которую оживлял лишь поднявшийся ветер, развеивая его тёмные кудри из-под шляпы.

Любопытство взяло верх, и Гермиона прошмыгнула мимо дома, обошла его и по едва видимой тропинке направилась к подступу леса, чтобы пройти вдоль, поближе к господину Риддлу, и понять, с кем он разговаривает, но стоило ей приблизиться ещё на несколько шагов, сердце пропустило глухой удар.

В тени деревьев, напротив господина Риддла, прислонившись к стволу, стоял вампир — Джонатан Эйвери, который не первую ночь заставлял её впадать в безудержную панику. Было совсем не похоже на то, что они конфликтовали, наоборот: вампир сунул руки в карман и что-то с ухмылкой говорил господину Риддлу, на что тот, стоя к ней спиной, был неподвижен и, кажется, внимал каждому услышанному слову.

Гермиона в ужасе подумала, что вампир сумел околдовать господина Риддла, раз он не предпринимает никаких действий, но не смогла решиться сдвинуться с места. Разум кричал, что срочно нужно отсюда убираться и звать на помощь господина Долохова, но ноги будто приросли к земле, а сердце уткнулось в глотку, бешено застучав от выброса адреналина. Стоило ей услышать глухие ритмичные стуки в ушах, как господин Риддл, будто тоже услышав их, мгновенно обернулся на неё, и тёмный неестественно блестящий взгляд пронзил её насквозь. Сейчас он очень сильно был похож на взор Эйвери, который мгновенно вытащил руки из кармана и скрестил их перед собой на груди, растянув губы в насмешливой улыбке. Если у него глаза сияли серебристым светом, то у господина Риддла они мерцали темнотой дождливых туч, буквально вмиг сгущаясь и превращаясь в зачарованный взгляд, способный метать молнии.

Она не хотела верить глазам, но они её не обманывали. В их лицах было что-то очень схожее: мраморный блеск, околдовывающий взгляд, мерцание глаз, и, Боже милостивый, насмешливые улыбки.

Первым ожил господин Риддл, полностью повернувшись к ней лицом, а после сделал шаг господин Эйвери, тряхнув густыми волнами соломенных волос, выходя из тени и подставляя их слабому лунному свету, выступившему на некоторое время из-за тяжёлых облаков. Он сузил глаза, опустив голову, как хищник, готовящийся напасть на свою жертву, посмотрел на неё исподлобья, поднял ладонь и поманил пальцами Гермиону, из-за чего насмешливая улыбка на лице господина Риддла стала капельку шире.

Визг оглушил лес, но тут же был прерван, превратившись в судорожное и отчаянное мычание. Гермиона не сразу поняла, что сзади кто-то подошёл, одной рукой схватил её за талию, резко прижимая к себе, а другой закрыл рот, заглушив её крик. Спустя миг она принялась вырываться, одеревеневшими пальцами вцепившись в ладонь на лице, но руки так крепко сдавили её, что на мгновение она подалась вперёд, выпустив из своего захвата ладонь, чем воспользовался мужчина и рукой перехватил её за плечи, прижимая предплечья к телу. Та забилась побитой птицей в клетке, экспрессивно извиваясь как гусеница в чужих руках, но стоило ей ощутить прикосновение губ на своей щеке и жар дыхания, как тут же замерла, услышав раскатистый голос господина Долохова, глубокими вибрациями проникающий в голову:

— Нужно быть осторожнее со своим любопытством, милая.

Она снова конвульсивно дёрнулась и потеряла почву под ногами, а после ощутила, как тот поволок её по небольшому склону в неизвестном направлении. Гермиона предпринимала отчаянные попытки вырваться, не слыша больше ничего, кроме стука крови, пульсирующей в висках, голове, ушах, но господин Долохов был слишком силён, чтобы хоть немного уцепиться за спасительную соломинку, вырваться и побежать, куда глаза глядят. Мысли, как муравьи, разбегались в разные стороны, а та не в силах была хоть как-то объективно оценить ситуацию, сложить какие-то факты и сделать выводы, кроме того, что, кажется, она попалась в ловушку — доброжелательные господа её жестоко обманули.

Господин Долохов уволок её в дом, и когда Гермиона в темноте комнаты смогла различить очертания своей кухни, перестала вырываться и, до конца обессилев, замерла, продолжая находиться спиной прижатой к мужчине. Тот, сообразив, что она выбилась из сил, немного ослабил хватку, как вдруг Гермиона чуть подалась вперёд и использовала последний шанс, мелькнувший лучиком спасения, — приоткрыла губы и, как змея, укусила господина Долохова за палец. Ему повезло, что она не смогла вонзить зубы в плоть, а лишь зацепила кожу, поэтому тот быстро вырвал из её зубов ладонь и с размаха приставил к ней локоть, больно сдавливая шею, отчего у той перехватило дыхание. Машинально Гермиона хотела ухватиться за душащую её руку, но не смогла вырвать себя из цепкого обхвата за предплечья, потому из последних сил предприняла ещё несколько попыток вырваться, истерично простонав, и на последний раз обмякла в крепких руках, ощущая, как по щекам потекли горячие слёзы.

Она засопела, тяжело дыша, не находя сил даже на крик, лишь глухо простонала, словно сдавшись, и уткнулась носом в рукав дорожной мантии господина Долохова.

— Ну же, милая, не плачь, — деланно сострадающим тоном обратился он к ней, слегка встряхнув, из-за чего та невольно переставила непослушные ступни поближе к мужчине, развернувшись к нему вполоборота.

Он вернул её в исходное положение, более бережно придавливая к себе, опустил голову к её плечу и с неподдельным интересом спросил:

— Почему пошла не по обычной дороге?

При звуке бархатного голоса, вводящего в какое-то туманное состояние, она вздрогнула, лениво подняла голову и, удивляясь, что способна ещё что-то думать и тем более отвечать, почти неслышно отозвалась:

— Дорога была размыта.

— А зачем пошла в лес?

— Мне… мне стало любопытно.

Правда срывалась с языка без её ведома, словно по щелчку кто-то невидимый вытаскивал её. Гермиона снова хотела предпринять попытку вырваться, ощутив, как господин Долохов ослабил хватку, но тело будто налилось свинцом, и стоило ей пошатнуться, чтобы отступить, как держащие руки медленно, как змеи, усилили захват, вызывая в ней странное чувство, оттеняющее чем-то приятным от нежности и бережливости хватки.

Всего лишь на мгновение она позволила себе поддаться незыблемым прикосновениям и утонуть в их тепле, но этого хватило, чтобы мелкая дрожь пробежалась по всему телу и ослабила её окончательно.

Господин Долохов притянулся к её щеке ближе и дал ощутить, как его губы расползаются в озорной улыбке, отчего Гермиона совсем перестала чувствовать пол под ногами, словно теряя жизненные силы, и голова откинулась назад, на плечо мужчины, рассыпав на нём густые каштановые волосы. Он тихо, почти неуловимо глубоко вдохнул их аромат, но от этого звука в разуме Гермионы что-то взорвалось, а на языке скопилась тягучая слюна, которую она тут же больно проглотила.

— Ты больше не будешь сопротивляться, — в ухо прошептал господин Долохов, и его голос снова затмил весь разум, заставляя эхом раздаваться снова и снова, будто вселяя в неё уверенность, что она действительно больше не шелохнётся.

Тело произвольно начало лихорадить, а хватка крепких рук полностью ослабла, ладони медленно опустились с её предплечий и легли на талию. Гермиона ощутила, как снова её осыпала волна дрожи, заставляя кровь неистово биться, разгоняясь в артериях и венах, распространяя неизвестный ей яд до кончиков пальцев, после чего они отяжелялись и становились совсем непослушными, но невероятно чувствительными. Она чувствовала, как кожаные перчатки, согретые её телом, бережно сжимали её, острее ощущала щекотание шёлковых волос на своём виске и со смесью безмолвного испуга и странно разливающегося по нервам тепла медленно сгорала от горячего дыхания, направленного ей в шею — господин Долохов опустил голову и осторожно прижался губами к тонкой коже, пульсирующей трепетанием сердца. От этого касания у Гермионы за один миг налились щёки румянцем, ладони без разбора нащупали мантию и до боли в костяшках сжали её, а голова совсем упала на плечо, глаза закатились, и весь мир словно перевернулся, унося её мысли в какой-то необычный мир грёз, где всё было в оттенках ночи, задавливающей её, душащей и кружащей голову. Воздух был слишком мягким, горячим, заставлял плавиться и задыхаться…