Выяснилось, что обе жили раньше в Южно-Сахалинске и работали в местном филиале “Нефтепромрезерва”.

– А семьи ваши там остались?

– Угу. У меня дочь взрослая уже, хоть мужиков и жалко было оставлять.

– Да, Маринка у нас мать троих мужей, со всеми в разводе. Я тоже своего на хозяйстве оставила, и деток. Сыну десять, дочке семь. Но мама там за ними приглядывать должна.

– Не скучаете?

– Скучаю сильно, но деньги-то хорошие. По пятницам буду домой ездить.

– А с собой взять не хотели?

– Нет, даже мысли не было. А что им тут делать? Дыра. Торговых центров нет, а куда их водить на выходных?

Лена допила чай и попрощалась. Сегодня у неё особая встреча, назначенная ещё на “большой земле” – знакомство с главой района. По дороге в администрацию Лена наконец начала встречать людей на улицах. Но все они, как и посетители магазина “Магнат”, таращились на неё в упор, нисколько не стесняясь. Лена не понимала, чем вызывает столько внимания, может, всё дело в твидовом пальто или в яркой сумке. Лучше бы в Москве её оставила. Но почему-то казалось, что дело вовсе не в одежде. Будь она хоть в ватнике и галошах или под плащом-невидимкой, её всё равно раскусили бы – чужая идёт. Она двигалась стремительно, тревожно, обгоняя прохожих, как моторный катер вёсельные лодки.

Лена вышла к главной площади и увидела издалека человек тридцать, столпившихся у серебристого памятника Ильичу. Сначала она решила, что это какой-то митинг или концерт, но, подойдя ближе, поняла, что представление больше напоминает цирковой номер. По клочковатому газону напротив администрации скакали овцы, а за ними, по этому же газону, буксуя и переворачивая дёрн, гонялся полицейский уазик. Со стороны пассажирского сидения из окна торчал громкоговоритель и вещал: “Гражданин Ким! Немедленно загоните своё имущество в грузовик! Вы нарушаете общественный порядок!” Овцы выбегали на дорогу, провоцируя, возможно, первую автомобильную пробку. Публика вокруг Ленина потешалась. “Гражданин Ким! Вы ответите за порчу зелёных насаждений!” Недалеко от клумбы с пожухшими бархатцами стоял припаркованный фургон, на котором, скорее всего, и привезли десяток шерстяных нарушителей. Рядом, в болотных сапогах и клетчатой рубашке, курил водитель фургона. “Нам придётся применить боевое оружие! Слышите? Гражданин Ким!” Невысокий кореец сплюнул сигарету, загасил её носком сапога, и за минуту с помощью длинного прута согнал овец к машине. Коренастый парень помог ему закинуть их в кузов, как мешки с картошкой, а потом запрыгнул сам. Двое полицейских хлопнули дверями уазика и вплотную подошли к корейцу. Один всё ещё не мог расстаться с громкоговорителем.

– Гражданин Ким, вы опять за своё. Придётся выписать штраф. Порча газона – это, знаете ли…

– Да выписывай. Хоть завыписывайся. Где же мне их пасти, если вы всё запретили? Я в своём доме, на своей земле не могу ни чихнуть, ни пёрнуть.

– Гражданин Ким! Попрошу…

– Что ты попросишь? Как маленький был, так впереди всех бежал – дядя Миша, дядя Миша, дайте молока из-под коровы. А теперь что? Вырос, погоны напялил, и всё – гражданин Ким? – кореец махнул рукой и быстро зашагал к кабине фургона и завёл мотор. Полицейские о чём-то зашептались между собой. Публика поцокала и начала расходиться.

Лена, так и не поняв смысла происходящего, зашла в Администрацию. Под одной крышей расположились кабинет главы района, совет депутатов, ЗАГС, отделение полиции и суд. Вахтёр в очках на пол-лица читал брошюру “Группы крови, типы тела, наша судьба”. Похожие очки носил Влад Листьев. Лена хорошо помнила, как по телевизору показывали его похороны. Она тогда спросила мать, почему дяденька с цветами лежит в очках, ведь глаза у него закрыты и он всё равно ничего не видит. Мать не нашлась, что ответить.

Охранник встрепенулся, попросил у Лены паспорт, хотя пару человек перед ней пропустил просто так. Он начал медленно, тщательно выводя округлые буквы, переписывать в журнал её данные со всех страниц. На листе с пропиской остановился, несколько раз перечитал, бубня себе под нос московский адрес: “Шипиловская, Шимиловская… хрен пойми”. Потом секунд пятнадцать, как таможенник в международном терминале, сличал Ленину фотографию с самой Леной и, наконец, выдал листочек, похожий на квитанцию – “посетитель № 13, Горохова Е.Ф.”.

Кабинет Юлии Михайловны, главы Крюковского района, находился на первом этаже. Лена дёрнула дверь приёмной, но она не поддалась, заперта на замок. Странно. Уже одиннадцать часов, даже одиннадцать ноль две. Набрала номер – вместо гудков заиграла “Лунная соната” в электронной обработке. Никто не подходит. Набрала ещё раз. На второй триоли из трубки раздался строгий голос:

– Слушаю.

– Это Елена Горохова, из “Нефтепромрезерва”, у нас встреча с вами в одиннадцать.

– А, вы уже приехали? Я подойду минут через двадцать, – и добавила со значением: – Срочные дела, сами понимаете.

– Понимаю.

Лена ненавидела, когда кто-то распоряжался её временем. Она вообще ненавидела ждать. Чаще всего приходилось ждать в районной поликлинике. Подростком она подолгу сидела в приёмной у терапевта, считала рваные раны на старом линолеуме, слушала, как лампы, перебивая друг друга, мерзко стрекочут на ржавом потолке. Перед ней в очереди обычно сидели три-четыре старушки, которые вежливо здоровались, интересовались её здоровьем и оценками в школе. Лена без труда угадывала нотки корвалола, котлет и жжёного сахара в запахе их шерстяных кофт. Дамы давно перезнакомились и ходили на приём к врачу как на светскую вечеринку:

– Нина, ты в этом году что сажать будешь, “Розетту” или “Пензенскую скороспелку”?

– “Розетту”. И ещё хочу “Ермака раннего” попробовать. Но боюсь, как бы колорад не пожрал. В прошлом году его, гада, еле собрала, потом лежала тряпочкой.

– А чего тебе колорад? Ты внуков попроси, пусть они жука собирают. Мои вон возятся с ним, лапы отрывают.

– А моих не допросишься. Они где сели, там и вокзал.

Когда наступал черёд Лены, она заходила в кабинет, бросала рюкзак у входа, садилась на краешек стула, стоящего боком к столу, и окликала врача:

– Привет, мам!

– А… привет, мышка, – женщина в белом халате отвечала, не отрываясь от собственных записей, больше напоминающих кардиограмму, – как в школе дела? Что за контрольную?

– Четыре.

– Четыре? Почему не пять? – мать поднимала на Лену глаза с нитками лопнувших капилляров.

Лена оправдывалась, что ей достался самый сложный вариант, что другие вообще схлопотали трояки и двойки, но мать всегда заканчивала разговор об оценках одинаково: “Неважно как все, важно как ты”.

Лена обещала, что будет лучше готовиться, потом брала на карманные расходы мелочь из маминого кошелька и мчалась за дошираком и кислющей жвачкой Center Shock. Лене было запрещено входить в кабинет “по блату”, не дождавшись своей очереди, даже за ключами или деньгами на обед.

Юлия Михайловна приехала через сорок минут. Она семенила по коридору как пингвин, сопела и расстегивала по дороге своё болоньевое пальто.

– Ну, проходите, – дама открыла ключом приёмную, а потом и свой кабинет, – я раньше на четвёртом этаже сидела, но потом решила переехать пониже, а то не набегаешься туда-сюда.

Перед входом висело прямоугольное зеркало, чтобы можно было посмотреть на себя, привести в порядок причёску перед тем, как попасть на аудиенцию. Стол в приёмной был завален бумагами, стопки разной величины напоминали тетрис, в который невозможно выиграть – даже если собрать одну строчку целиком, она всё равно не сгорит.

Юлия Михайловна выглядела то ли на сорок, то ли на шестьдесят. Точный возраст определить сложно. Полное лицо, почти без морщин, сразу врастало в плечи – шеи почти не было. Золотые серёжки с рубинами оттягивали крупные мочки ушей. На пальцах по несколько колец, как у жён арабских шейхов. Если муж прогонит – будет на что жить. Она вынула из сумки белый мешок и положила в маленький холодильник, стоявший в углу, потом села на стул и накинула висевший на нём синий рабочий пиджак. На лацкане – значок “Единой России” и герб Крюкова.