Эньбо повернул голову, взглянул на Гэлу, который был ненамного старше его собственного сына, сказал:

– Вот теперь хорошо. Что стоишь? Давай замок.

Гэла повернулся и взял замок.

– Пробуй.

Гэла запер дверь на замок.

Услышав звук запирающегося замка, Сандан обернулась и сказала:

– Не надо замка, мы больше не уйдём.

Гэла отпер замок и тихо ответил:

– Да, мы больше не уйдём…

Эньбо раскрыл широкую ладонь, накрыл ей острую макушку Гэлы, несколько раз порывался что-то сказать, с трудом выговорил наконец:

– Детка…

Гэла негромко вскрикнул радостным голосом и убежал. Это он увидел Зайца, который отворил калитку своего двора и шёл в их сторону. Гэла побежал ему навстречу, обхватил за пояс Зайца, как прежде вытягивавшего свою длинную тонкую шею, и синяя вена по-прежнему билась и прыгала у него на виске. Потом оба они засмеялись гогочущим смехом.

Эньбо засмеялся, все люди на площади засмеялись. Начальник производственной бригады тогда только прочистил горло и закричал:

– На работу!

И зазвучал звонкий, чистый голос колокольчика начальной школы.

Все разошлись по своим делам, только Сандан по-прежнему сидела и расчёсывала свои белые как снег, сверкающие волосы.

Цзянцунь Гунбу ушёл с площади последним. Этот вернувшийся в мирскую жизнь лама держал мотыгу, как будто это был посох; он стоял тихо и смотрел, как Сандан заканчивает расчёсывать последнюю прядь своих седых волос, подняв вечно молодое лицо, улыбается ему широкой открытой улыбкой, и только потом повернулся и пошёл в сторону поля на западе от деревни.

Солнце светило ему в спину, Цзянцунь Гунбу видел свою тень с мотыгой на плече, идущую впереди, и сказал: «Грех это».

Он ещё шёл за тенью какое-то время, обернулся и увидел, что Сандан всё ещё смотрит ему вслед, а её белые волосы сверкают и искрятся на солнце, и снова сказал: «Смутное время рождает грех и зло».

Мать и сын ушли в позапрошлом году летом, на следующий год летом не вернулись, на третий год, когда уже скоро должно было наступить лето, они вернулись.

Их не было почти два года; в Счастливой деревне всё вроде было как всегда, но что-то понемногу менялось. Особенно это было так для семьи Эньбо. Если не вникать, то всё как всегда, светлый день и тёмная ночь крутятся друг за другом, вот и всё, но присмотреться, прислушаться повнимательней, и понятно, что то и дело вмешивается посторонний стук и всё стопорится, словно посторонний предмет попал в крутящийся механизм. В сумерки Эньбо задумывался о вдруг исчезнувших Сандан с сыном, в сердце возникал такой вот посторонний стук, и невыразимая словами тяжесть в сумеречный час расползалась повсюду вместе с бледно-голубым туманом с гор, заполняла серые смутные очертания деревни. Жизнь, словно связанные верёвкой ноги, не могла идти дальше вперёд.

Гэла с матерью вернулись, и семью Эньбо охватила атмосфера праздника. Они достали кувшин вина, выменянный у другой семьи за две меры зерна, долго варили в котле мясо; горох и джума в кипящем бульоне издавали соблазнительный аромат. Когда мясо сварилось, Эсицзян нарезала его большими кусками, горкой сложила на подносе и, дуя на руки, чтобы остудить, со смеющимися глазами распорядилась:

– Пора идти звать наших гостей!

Эньбо с женой пошли к лестнице, а Заяц закричал:

– Я тоже пойду, я позову брата Гэлу!

Лэр Цзинцо с некоторым беспокойством посмотрела на мужа, Эньбо весело махнул рукой, сказал:

– Идём-идём, это из-за тебя их так напугали, что они ушли, иди, проси их вернуться.

Заяц радостно вскрикнул и подбежал к отцу. Отец разом подхватил сына и посадил к себе на плечи. Заяц сначала испуганно ойкнул и сразу же захохотал.

Всей семьёй пересекли площадь и уже были у двери дома Гэлы, когда Заяц заёрзал на шее у отца, Эньбо тут же его опустил.

Только что починенная дверь была прикрыта, сквозь щель проникал красный отблеск огня. Эньбо поднял руку и хотел постучать, но увидел, что жена и сын спрятались за его спиной. Он тепло улыбнулся им, подбадривая, и постучал.

Сандан открыла дверь, язычки пламени в очаге радостно заплясали, озаряя красными отблесками стоявшего перед дверью мужчину с бритой головой и широким лицом.

Этот мужчина что-то хотел сказать, но ничего не говорил, а всё пытался проглотить стоявший в горле комок. На лице Сандан проступило выражение испуга. Мужчина снова попытался сглотнуть ком в горле и по-прежнему молчал.

Но выражение на лице Сандан быстро сменилось на радостно-удивлённое, она позвала:

– Гэла, соседи пришли нас проведать!

Ещё не закончив говорить эти слова, она тут же чмокнула Эньбо в лицо. Эньбо ещё не пришёл в себя, а её поцелуи уже были на щеках всех членов его семьи. Эньбо немного смутился, стал стирать с лица несуществующую слюну, а Сандан в это время уже добралась до самого последнего, до Зайца. Она нагнулась, дрожащими губами пытаясь дотянуться до бледного личика маленького ростом ребёнка. Её поцелуй должен был прийтись ему на лоб, но Заяц стеснительно засмеялся и уклонился. Она снова попыталась поймать его губами, и снова поцелуй пришёлся в пустоту.

Эсицзян придержала её:

– Сандан, ребёнок боится, не надо.

Заяц увидел вышедшего из комнаты Гэлу и засмеялся, а на лице Сандан появилось выражение страха, она забормотала:

– Боится? Чего он боится? Он меня боится?

Говоря это, она задрожала всем телом, а вся семья Эньбо, видя это, замерла: никто не знал, что ответить. Тогда Гэла подошёл, обнял мать и сказал:

– Мама, тебе не надо бояться, никто не должен нас бояться, и ты тоже не должна бояться, что другие нас боятся.

Детский голос Гэлы был хриплый, глухой, даже немного злой, почти совсем как у взрослого. Его голос успокоил Сандан, выражение её лица снова стало нормальным:

– Сынок, скорее предложи гостям войти в дом…

Гэла злобно уставился на Эньбо:

– Мама, у нас дома плохо и тесно, никто не захочет сидеть у нас в гостях, это место годится только для таких, как мы.

Тут только Эньбо стал перед Гэлой, взгляд его был и сердитый, и смущённый одновременно:

– Гэла, мама Гэлы, вы вернулись… Я и все мы очень-очень рады… Мы очень боялись, что вы никогда сюда не вернётесь, боялись, что никогда не узнаем, куда вы ушли. Что было раньше, это всё из-за меня, я был неправ… Мы всей семьёй пришли просить у вас прощения…

Договорив эти слова, Эньбо протяжно вздохнул, как человек, сбросивший наконец с плеч тяжёлую ношу. Он протянул руку и погладил Гэлу по голове, его голос тоже стал сиплым:

– Детка, вас с мамой в пути, наверное, много обижали… Я пришёл просить прощения.

Эньбо согнулся в глубоком поклоне, а вслед за ним и все члены его семьи тоже склонились, согнув спины, и весь гнев Гэлы тут же улетучился. Он стоял с покрасневшими глазами и не знал, что сказать и что делать.

И снова Заяц, волоча ноги, подошёл к нему, робко сказал:

– Брат Гэла…

У Гэлы, этого дикаря, скопившиеся в глазах слёзы наконец хлынули, он крепко прижал Зайца к своей груди. Но когда он нагнулся его поцеловать, Заяц отстранил лицо:

– Нет, доктор из коммуны говорит, что никто не должен меня целовать.

– А что сказал доктор, какая у тебя болезнь?

– Доктор сказал, что я не болен, а просто слабый, а в Счастливой деревне плохо следят за гигиеной, если целовать, то могут меня заразить.

– Заяц, ты почему не растёшь?

– Потому что слабый, доктор сказал, что я поправлюсь и тогда стану расти.

– Тогда расти скорей. Вырастешь большой, и не будет страшно драться.

– Я не буду драться, от этого устаёшь, это для здоровья вредно.

Гэла расправил грудь:

– Ну ладно, я буду тебе помогать драться.

Заяц засмеялся, на бледном лице проступил слабый румянец.

Цзянцунь Гунбу расправил плечи:

– Э-э… Я думаю, пора звать гостей к нам в дом…

– Да, да! – Лицо Эньбо просветлело. – Гэла и Сандан, идёмте к нам в дом, мы приготовили для вас угощение, обязательно, вам понравится!