Ветер. Деревья шипели кронами, словно стаи обозлённых кошек. Кусты скребли костяными пальцами по металлической обшивке сарая. Обычно, во время сильного ветра Илья спал крепче, чем в самые тихие ночи, но теперь его сознание всплыло из мутных глубин привычных кошмаров, как мёртвая рыбка на поверхность отравленного пруда.

  Анжела тихо лежала рядом. Она была напряжена и очень напугана. Илья не мог видеть её в непроглядной тьме, но знал, что её прекрасные глаза сейчас широко открыты.

  ― Успокойся, любимая. Это просто ветер, ― Илья пригладил ладонью тонкие волосы девушки и крепче обнял её. Анжела лишь тихо простонала в ответ. Она кого-то сильно боялась, настолько сильно, что страх порой лишал её сна и возможности говорить. Ужас перед неведомым преследователем сковывал её. Даже близость и, как надеялся Илья, любовь, не стала пока для Анжелы поводом открыться ему до конца.

  Илья поклялся себе, что защитит Анжелу от любой угрозы, и страх навсегда покинет её сердце. Илья нащупал губами ухо девушки, скользнул по нему поцелуем и прошептал:

  ― Не бойся, я рядом. Я тебя не брошу.

  Он хотел ещё раз повторить, что шум за стенами - это лишь ветер, но услышал отчётливое бренчание пустых жестянок. Илья прислушался. Вот, опять - сработала его сигнализация, сделанная из связок пустых пивных банок, соединённых тонким шпагатом. Илья каждый вечер развешивал гроздья жестянок вокруг убежища - как оказалось, не напрасно. Неужели, таинственный преследователь Анжелы отыскал её даже здесь? Что же - это прекрасная возможность разобраться с ним раз и навсегда. Илья сделал глубокий вдох и решительно направился к двери.

  Тяжёлая железная створка ржаво скрипнула и поперхнулась влажным, прохладным сквозняком - малым куском, плотоядно откушенным от могучего, но призрачного тела ночного ветра. Илья прикрыл за собой дверь и быстро зашагал в сторону, откуда вновь послышалось дребезжание пустых банок. За два месяца он прекрасно изучил свои владения, и даже в полной темноте легко обходил многочисленные препятствия: разросшиеся кусты, бетонные балки и торчащие из земли железки. Но даже в темноте он почувствовал тяжёлое присутствие чудовищной клоунской головы - огромной железной конструкции, бывшей некогда частью детского аттракциона, этаким локомотивом маленького поезда.

  Огромные, как чайные блюдца, глаза, толстые щёки, хищно выпирающий нос, и широко распахнутый рот с толстым, вываливающимся наружу, языком - надо быть крайне смелым ребёнком, чтобы прокатиться на такой карусели. Илья уже стал привыкать к мёртвой гусенице-клоуну в сбитом набекрень колпаке, но по-прежнему испытывал некоторую оторопь, оказываясь поблизости. Лохмотья сползающей краски и пятна ржавчины делали эту изуверскую маску ещё более жуткой. Илья каждый раз пугался пустого взгляда нарисованных глаз, но отчасти был даже рад такому соседству. Ведь, даже распалённые гормонами малолетние парочки в поисках уединения дружно избегали этого места.

  Возможно, именно поэтому Илья и обустроил своё временное жилище в пустой железной коробке, где ранее размещался пульт управления каруселью и хранился какой-то инвентарь. Почти всё лето он провёл в железном сарае с пристройкой-кассой в виде огромного мухомора. Провёл в полном уединении, которое закончилось лишь с чудесным появлением Анжелы. Илья любил уединение. Точнее, он просто не любил людей - не доверял им.

  Из замкнутого ребёнка он превратился в нелюдимого подростка, а потом и в одинокого, угрюмого мужчину. Ещё мальчишкой он не мог ответить, как прочие, на обидные толчки, пинки и оплеухи. Вместо того, чтобы выплеснуться наружу ответным ударом, обида копилась внутри. Но эта застарелая злоба не пропадала, не выходила с потом - она заполняла Илью изнутри, отравляла все мысли, эмоции, пока в самый неожиданный момент не наступала "точка кипения".

  И этот короткий всплеск часто приводил к скандалам, потому что Илья мог неожиданно для всех взять и ударить оказавшегося поблизости детсадовца деревянным бруском из игрушечного набора строителя. Он был способен без всякой причины встать во время урока и "огреть" одноклассника тяжёлым портфелем по голове, разбив её в кровь или в школьной столовой плеснуть горячий чай кому-то в лицо. И чаще всего, жертвой его накопленной агрессии становились совершенно случайные люди - не те, кто оскорблял и шпынял его в коридорах и на улице.

  Илья плохо помнил эти моменты своей жизни, но в его памяти надолго оседали последующие вызовы в кабинеты директора вместе с родителями, суровые взгляды, обвинительные речи взрослых и жгучие полосы отцовского ремня на ягодицах . Всё это также потоками едкой обиды попадало в сточную яму его подсознания, чтобы в очередной раз, в самый неожиданный момент обернуться какой-нибудь мерзкой выходкой. Ровесники не упускали случая, чтобы жестоко подшутить над странным мальчишкой, или просто пнуть, проходя мимо. Их радовало, что тот не мог ударить в ответ, а учителя не спешили вступаться за Илью - помня его ужасные выходки, они заведомо считали, что тот "сам виноват". Даже звери, словно чувствовали в нём отчаянного изгоя - дворовые псы с лаем преследовали его, а кошки шипели и угрожающе замахивались лапой.

  Илья не пытался расположить к себе окружающих. Не находя в себе воли к сопротивлению всеобщей ненависти, он всё больше уходил в себя. Всё свободное время он проводил дома или бродил по лесу в полном одиночестве, погружённый в самые мрачные раздумья. Пробовал читать, но быстро уставал и просто рассматривал картинки в книгах и журналах. Особенно ему нравились рисунки в журналах, которые разносили по квартирам сектанты в опрятных одеждах. Все люди там были такими ненастоящими - с добрыми, внимательными глазами и светлыми улыбками на лицах. Илья любил прокалывать нарисованным человечкам глаза и подрисовывать острые клыки, выпирающие над приторно растянутыми губами.

  Как-то Илья попытался занять себя рисованием по-настоящему. У него даже стало получаться, и родители впервые обрадовались, посчитав, что сын нашёл себя в творчестве. Однако, Илья быстро разочаровался в живописи. Да, он научился смешивать краски и создавать очень реалистичное изображение, но его пейзажи были плоскими и вызывали ощущение беспредельного уныния. А портреты... портреты были в целом удачны, но имелось в них нечто необъяснимое, что пугало до оторопи не только рискнувших позировать, но и самого художника.

  Илья остановился, прислушиваясь к шелесту ветра. Справа послышалось отчётливое перестукивание пустых жестянок. Илья бросился на звук, раздвигая руками жёсткие ветки кустов. Ненастная ночь была темна до невозможности, но Илья почувствовал чьё-то присутствие впереди. Неизвестный, притаившийся в ночи, пугал Илью. Страх будто полоскал его изнутри кипятком. Но теперь Илья не мог позволить себе привычно смириться, не мог спасовать перед опасностью - у него была Анжела, которой требовалась защита. Илья успел соскрести с хлипкого стола своей воли редкие, сухие крошки смелости и крикнул, что было сил: