Видел бы кто-нибудь, Паха или Чепуха — нихуя б не поняли.

Но Вальц, то ли уже устав лежать в одной позе, то ли стесняясь задом кверху, перелёг на спину, закинул ноги на поясницу и придавил к себе. Лицо Славы оказалось над чужим. Губы к губам. Тело к телу.

Как и в прошлый раз — всё случилось крайне быстро, в положенные пять минут. Идиллию прервал звонок; дебильный рингтон с панковскими мотивами прозвучал на всю вальцевскую комнату, и Слава мгновенно вскочил. Голый, красный, мокрый. Поднял брюки, вытряхнул Нокию. Противное «Мать» светилось на экране. Вальц напрягся:

— Кто?

— Мать!

Высказанное «ебать» Слава уже не услышал. Поспешил немного привести в норму дыхание и ответить Матери. Мать кричала. До неё дошло: Слава мало того, что сбежал из школы, так ещё и нихера не делал домашку, хамил и напал на цыганских детей. Слава слушал злобный монолог молча, хмурясь и белея на глазах беспокойного Вальца. Сел на кровать, попятившись назад, слабо оправдался: «Мам, я объясню всё дома». Но Мать то ли не хотела сына больше слушать, то ли охрипла — сквозь динамик обрывочно долетал её визг — и отключилась.

Они оба поникли. Слава отбросил трубку на пол, не скрывая злости, и торопливо выпалил:

— Мне пиздец.

— Спалили?

— А ты как думаешь, сука?

Собирался Слава на ходу: трусы, носки, брюки, кое-как надел на себя тесную футболку, неприятную к потному телу, буквально влетел в толстовку. Ухватил лежащий около кровати рюкзак, выбежал прочь. Вальц очнулся только после, одел низ и благосклонно забыл про верх; сорвался как ошпаренный, убегая вслед за Славой.

В коридоре Слава путался в шнурках, а сердце колотилось до боли, и вовсе не из-за секса. Хотя секс, конечно, роль в поганом исходе сыграл немалую. Не будь Вальца, всей его дебильной влюблённости, тупого характера Славы — тогда Мать осталась бы в позиции нейтралитета ещё некое время.

Какой же он дурак.

— Я дико извиняюсь, но меня отпиздят дома, — выдавил из себя Слава, когда они уже стояли на крыльце. — Поэтому… Вот так.

— Да я понимаю, — виновато отвечал Вальц. — Вали уже, может на элку успеешь.

Но Слава немного помялся, переступив с ноги на ногу, будто хотел сказать что-то ещё, и Вальц сделал что сделал — слегка чмокнул в губы. На прощание. Романтический сопливый момент. К сожалению, никаких чувств оно не вызвало, кроме прикрытого под улыбкой раздражения.

— Пока.

Дашка шла мимо, посланная матерью купить хлеба, и как-то задержалась, проходя мимо дома Вальца, когда заметила на крыльце две лысые башки.

***

Сочинение, как и монолог Катерины, остались лишь в виде записи в дневнике и двух двоек в журнале. Мать полностью лишила карманных денег и установила новый комендантский час — дома до восьми вечера. Без друзей. Без драк.

Слава вновь чувствовал себя героем социального ролика. Что-то про ненависть, плохие компании, колючий подростковый возраст и полное безразличие родителей. Он много думал про Вальца; Вальц не объяснился (или попросту не успел это сделать) — только ссал в уши и ныл, как всегда, на самом деле, и делал. Ты мне нравишься, Славка. Никто не узнает, Славка. Так люди пытаются убедить себя в чём-то, что не хотели бы признать.

Сентябрь кончался. На улице становилось холоднее, грязнее, противнее — Мытищи и рядом не стояли с маленькой Зелёнкой, но некоторые улицы развозило после дождей, превращая в непроходимое месиво. Слава ухватился за край платформы и, подтягивая своё костлявое тело наверх, забрался. Прислушаться к хуёвым предчувствиям — значит признать трусость.

Но жизнь пугала. И собирающиеся на небе грозовые тучи выглядели отличной метафорой на внутреннее состояние.

Дима Вальц вновь пригласил в гости. На выходные. Как в прошлый раз — только без тех пидорасов. Это всё показалось отличным шансом поставить точки над «и»; признаться Вальцу, что никакой любви между ними быть не может, сказать отличную отговорку «извини, ты не в моём вкусе», обняться и остаться друзьями.

Ветер задувал под тонкий бомбер. Слава поёжился и отошёл под крышу, к палаткам с шаурмой и барахлом. Плохой день. Плохая компания. Плохой Вальц. За спиной чернобородые торгаши лепёшками и тряпками переговаривались на своём языке — но Слава почему-то пропускал раздражающий говор мимо.

На платформе Вальц встретил с кислым видом нашкодившего пса. Когда Вальц был нервный — он мог запинаться, дёргаться и растягивать слова.

— Пойдём на недострой? — совсем неуверенно он предложил, притворяясь, что колотит его от дубака на улице. — У меня дед с бабкой приехали.

Слава кивнул. И пошёл за узкой фигуркой Вальца, игнорируя тревожный звонок.

Если в его мире и существовало три догмы — справедливость, истина и верность — то они гнулись в любые стороны. Подстраивались под любые взгляды. Находили применение для всех. Слава знал, что столкнётся со своим страхом лицом к лицу, едва переступит порог заброшенной кирпичной недостройки.

Всё то, чего боялся он, Вальц и Чепуха с Пахой, вскрылось.

И Вальц оказался законченным мудаком.

Паха встретил Славу сразу же, стоило подняться на второй этаж — прижал грудью, лишив возможности рыпнуться.

— Вот и пидорас нашёлся. Нормально тебе на мужиков дрочить, а, Славка?

— Чего?!

Показалось, будто на голову вылили ведро кипятка: тело обожгло приступом паники, затем паника сменилась злостью — Паха в гневе страшен, но не так, как собственные эмоции — их Слава хреново контролировал. Обернулся назад. Вальц так же стоял за спиной, рядом с лестницей, и столкнуть его вниз ничего не стоило. Именно такое желание возникло, едва картина раскрылась всеми красками — чёрными, белыми и серыми. Вальц, подлая тварь Вальц, его поставил.

Жертвуя дружбой, принципами и честью — чтобы спасти свои.

Слава задохнулся от гнева.

— А то. Ты, блять, к Вальцу целоваться полез! — Паха толкнул в плечо, очень неприятно и болезненно, и Слава сразу же схватил его за запястье.

— Да пошли вы нахуй! — огрызнулся следом.

— Да иди ты нахуй, — писклявым голосом отозвался Чепуха откуда-то со стороны. Подошёл, вклинился в крохотное пространство между Славой и Пахой, и оттолкнул Славу в сторону. — Пидорасом ты оказался, а выёбываешься ещё.

Тогда животное, то самое, облезлое и обиженное, метафора на запутавшийся разум, взяло верх. И Слава крепко вдарил Чепухе по морде. Чепуха опешил, раскрывая некрасивые красноватые глаза. А когда в дело включился Паха — тогда Слава уже не смог отбиться, как бы ни старался. Мир поплыл, превращаясь в разноцветное монохромное месиво с рубиновым кирпичом на фоне. Мир застелило рубиновой кровью, стекающей с носа, разбитых костяшек и пахиной некогда рассечённой брови, вновь лопнувшей от удара.

Они возились в грязи. Как с тем хачом на поле. Как подстреленные бегущие псы.

Слава не знал, подключился ли Вальц, когда его, побеждённого и лежащего в мусоре, пиздили ногами.

Может, всё то, за что он боролся, это умелая фикция.

Может, не стоило тратить своё время на Диму Вальца, очень красиво завлекающего в историю Третьего Рейха.

Может, стоило бросить эту хуйню ещё на моменте зарождения.

Может-может-может.

Слава лежал в бетонной пыли. Тело ломило от пережитых ударов, рёбра ныли, башка кружилась. Он всхлипывал, пытаясь надышаться после драки, и в мыслях оказалось совершенно пусто. В рот стекала собственная кровь из разбитого носа — Слава лежал, униженный, избитый, изгнанный — и трое бывших друзей склонились над.

— Я вас ненавижу, блять, — захлёбываясь слезами боли, выдавливал Слава. — Чтоб вы все сдохли. Со своими хачами. Со своими расовыми зачистками. Со своими убеждениями. Я вас ненавижу, нахуй. Всем сердцем.

Самый жалкий вид — у Вальца.

Конечно, у пидора Вальца. Слава даже не имел претензий к чересчур идейному Пахе. И безвольному Чепухе. Дима, нахуй, Вальц стал палкой в колёсах.

— Ты пидор, Вальц. Просто ебучий пидор!

— Молчи, гомосек, — Паха быстро заткнул Славу ударом по боку — чётко своими новенькими «бульдогами», чётко по почке. — Слова не давали.