Но после нападения бандитов на дилижанс жизнь сама начала писать за Генри роман, не спрашивая его мнения ни по поводу главной идеи, ни по поводу героев.

Сначала появилась главная героиня – девушка из аристократического испанского семейства. А теперь созрел и главный злодей. Пытливо щуря глаза, Генри глядел на сидящего у костра Джеда… Конечно! Как ему сразу в голову не пришло! Злодея должны звать Солёный Джед.

Мстительно сжимая губы, Генри торопливо записывал в блокнот: «Звали его так не потому, что он был пиратом и просолился морским ветром. Нет! Бандит неделями не мылся и настолько пропитался солёным потом, что из-за этого и получил своё прозвище».

Закончив фразу, Генри быстрыми и резкими движениями карандаша набросал на чистом листе портрет злодея. Отстранив руку, повернул рисунок так, чтобы поймать свет заходящего солнца, досадливо скривил щёку… Злодей получался слишком симпатичным.

– Генри, идите пить кофе, – крикнула от костра Алисия.

Не опуская рисунок, Генри глянул поверх него на костёр, – девушка так близко сидела к аризонскому грубияну, что молодой человек воспринял это как очередное предательство.

Уронив руку с блокнотом, досадливо вздохнул… а что если она не главная героиня? Что, если, это проходящий персонаж, задача которого ранить сердце главного героя с тем, чтобы тот понял наконец в чём отличие настоящих чувств от простого увлечения? А встреча с главной героиней и настоящими чувствами не за горами – возможно уже в следующей главе.

Вырвав из блокнота лист с портретом злодея, Генри скомкал его, отшвырнул, крикнул в ответ:

– Спасибо, не буду.

Ещё более резкими штрихами он набросал новый портрет. Напрягая в темноте зрение разглядел рисунок. Злодей с рисунка по-прежнему казался ему недостаточно отталкивающим. Тогда Генри более толстыми штрихами сузил злодею глаза, изменил форму рта, пририсовал редкие гнилые зубы, а между ними – огрызок сигары. В этот раз Генри остался довольным сделанной работой и чёткими печатными буквами написал внизу рисунка «Солёный Джед».

Из-за темноты ни рисовать, ни писать было уже решительно невозможно. Закрыв блокнот, Генри решил, что глупо из-за обиды отказываться от кофе, но Алисия больше не звала его, а идти самому – гордость не позволяла.

Компаньоны напрочь забыли о нём. Их равнодушные спины чернели на фоне костра. Похоже, им было хорошо без него, и Генри вдруг почувствовал себя третьим-лишним в этой компании. Неудачно повернувшись, он уколол в темноте об кактус руку, сердито обсасывал от крови уколотую костяшку указательного пальца, чувствуя, как непонятное беспокойство всё сильнее терзает душу. Одолевало желание подойти к костру и нагрубить кому-нибудь из компаньонов, но повода не было, да ещё сдерживали от необдуманных поступков хорошее воспитание и боязнь показаться смешным.

Наконец Алисия снова окликнула его. Генри поломался для вида, но всё же подошёл к костру. Кофейник вскипел во второй раз, и минут через десять уютный огонь костра и кофе умиротворили душу молодого человека. Удовлетворённо вздыхая, он попросил у девушки ещё чашку кофе.

Костёр догорал, стало прохладно. Исчерпав все темы для разговора, молодые люди молчали уже минут пятнадцать, думая каждый о своём. Сверчки звенели так, что воздух дрожал от их голосов, заглушая и редкие всплески воды, и далёкое многоголосое тявканье возбуждённых чем-то койотов.

Алисия сидела, обняв ноги и прислонившись щекой к коленям. Генри как заворожённый не сводил с неё глаз – дышать забыл. Не меняя позы, девушка долго смотрела в затухающий костёр, потом негромко продекламировала:

…зола, что пламенем была,

Становится могилою огня,

Генри сам не заметил, как тихим голосом закончил начатое Алисией:

А то, что грело, изошло дотла.

И видя это, помни: нет цены

Свиданьям, дни которых сочтены.

Потом спросил:

– Любите Шекспира?

Алисия не успела ответить, – разворошив палкой угли, Джед пустил к небу рой красных искр, презрительно сплюнул в костёр.

– Мне начинает казаться, что скоро на Востоке мужчины поменяются местами с женщинами, или вовсе выродятся.

Алисия осуждающе глянула на аризонца поверх выскользнувшего из-под золы огня. Генри решительно поднялся на ноги.

– Идёмте, Алисия, не будем раздражать людей, которым не понять силы поэзии.

Девушка охотно поднялась, пошла вслед за Генри к скале. Криво усмехнувшись, Джед лёг, завернулся в приготовленное ко сну одеяло. Некоторое время казалось, что он спит, но вскоре угол одеяла приподнялся, и поблёскивающий в свете костра глаз долго следил за тем, как маячат на скале две фигуры, – женская закидывает к звёздам голову, а мужская театрально разводит руками.

Джед презрительно хмыкнул и, плотнее заворачиваясь в одеяло, повернулся на другой бок…

В ту ночь Генри снова мучили во сне кошмары. Его растолкала Алисия, он сел, утирая пот с лица. Судя по всему, спал он не долго: догорающий костёр ещё тянул к небу тонкую серую струйку дыма; несколько красных углей проглядывали сквозь слой пепла. Было новолуние, звёзды заполонили небо от горизонта до горизонта.

– Вы опять кричали. – Алисия протянула ему флягу с водой. – Акира, это ведь японское имя?

– С чего вы взяли?

– Вы кричали так, будто звали кого-то.

– Давайте спать. – Генри отхлебнул воды, вернул флягу. – Извините, что разбудил.

Лёг, положив голову на седло. Подтянул к себе катану и так и заснул, держа ладонь на рукоятке меча.

В пыльный городок Редстоун, лежащий у южной оконечности гор Галиуро, путники въехали в тот самый момент, когда в деревянном двухэтажном здании с балконом вдоль всего фасада и яркой вывеской: «Hotel & Saloon SONORA» назревала очередная разборка.

За стойкой бара стоял сам хозяин, Боб Ридл. Он придирчиво разглядывал на свет окна стаканы, протирал их перекинутым через плечо полотенцем, снова поднимал к свету, прежде чем удовлетворённо поставить на поднос. Редкие в этот послеобеденный час посетители были заняты обычным делом: жевали бифштексы, лениво попивали виски, играли в карты.

Пианист спал, уткнувшись щекой в клавиши. Пустая бутылка под его ногами, всклоченные волосы, открытый сплющенный о клавиши рот, свидетельствовали о том, что ночь у тапёра выдалась весёлой, а утро похмельным. Впрочем, Боб Ридл прощал своему подопечному маленькие человеческие слабости, ибо знал, что к вечеру, когда в салун хлынет денежная публика, пианист поправит галстук-бабочку, поднимет с пола шляпу-котелок, и с выкаченными глазами, и с одеревеневшей улыбкой на губах будет наяривать польку, пока не онемеют пальцы.

Ленивый зевок испуганно застыл на устах хозяина, когда в салуне появился краснокожий. Зал притих в нехорошем ожидании. Кто-то с досадой швырнул в стол карты, провожая индейца таким взглядом, будто тот был виновен в плохой карточной комбинации. Кто-то удивлённо вынул изо рта сигару. Кто-то озадаченно барабанил пальцами по столу.

Любимец всего городка чёрно-белый щенок по кличке Мотылёк, лежащий в дверном проёме в ожидании того, что кто-то из посетителей кинет ему не дожёванный кусок бифштекса, своим собачим чутьём сразу понял, что пора уносить лапы – тихонечко стал отползать назад, едва над его головой закачались под рукой нового посетителя распашные жалюзийные створки салуна.

Индеец бесшумно подошёл к стойке, попросил виски. Боб Ридл забегал глазами по посетителям. Ответ на его вопрошающий взгляд не заставил себя ждать, – ковбой за одним из столов откусил размокший конец сигары, отплюнул его через плечо:

– Я не затем скакал десять миль, чтобы сидеть в салуне рядом с краснокожим.

Голос ковбоя был тихим и спокойным, но Боб Ридл, похоже, не доверял этому спокойствию, – он развёл перед индейцем руками:

– Извини, приятель, похоже, тебе сегодня не удастся промочить горло.