Сначала, перекладывая капусту, она начисто забыла про объем ящика и опомнилась только тогда, когда уровень кочанов на полу достиг ее лодыжек. А потом, уже на кассе, покупателю пришлось простоять примерно с минуту, протягивая ей членскую карточку, прежде чем Мэри заметила ее. В конце концов женщина кашлянула, и Мэри вернулась в реальность, рассыпаясь в извинениях, что, впрочем, отнюдь не убедило всех остальных, стоявших в очереди, в ее вменяемости.
Дженет, начальница, после этого сняла Мэри с кассы под предлогом, что ее помощь нужна на складе. Поднявшись, Мэри пошатывалась. Она сумела прожить большую часть этого дня совершенно без сна и без пищи, но хаотичное вращение шестеренок в ее мозгу, казалось, вовсе не собиралось притормаживать. Она без конца прокручивала перед собой обрывки вчерашнего смятого разговора, и каждое воспоминание о знакомой теплоте голоса Джима вызывало приступ боли.
– В чем дело? – прошипела Дженет, едва они оказались в пустом уголке за переполненными морозильниками.
У ног Мэри одиноко лежал позабытый пакет мороженого горошка. Пиная его концом ноги, она теребила свой значок. Перевернутые буквы надписи Я здесь, чтобы Вам помочь! начинали расплываться.
– Ну же, Мэри, в чем дело? Я хочу как-то помочь тебе, но ты должна сказать, что происходит. Иначе, сама понимаешь… – Дженет неопределенно развела руками.
Мэри понимала ее. Ее продолжали держать в магазине только благодаря Дженет, несмотря на все вопросы, возникающие у более высокого начальства, видевшего ее вахту на станции. Очевидно, она была обязана всегда являться представителем марки «СуперШоп» – как во время работы, так и вне ее. Она и подумать не могла, что людям так важен моральный облик тех, кто раскладывает их покупки по пакетам.
– Я понимаю… понимаю… – промямлила Мэри. – Он позвонил. Вчера ночью. – Слова вырвались у нее, и теперь, в окружающем их пространстве, начали обретать пугающе реальную форму. Это было то, на что Мэри так надеялась и о чем так мечтала, но она все никак не могла избавиться от ощущения, что это какая-то травма вынудила его обратиться к ней. При мысли о том, что ему плохо, а она не может ему помочь, внутри нее все сжималось.
– Мэри…
Дженет не надо было объяснять, о ком шла речь. Только о нем. Она заправила за ухо прядь вызывающе ярко-рыжих волос. На краску для волос была объявлена скидка.
– Я понимаю, это очень странно. За все это время не было ни звука – ни слова, ни открытки, ни письма – и теперь вот такое? – Подняв глаза, Мэри увидела скепсис во взгляде Дженет. – Я знаю, ты думаешь, я спятила. Может, так и есть. Я и так большую часть времени считаю, что схожу с ума, но не сейчас… Не сейчас, когда я снова услышала его голос. Дженет, честное слово, это был он. Я знаю. Он сказал, что я его надежное место. Джим всегда так говорил обо мне. Я просто хочу знать, что с ним все в порядке. Что он не в беде или… А что, если я ему нужна? Мне невыносимо…
– Да ну. Не накручивай себя. Давай начнем сначала, а?
Мэри попыталась сдержать всхлипывание.
– С чего ты решила, что это он? Он сам так сказал? – Дженет понизила голос, словно говорила с ребенком, проснувшимся от ночного кошмара, который не в состоянии слышать ничего, кроме самых простых утешений.
– Это был его голос. Он соскучился по мне и нашел меня, потому что он сказал, что я всегда была тут, с ним, что я тот человек, который никогда от него не отступался.
– Это все было дома?
– Нет, в «НайтЛайне». Он, должно быть, знал, что я там – ну, или как-то выяснил. Может, он был где-то рядом и увидел меня там, или… Я не знаю почему, но я знаю. Вот тут. – Мэри так стукнула себя в грудь, что Дженет испугалась, не останется ли там синяка.
Она взяла Мэри за руку и сжала ее между ладоней.
– Ладно, это ничего. – Вытащив из кармана салфетку, Дженет дала ее Мэри. – Смотри, лапуля, я не знаю, что тебе сказать. Я всегда знала, что у тебя есть голова на плечах, так что я и сейчас не буду в этом сомневаться. Мы поговорим завтра, а сейчас, думаю, тебе стоит пойти домой. Я напишу, что ты заболела – это ничего, нормально. Просто иди домой и ляг. И оставайся вечером дома, хорошо?
Мэри, прижав к глазам кулаки, чтобы сдержать слезы, предпочла проигнорировать этот вопрос.
– Спасибо. И прости меня за это.
– Ничего страшного – а для чего еще нужны друзья, а? – Дженет сжала плечо Мэри. – Ладно, мне надо бежать. Ты иди потихоньку… И, знаешь, не говори об этом никому, ладно? Мне тут еще только восстаний не хватало. А если кто спросит, скажи, у тебя просто мигрень. Сволочи они все.
Мэри старалась проводить в своей квартире как можно меньше времени. Своими размерами та больше напоминала комнату в общежитии, но это было лучшее, что она могла себе позволить. Там была кухня, она же гостиная, крошечная спальня и ванная с самым громким в мире краном. Она, в общем, отвечала всем нуждам Мэри, притом что у нее все равно не было слишком много вещей, но иногда она смотрела на этот серый казенный ковролин, на потрепанные облезлые обои и думала, как же она оказалась здесь в свои сорок, когда ее тридцать казались такими многообещающими?
Мэри понимала, что после исчезновения Джима она могла винить в своей изоляции только саму себя. Мать время от времени звонила ей, но Мэри всякий раз говорила с ней легким радостным голосом и под любым предлогом уклонялась от ее визитов. Все три ее младших брата, ни с кем из которых она не была особо близка, уже завели собственных детей; и даже бывшая тусовщица Мойра, ее старинная подруга из Белфаста, была замужем, имела двоих детей и ждала третьего. Это само по себе было достаточным поводом для потери связи, но в глубине души Мэри знала – тот факт, что она не отвечает на звонки и смс, не прошел незамеченным.
У нее были знакомые в Лондоне – волонтеры в «НайтЛайне», Дженет, – но все они были в достаточной мере случайны. Это не значило, что ее не приглашали в разные места, но Мэри от всего отказывалась. Все равно большинство событий приходилось на вечер, а все знали, что в это время она будет на станции. Сначала они пытались уговорить ее пропустить день-другой. Дженет была особенно настойчива – она хотела, чтобы Мэри вообще прекратила эти вахты с табличкой.
В первое время Мэри была настороже. Кто Дженет такая, чтобы говорить Мэри, как она должна справляться со своей потерей? Но со временем она поняла, что таким образом Дженет заботилась о ней. Однажды Мэри почти попыталась объяснить ей причины своей вахты. Для нее самой они всегда были очевидны – как рамки, поддерживающие само ее существование в отсутствие Джима. Потому что мне нужно делать хоть что-то; потому что я обещала всегда быть его надежным местом, что бы ни случилось; потому что любовь – это не что иное, как терпение. Но у нее сжалось горло, и она пробормотала ту же отговорку, которую всегда использовала, отбиваясь от подобных вопросов: Всем надо как-то устраиваться.
Теперь, захлопнув за собой входную дверь, Мэри направилась прямо в ванную, умыть распухшее лицо. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала девушку, на которую сворачивали шеи по пятницам на Атриум-роуд, ту самую, что приворожила Джима на месте, похитила его сердце и направила по новому пути. Он всегда называл Мэри красавицей. Но одно дело – сказать это кому-то, а совсем другое – заставить его в это поверить. Всякий раз, как руки Джима замирали, когда он расстегивал ее платье, или он застревал гребнем в ее волосах, расчесывая их, она обретала еще немного уверенности в своей красоте.
При одной только мысли о его руках, бегущих по ее шее, ей стало больно от тоски. Она вышла в коридор, чтобы снова схватить свою сумку, но в спешке задела по пути шаткий шкафчик. Его содержимое вывалилось на пол – и среди прочего все записки, которые Джим написал ей, лежавшие в обувной коробке с краями, потрепанными от частых прикосновений.
Мэри опустилась на колени. Сейчас было совсем не время копаться в воспоминаниях. Джим позвонил ей, и, пока она не узнает, в чем дело, она должна нести свою вахту с удвоенной силой. Вообще-то она уже давно должна быть с табличкой на станции. Что, если он пришел туда, как в старые времена, после долгой смены, ожидая увидеть, что Мэри ждет его возле турникетов? Шансы на это были выше, чем всегда. И оказаться не первой, кто увидит – кто обнимет его, – было совершенно немыслимо.
