Волшебная веревка накрепко связала их между собой, и тогда девушка обернулась в огромного волка. Одним махом перепрыгнув частокол, она кинулась прочь из лагеря.

Бом! — зверь подлетел в воздух, сметенный волной оглушительного звука. Боль! Барабанные перепонки лопнули, тело стало вялым, потеряв ориентацию в пространстве. Последнее, что слышали мохнатые уши — крик Уголька. Мощные лапы вновь оттолкнулись от земли. Она и оглохшей могла бы… Ну же…

Следующей волны звука она не услышала, но прекрасно почувствовала, когда она захлестнула волка, проволокла по земле, сминая кости и стирая шкуру о камни. Зверь взвизгнул и распался на части, растворяясь в воздухе. Ксаршей прокатись по земле, увязнув в веревках. Звуки вернулись, нахлынув пенной волной. Она приподнялась на коленях и тут же рухнула оземь, под весом троих дроу и окованной железом сети. Краем глаза она успела выхватить Келафейна. Тот лежал на земле, в луже крови. На голову Ксаршей опустился вонючий холщевый мешок, в рот запихнули кляп. Сверху раздался уже знакомый женский голос:

— А вот и вожак. Дроу? Любопытно. Ксунвиру будет интересно провести пару опытов. Если второй издох, отрубите голову, я подарю ее матери.

Грубые руки поволокли девушку, а потом со всей дури уронили на землю. Она скорчилась в веревках, радуясь только тому, что из-за мешка никто из дроу не увидит ее слез.

Ксаршей лежала в темноте, захлебываясь беззвучными слезами. Перед глазами все еще стояла картина: тело Уголька, а под ним большая кровавая лужа. Не получилось, не смогла, не уберегла. Глупая, бестолковая защитница, бесполезная, и стоило только представить, что его юная голова украсит стену чьего-то жилища, как грудь сразу сковывали горькие безутешные рыдания.

Слезы успели застыть жгучей пленкой на лице, когда ее вновь схватили и поволокли по камням, чтобы закинуть поперек ящерицы. По коже скребла крупная чешуя, и животное заволновалось, шумно раздувая ноздри.

— А ну тихо! Ты чего? — повелевал незнакомый голос всадника, взвалившего друидку на свое седло.

— Стройсь! Это и тебя касается, облезлая ты мышь! — орал чей-то голос, подчеркнутый свистом кнута.

— Тихо, чешуйчатая мразь, иначе вдвоем получим, — словно заклинание шипел дроу, и ящерица, кажется, действительно успокоилась.

Мышцы на спине зверя мерно перекатывались, укачивая обессиленную Ксаршей. В голове был пустота. Мучили голод и жажда, пару раз девушка теряла сознание. Очнулась только тогда, когда ее сдернули с седла и уронили на землю. Вонючую душную мешковину стянули с головы, и в лицо ткнули бурдюком. Жажда притупила горе, и тело само дернулось за желанной водой. Всласть напиться ей не дали, грубо отпихнув от меха. Жажда слегка отступилась, но все еще точила изнутри, и ее надсмотрщик явно упивался этим. Прежде, чем на Ксаршей вновь натянули мешок, она успела заметить лежащего в отдалении Уголька. С облечением она отметила, что голова парня была на месте, но в остальном… Двое надсмотрщиков пытались напоить его, но мальчишка не реагировал ни на тычки древком копья, ни на кровожадные посулы нарезать его тонкими ломтями. Если он не сможет пить, то не выживет… Миг, и мешок укрыл голову душной тьмой, вновь оставив девушку наедине с горечью мыслей.

Потянулись долгие муторные дни, полные укачивающей поступи ящерицы, тычков и темноты. Каждый вечер Ксаршей давали немного воды, а вот кормили через день, отчего она постоянно испытывала голод. Уголька она больше не видела. Было много времени, чтобы обдумать все, что произошло, и мысленно проиграть перед глазами неудавшийся побег. Уже тогда, распутывая веревки на Угольке, друидка осознала, что им конец, но не смогла заставить себя бросить безнадежно утопающего. Даже сейчас, голодная и побитая, она могла в любую секунду обернуться маленькой змейкой и ускользнуть, но где-то там лежал Уголек, еще живой. Она не сможет его бросить.

Время о времени до Ксаршей долетали обрывки разговоров солдат. В основном всякая ерунда, о еде и выпивке, пересуды насчет внешности, жалованья и убийств, но порой до нее долетала и важная информация. Желтоглазая дроу оказалась жрицей по имени Виниара. Они с Угольком задрали не просто солдата, а ее младшего брата. Периодически долетали слухи о втором пленнике. В основном солдаты сокрушались, что кормить или поить его сложно, настолько он полудохлый. Сердце от этого горько сжималось.

Путешествие тянулось бесконечно. Дни складывались в недели. Сначала Ксаршей считала их по стоянкам и бурдюкам, которыми ее поили, а затем сбилась со счета. Внутри растекалось тупое оцепенение. Ей больше не было страшно. Изредка черную монотонность разбивал звон стали и шепот магических заклинаний. Конвоиры дрались с кем-то, а, может, и между собой, и Ксаршей мечтала, чтобы всех их поубивали, но звон прекращался, и ящерица двигалась дальше, наплевав на мольбу обезумевшей от мрака пленницы.

Однажды монотонность нарушилась все нарастающим воодушевлением среди солдат. Их смешки и радостные перешептывания наводили на мысль, что конечная точка их путешествия уже близко. И правда, очень скоро отряд окунулся в какофонию звуков и запахов. Ксаршей сжалась в тугой комок, впереди ее ждало нечто ужасное, это было все ближе и ближе. В океане звуков различались отдельные реплики.

— Специи, грибы, сушеные личинки!…

— Ахаха, а этот хорош собой, беру…

— Не! Пожалуйста!…

— Молчать!…

— Нет!…

— Вино с поверхности, редкий изысканный сорт!…

Рынок. Кипящий гул голосов, музыка, смех, вой зазывал, скрип телег и крики боли, стенания на разных языках под жестокие щелчки кнутов, от которых Ксаршей съеживалась, будто сама получала по спине. Может быть, скоро она позавидует им, этим безымянным рабам с рынка…

Шум стих, и через некоторое время Ксаршей выхватили из седла и поволокли по острым холодным камням. Голосов вокруг было мало, но они отражались от камней, создавая гулкое эхо. Кто-то издевательски заржал и со всей дури пнул Ксаршей под ребра, она задохнулась от боли. Другой голос усмехнулся:

— Бесполезно. Эта тварь неуязвима.

Разрезав веревки на руках, ее с силой пихнули на мокрый пол. За спиной раздался лязг засова, шаги и голоса начали удаляться. Девушка стянула мешок с головы, в нос ударила едкая вонь фекалий хищников. Она сидела в камере без окон, с тяжелыми кольцами в стенах, в которые некогда продевали цепи. В массивной железной двери виднелось смотровое окошко, но сейчас оно было закрыто. Вода на полу собралась в грязные лужи, в углу камеры валялось несколько костей, от которых воняло тухлятиной. За стеной слышалась возня, а где-то далеко — рев крупного зверя. Свернувшись калачиком на мокром полу, Ксаршей попыталась подремать.

Из небытия ее вырвал лязг стали. Дверь бесцеремонно распахнулась, впустив лучи тусклого магического света. Подслеповато щурясь против них, девушка медленно поднялась с пола. В проеме стояла прекраснейшая женщина, которую когда-либо видела Ксаршей. Точеность ее фигуры подчеркивал черный кожаный корсет поверх изысканного платья. Белые волосы, заплетенные в сложную прическу, украшали красные драгоценные камни — под стать жестоким глазам. Женщина прижимала к груди девятиглавую плеть. По бокам от нее стояла вооруженная стража, а за плечом выглядывал миловидный юноша-дроу с перекинутой через плечо длинной косой. Он смотрел на пленницу изучающе.

Женщина с презрением посмотрела на скрюченную Ксаршей.

— Это она убила Бергимара? Эта жалкая тощая оборванка?

Стражник, что повыше прочих, низко поклонился. Ксаршей заметила, что один глаз у него был синий, а второй с бельмом.

— Моя госпожа, пусть внешний облик не вводит вас в заблуждение, — сказал синеглазый. — Это существо неуязвимо к оружию…

Самодовольно ухмыльнувшись, женщина махнула плеть, головы которых налету обернулись живыми шипящими змеями. Мелкие острые зубы впились в тело Ксаршей. Больно! Девушка скрипнула зубами, отмахиваясь от них. Женщина-дроу недовольно скривилась.