— Глупая ты еще, Надь. Молодая.
Я дергаю головой, фыркаю.
— Смешно, да, — с неприкрытым сарказмом комментирую его замечание. — Ты хоть понимаешь, какая меня в Королеве ждала слава, Глеб? Да меня бы поносили все кому не лень! Может, только в газете бы не напечатали про то, что сестра у сестры мужа увела! — Меня колотит, но не понимаю, из-за чего: от возмущения или от того, что наконец-то смогла выговориться.
— Я бы такого не допустил, Надь. — Глеб сжимает мою ногу сильнее, и я понимаю, что еще немного, и на ней останутся синяки от его пальцев.
— Мне больно, — подсказываю я и пытаюсь сбросить его руку.
— Извини, — с шумом выдыхает и разжимает пальцы.
Как только я оказываюсь на свободе, тут же резко встаю с лавочки и увеличиваю между нами расстояние.
— Глеб, этот разговор становится тяжелым. Я понимаю, что ты сейчас мне можешь говорить все, что угодно, но поверить в искренность твоих слов я вряд ли смогу. Я прекрасно вижу результат той ошибки, Глеб. Ваш фиктивный брак с Верой не прошел бесследно: она теперь тебя не отпустит просто так. Душу из тебя вытянет… — вздыхаю, сделав короткую паузу, но все-таки добавляю тихо: — …и из меня в придачу.
— Надь. — Глеб тоже встает и делает шаг ко мне. — Я все уже решил. Ни ты, ни кто-либо еще не сможет повлиять на исход.
Меня пробирает нервная дрожь. Представляю, как отреагирует на все это Вера, и мне становится до жути не по себе. Мне жалко и сестру, и ее детей. В памяти всплывают бессонные ночи, которые я проводила возле ее постели. Вера тогда еле смогла выбраться из депрессии. У нее периодически появлялись навязчивые идеи уйти из жизни, но я всячески препятствовала этому. Возвращала в реальность. Взывала к совести. Давила на жалость. И только спустя год сестра смогла выкарабкаться и вернуться к нормальной жизни. А Диме с новой пассией пришлось уехать: не прижились они здесь.
— Вера не переживет еще раз такого удара, — отстраненно произношу, адресуя это скорее себе, чем Глебу.
Но парень, конечно же, все слышит и уверенно произносит:
— Вера намного сильнее, чем ты думаешь, Надя. Не нужно навешивать на нее ярлыки. Пойдем. Мне еще тебе нужно показать квартиру, а потом… — он смотрит на меня, потом на Алису, — … ты не против? — кивает на коляску; я нехотя уступаю, позволив ему катить ее самостоятельно.
— Да, пожалуйста…
— Я все же сделаю тест на отцовство…
Мы говорим это одновременно и оба неловко замолкаем.
Его слова резанули мне по сердцу. Он сомневается. Это больно. Душевно больно. По мышцам рук и ног прокатывается нервная судорога, и я даже немного отстаю от Глеба. Не могу находиться с ним рядом под давлением его жесткой энергетики.
Разумом я понимаю: его сомнения нормальны, ведь Алиса абсолютная копия меня. Кучерявые светлые волосы. Голубые глаза. И даже веснушки тоже мои. Только кожа Алисы немного смуглее моей. И это, пожалуй, единственное, что нас различает.
Но сердце… оно кровоточит от обиды и досады.
— Без проблем, Глеб. Я же сама это предложила. Думаешь, обратный ход дам? — смеюсь, как над глупой шуткой. Только смех получается, нервным, фальшивым.
За разговором мы уже зашли в подъезд и теперь поднимаемся на лифте.
— Надь. Я не сомневаюсь в том, что Алиса моя дочь. Хочешь верь, хочешь нет, но я это чувствую.
Мы опять обсуждаем щекотливые вопросы, снова оказавшись в маленьком пространстве. Салон машины, сменил лифт. Мне становится трудно дышать. Воздух то и дело застревает в горле, и я никак не могу сглотнуть его.
— Надь, тебе нехорошо?
Вдруг понимаю, что лицо Глеба теряет очертания, исчезая в темноте. Так, а вот это уже действительно плохо…
Тогда впиваюсь ногтями в ладони и с шумом выдыхаю:
— Да, немного голова закружилась, но это сейчас пройдет, как только из лифта выйду, — говорю, а сама, отвернувшись, упираюсь плечом в металлическую стену, закатываю глаза. Быстрей бы уже этот лифт доехал! Сил больше нет.
Глеб, как будто почувствовав мое состояние, не пристает больше с вопросами. А я, сосредоточившись на дыхании, стараюсь не думать о рядом стоящем мужчине.
Стоит только лифту остановиться, а дверям — разъехаться, я первой вываливаюсь наружу.
— Надь. С тобой точно все в порядке? — в тоне Глеба проскальзывают нотки беспокойства.
— Говорю же, да. Просто немного поплохело. Может, потому что ничего не ела, — предполагаю я, хотя от волнения мне вряд ли сейчас хоть кусок в горло полезет.
— Точно, — отвечает Глеб и размашистым шагом подходит к последней двери в конце коридора. — Давай топай сюда. Сейчас что-нибудь замутим. Не хватало тебя еще из голодного обморока вытаскивать, — пытается шутить он, но мне не смешно.
Единственное, чего хочу — чтобы он быстрее уехал. Общение с парнем мне в тягость. И я все больше понимаю, что это не потому, что он мне противен, а как раз наоборот.
Я старалась выстроить стену из неприязни и обиды, но объяснения и признания Глеба, будто вспыхнувшее посреди льдов пожарище, растапливая лед, пускает трещины. Ломает защиту. Водоворот чувств мгновенно заглатывает меня, не давая возможности выплыть.
— Глеб, — зову его, скидывая кеды у входной двери.
— Да, Коть? — отзывается он из кухни, успев оказаться там за то время, пока я зависала.
— Коть? — хмурюсь я, а тело окатывает озноб; вмиг вспотевшие ладони выдают мое волнение.
— Эм, прости, Надь. Я не нарочно. — Глеб выглядывает в холл и добродушно подгоняет: — Ты давай шевели конечностями. Мне кажется, Алиса тоже проголодалась.
Я захожу в кухню: Глеб, уже собрав коляску, примостил ее к столу. Дочь хлопает глазками, с любопытством наблюдая за быстрыми передвижениями парня по кухни, такой же огромной, как и холл.
— Что ты делаешь?
— Хочу накормить тебя. Не нравится мне твой цвет лица. В таком состоянии, извини, но я боюсь оставлять тебя с Алисой. — Шуточный тон парня на последних словах меняется на серьезный.
— Глеб. — Я подхожу к коляске и, присев на корточки, чтобы достать детское питание, говорю: — Я могу справиться и сама.
— Когда уйду, можешь справляться, сколько влезет, — парирует Глеб, старательно сдерживая раздражение.
Я закусываю губу. На самом деле спорить не решаюсь лишь только потому, что мне и впрямь было плохо. Пусть Глеб немного побудет, пока не приду в себя. Видимо, чересчур себя накрутила, а теперь наступил откат.
Придвигаю стул вплотную к коляске, открываю баночку с пюрешкой и, повернув к себе Алису, начинаю ее кормить. Дочка, как обычно, пытается хватать ручками все, до чего может дотянуться. У меня для этих целей всегда припасена ее любимая деревянная ложечка, которую ей подарила тетя Варя. Алиса, щуря глазки и размахивая прибором, самозабвенно долбит им по столешнице.
— Ротик открывай, ам!
Подношу очередную порцию ко рту дочки, и она, с удовольствием чмокая, глотает яблочное пюре. От громкого звука моя голова почти лопается. Я морщусь от приступа боли, но продолжаю растягивать губы в улыбке. Ничего. Сейчас успокоюсь, и все пройдет.
— Надь, — окликает меня Глеб, и я только сейчас понимаю, что совсем забыла про него.
Смотрю на парня.
— Давай я попробую Алису покормить, а ты иди сама покушай. — В его голосе слышу заботу, и мое сердце пропускает удар.
Разум понимает: за то время, что я нахожусь рядом с Глебом, он сделает все, чтобы мое сердце сдалось, простило его и дало тот шанс, о котором он просил.
Скольжу быстрым взглядом по столешнице, на которой оказывается тарелка с омлетом и стакан апельсинового сока, потом смотрю на Глеба, спрашиваю скупо:
— Думаешь, справишься?
— Уверен, — улыбается он и стремительно приближается к нам. — Не волнуйся, я могу ладить с детьми. — Но тут же осекается, встретив мою реакцию в виде плотно сжатых губ.
— Иди, а то все остынет, — он кивает на тарелку и, переключившись на дочку, мило произносит: — Ну что за шумная девчонка сидит передо мной?
Я медленно встаю и, передвигаясь на ватных ногах, иду к тому месту, где для меня оставлена тарелка.
