– Но я тоже хочу принять участие в расходах. За это… за номер.

Со всеми пропущенными сменами дела в этом месяце будут потуже, чем обычно, но она что-нибудь придумает. В конце концов, если надо, возьмет небольшой кредит.

– Хорошо. Я оценил. Но хотя бы в этот раз можно я сам за все заплачу? И за наши выходные в Лондоне. И, может, кое за что еще… – Джим начал целовать сначала выбившиеся пряди ее волос, потом все ниже, шею, грудь.

Все это не казалось Мэри правильным или, вернее, обычно показалось бы совсем не правильным. Но почему-то здесь, с Джимом, вообще не требовалось никаких обязательств. Ни от него, ни от нее.

Джим обвел языком ее сосок и слегка прикусил его. В конце концов, может быть, поздний выезд все же стоил своих денег.

Мэри быстро написала Мойре, уточняя, что интересного может быть в Белфасте воскресным утром. Судя по удовольствию, с каким Джим уминал фиш-энд-чипс прошлым вечером, Мэри предположила, что он любитель поесть. Выписавшись из отеля, она решила, что оставшиеся до самолета часы они могут провести на рынке Сент-Джордж.

От прошлой ночи у Джима разыгрался волчий аппетит. Он покупал что-то со всех прилавков, где торговали едой, – больше чем мог удержать даже в своих больших ручищах. Он постоянно предлагал Мэри откусить от каждой булки, попробовать из каждой коробочки, кормил ее со своей вилки. В конце концов она начала думать, не был ли он из тех мужчин, о которых Мойра читала в журналах и которых возбуждает сам процесс кормления женщины. Но Мэри решила, что это она переживет.

Сидя на длинной скамейке для пикников, где люди со всех сторон поглощали свой поздний завтрак, Мэри заметила, что сейчас, рядом с Джимом, то место, где она бывала раньше сотни раз, виделось ей совершенно в другом свете. Даже черепица на крыше и камни под ногами казались новыми. Крики продавцов звучали особенно четко. По контрасту, со всеми остальными аспектами общества Джима Мэри чувствовала себя слегка пьяной, а от уверенности, что это чувство взаимно, кружилась голова. Первый раз в жизни она ощущала свободу от всех своих тревог, ожиданий и обязательств. В кои-то веки она жила.

Гуляя, они говорили обо всем и ни о чем. У Мэри был неисчерпаемый поток вопросов, но ей не удалось задать даже десятую часть; Джим все время расспрашивал ее о ней самой и, более того, не удовлетворялся вежливыми поверхностными ответами. Мэри никогда не считала себя какой-то особенной. До момента, когда в ее жизнь вошел Джим. Его интерес был неподдельным. Ему казалось, что в ней есть твердость, разум и огонь. И чем дольше она находилась в его компании, тем больше сама начинала видеть все это в себе.

Они дошли до старой верфи, теперь уже наполовину занятой новыми постройками. Оба щурились от солнечных лучей, отражавшихся от поверхностей судов.

– Где-то здесь строили «Титаник», – сказала Мэри.

– Где-то здесь… – Джим притянул ее к себе так, что ее спина оказалась прижата к его груди. Она заставила себя не думать, как она выглядит там, под этой его очередной странной рубашкой без воротника. – Очень точно. – Он сложил большие и указательные пальцы обеих рук так, чтобы получилась рамка, и поднес ее к левому глазу Мэри, как видоискатель. – Ну-ка, давай уточним, где это где-то здесь.

– Да ну тебя! – Мэри вырвалась.

Она исподтишка взглянула на часы на его руке, обнимавшей ее плечи. Ему уже скоро ехать. При одной мысли об этом заныло сердце.

– Вопрос на миллион долларов. – Джим поцеловал ее за ухом, и в этот момент она внезапно подумала, что с легкостью выписала бы чек на эту сумму, если бы за него можно было бы купить еще один день и провести его вместе, вот здесь, на солнышке. – Ты веришь, что я отдал бы тебе последнее место на спасательной шлюпке?

Да, подумала Мэри. Да, да, да. Она поставила бы на это собственную жизнь. Но переделать саму себя не могла. У них было два свидания; три, если считать дни отдельно. Этого, пожалуй, все же маловато.

– Посмотрим, – ответила она. – Может, ты еще вовсе не тот, каким притворяешься.

ДАЙТЕ ЖЕ МНЕ ВЗДОХНУТЬ, ЧЕРТ ПОБЕРИ!

Слова раздались над набитой народом станцией. Все замерли. Все уставились туда. Как будто сотни раздраженных пассажиров одновременно сделали общий вдох и теперь ждали команды одной женщины, чтобы выдохнуть. Кто бы она ни была, вся толпа, без сомнений, была подвластна ее заклинанию.

Элис Китон трудно было вывести из себя, но сейчас это случилось. Она привстала на цыпочки, пытаясь определить источник звука. Голос был женским, с легким ирландским акцентом. И в нем было пламя. Отчего? Ярость? Боль? По опыту Элис могла предположить, что и то и другое. Так реагировать, в публичном месте… Она должна быть в отчаянии. Элис даже не могла вспомнить, чтобы кто-нибудь пытался разговаривать в лондонском транспорте, не говоря уж о том, чтобы кричать.

Но все было бесполезно. Будучи чуть выше полутора метров, Элис ничего не видела за спиной стоящего впереди человека. Голос, эта женщина – остались тайной. Прежде чем Элис успела снова коснуться пола пятками своих балеток, нетерпеливое давление толпы возобновилось. Ее понесло в сторону турникетов, которые наконец открылись, и к ожидавшему поезду.

Элис взмахнула правой рукой, как велосипедист на повороте. Она была не просто пассажиром, она тут по делу! Она и так уже опоздала на встречу с управляющим станцией. Чем быстрее она встретится с Нейлом, тем быстрее сможет освободиться и провести вечер, как и положено уважающей себя двадцатишестилетней даме (на диване, лицом вниз, с большим бокалом вина), а не в поисках очередной бессмысленной статьи.

Нейл Блум был самым старым сотрудником метро, и в этом качестве был выбран для интервью в ежемесячном выпуске колонки «Мой Илинг», которая располагалась на задней странице «Горна».

Поскольку Элис была там самым младшим репортером, ее задачей было разыскать его, уговорить дать интервью и записать его ответы на животрепещущие вопросы типа «Ваше любимое место для прогулок с собакой?» и «Лучший кофе в окрестности?».

Элис начала работать в «Горне Илинга» сразу после университета. После месячной практики ей предложили место, и она не упустила этой возможности. Всем известно, что работа такого рода для начинающих в журналистике подобна гигантской панде в дикой природе – исчезающе редка. Но новизна довольно быстро пообтрепалась. Самой захватывающей статьей в ее портфолио было описание подковерных интриг в местном женском комитете. Когда пару недель назад она вставляла этот шедевр в свое CV[3], ее захлестнуло очередной волной сомнения. Если ее главным профессиональным достижением стало расследование похищения рецепта джема у тетеньки за семьдесят, то что-то с ее жизненными планами пошло не так. И даже сильно не так.

Но журналистика все равно оставалась единственной профессией, которой Элис хотелось заниматься со своих подростковых лет, подумала она с грустью. Четырнадцатилетней Элис казалось, что все журналисты обладают намерением, возможностью и упорством в поисках истины. Там, где власти не хотят или не могут ничего сделать, вступают в бой репортеры. Там, где вопросы, оставшиеся без ответа, были преданы забвению, журналисты связывают оборванные нити и людские судьбы. Элис мечтала написать что-то значимое. Она хотела, чтобы ее карьера была исполнена смысла. Так как же она очутилась здесь, по дороге на интервью с самой унылой на свете знаменитостью районного масштаба?

Толпа вокруг Элис поредела уже настолько, что она могла как следует разглядеть вестибюль станции. Люди сновали через турникеты туда и сюда, напрочь позабыв о сцене, разыгравшейся несколько минут назад. Дайте же мне вздохнуть, черт побери! Эти слова все еще звенели в ушах Элис, и она потрясла головой, стараясь обрести ментальное спокойствие перед встречей с Нейлом. Справа от себя она увидела экран из плексигласа, отделяющий диспетчерскую станции Илинг Бродвей. Нейл уже должен был там быть.