– Ты, что ли, меня сюда заманила?

– А хоть бы и я. Соскучилась по людскому разговору, по слову ласковому.

– Отпусти меня, вытащи отсюда! – взмолился Петро.

Болотница улыбнулась, поближе подошла. Ишь, трясина под ней и не колышется.

– Полюби меня, добрый молодец, тогда отпущу. Еще и награжу. А?

Петро аж задохнулся, в рот ему жижа залилась. Откашлялся, сплюнул и сказал только в ответ:

– Полюблю.

Она пальцем поманила, чавкнуло болото, вытолкнуло парня, а Болотница взяла за руку, и полетели они на сухую лужайку.

– Ты люби сильней, люби, не пожалеешь, – сказала старуха и губами прижалась.

Петро глаза закрыл.

Очнулся утром, живой. Руки, ноги на месте, только в грязи весь, одежа порвана, кости ломят, будто всю ночь мешки таскал. Лопух рядом лежит, большой. Поднял его – там деньги лежат, горсть медяков и три серебряных. Ухватил, стал пересчитывал и шепот услыхал:

– Понравился ты мне, молодец. Как луна полная будет, приходи сюда опять. Не пожалеешь.

Взвыл он, заплакал, жижу болотную изблевал. Да что делать теперь? Взял деньги и пошел восвояси, а ноги подгибаются, дрожат, как у хмельного.

Петро батрачил, ни угла ни кола своего не было. На медяки приоделся, а серебро в одежу зашил. Сходил в церковь, поставил свечку и решил забыть эту ночь, как и не было.

Да не вышло у него. Как луна на рост пошла, так и стал думать, томиться. Гроши-то, гроши, они не лишние. Что целое лето горбатиться, когда одну ночку с бабой перебыть можно? Она ж баба, Болотница-то. Да и не узнает никто.

Думал, думал, в полнолуние ноги сами к болоту понесли. А вторая ночь не такой оказалось. Чего только с ним Болотница не вытворяла! Утром упал без сил, только и смог, что лопух поднять. А под ним уж две кучки, медь и серебро поровну. Скорчился Петро, лежал, дышал. Болотница опять нашептывает, про любовь и луну полную.

Взял деньги, хотел отдать в церковь, да и покончить с этим делом. Нет, жалко стало. Серебра, серебра-то сколько! Пошли у него дела в гору. Сходил на болото и в третий раз, уж золотом Болотница одарила.

У него теперь и дом свой, и коровка, и лошадки. Жениться пора. Зима настала, тихо на болоте, только ветер свищет. Спит нечисть.

Петро свадьбу сыграл, Оксану взял за себя. Ох, красивая, румяная, глаза черные, руки полные, губы жаркие. Позабыл он про Болотницу. Только весной, когда все растаяло, услыхал знакомый шепот. И закручинился. Вроде, уже все есть, живи, да радуйся. Ан нет, еще хочется. Еще!

В полную луну снова пошел. Оголодала нечисть за зиму без мужской ласки. Заездила мужика, да и одарила хорошо. Пришел домой ни жив ни мертв. Оксане сказал, что в лесу заблудился, водил, видно, Леший. Золотишко припрятал, а на ярмарке лошадок прикупил, корову еще, поросят, Оксане обновок, себе одежу получше. Жена пытала, откуда деньги, да он отговорился, что, мол, в карты выиграл. Оксана слезами заливалась, просила не играть, он отмахнулся только.

Довольно всего стало, и кусок лишний, и мошна набита, а луна опять в окошко глядит. Выбрался он из дома, как тать, пошел в лес, и кажется, что трещат сучья, следят чьи-то глаза, крадется кто-то следом. Крутил головой, оглядывался – нет никого.

Только вышла к нему Болотница, за руку взяла, как раздался крик:

– Сгинь, нечистая! Прочь от мужа моего! – то Оксана подскочила, в руках коряга, глаза искры мечут.

Давай Болотницу охаживать по голове и по бокам. Взвыла Болотница и провалилась, только пузыри пошли.

Оксана к мужу бросилась, обнимала, целовала, плакала. А он стоял, смотрел на трясину и шептал:

– Гроши-то… Пропали гроши. Не будет грошей теперь. Эх!

На выходные папа и мама отвезли меня в диревню к дедушке с бабушкой и моего брата тоже. Братик маленький. В диревне очень хорошо и свежий воздух. Бабушка с дедушкой сказали, чтобы я погуляла с братиком, а сами уехали в торговый центр. Я попросила шоколадку, и братик попросил шоколадку. А бабушка сказала, что лучше яблоки, а то мы очень толстые. Братик заревел, а я нет. У меня с собой были шоколадки.

Мы с ним пошли на лужайку. Я его посадила на подстилку, и он стал играть в игры, а я в куклы монстер хай. У меня очень много монстер хай, а я взяла с собой только самых красивых. Ко мне подошла девочка. Мы подружились. Ее зовут Олеся, она очень глупая. Она сказала, что я жирная, и куклы у меня страшные, ими только на кладбище играть. Я сказала, что она дура. Но мы потом помирились и пошли играть на кладбище. Там хорошо, только комары.

Когда мы играли, я услышала, что гогочут гуси. Олеся увидела и закричала, что это гуси-лебеди, они унесут мальчика к Бабе-Яге. Я побежала к братику. Он сидел и схватил гуся за шею, а другие гуси бегали вокруг. Братик сильно смеялся. Я сказала, что нехорошо мучить животных, надо отпустить птичку и стала разжимать пальцы. Тогда братик стал плакать. Он хотел гуся. Гуси громко кричали, а потом убежали на опушку леса и там гоготали. А братик так сильно плакал, что я дала ему шоколадку. Пока он ел, я играла.

Из леса вышла очень старая старушка с палкой и сказала, что мы очень толстые, нас даже не поднять, и прогнала гусей. А мама говорила, что нельзя дразнить человека за то, что он не такой, как другие. Это плохо. У нас в семье у всех кость широкая. Старушка была вся сморщенная и хромая, и некрасивая, а я ей ничего не сказала. Мама говорила, что не надо обращать внимание на всяких старух. А про Бабу-ягу это сказки. Братик перемазался в шоколаде, и мне пришлось вытирать ему рот.

Потом приехали бабушка с дедушкой, и мы пошли обедать.

Мне очень понравилось в диревне, но я туда больше не хочу, потому что там гуси и комары, и не с кем играть, потому что монстер хай ни у кого нету.

У любого человека бывают в жизни случаи, которые ему не нравятся. Вот вроде все нормально, как должно быть. Но что-то не так. Про такой случай я и расскажу.

Зовут меня Петр Иванович Прикольников, я в полиции служу. Прозвище мое, естественно, Приколист. Остроумием коллеги не страдают. Работа со своей спецификой, хотя принципиально от обычной не отличается.

Дело о пропавшем Колобке досталось мне, когда я был совсем зеленым новичком. Хотя, какая тут пропажа? Куда в нашем лесу хлебобулочное изделие может деваться? Ясное дело, съели. Так что это было дело об убийстве.

Нашел я свидетелей, допросил. Заяц показал, что Колобок спел песенку и укатился. Волк сказал, что он и не собирался есть эту булку убогую, потому что он хищник, вообще-то, но остановился побалакать. И Колобок от него ушел в целости и сохранности. Потом я разговаривал с Медведем.

– Ну да, хотел я его попробовать, но он песенку уж больно смешную пел. Спел и как попрыгает по дороге, прям пыль столбом! У меня от хохоту живот свело. Не стал я его догонять, – сообщил мне Косолапый, моргая маленькими глазками.

– Получается, вы последним его видели, – вздохнул я и сделал многозначительную паузу.

– Не. Кто его съел, тот последним и видел, – сказал Медведь.

Логично, с одной стороны. А с другой стороны, он понимает, что я могу сейчас взять его под белы, то есть под буры рученьки и закатать по подозрению в убийстве? Понимает, наверное. Только почему-то я ему верил.

Мы даже место происшествия нашли. Следы Медведя были видны хорошо, и вроде бы я разглядел в пыли округлые следы колобка. Только они были совсем нечеткие. Сфотографировал, обмерил, к делу приложил, но поди докажи, что это действительно колобковые следы. Черт не разберет.

Ближе к концу дня вызвал меня начальник и затребовал результаты. Сказал, что был сигнал сверху, и чтобы в деле комар носа не подточил.

– Ну, и чего ждешь, Прикольников? Думаешь, это не Медведь?

– Еще не знаю. Вы сами говорите, чтоб комар не подточил. Пока неясно.

– Ладно, работай. Может, кто чего видел.

И я пошел искать информацию. В ближайшую и единственную в наших краях харчевню. При моем появлении разговоры сразу смолкли. Хозяин, седой Волчара, хромой и с оторванным ухом, покосился угрюмо.