Корольков перестал улыбаться. На щеках дёрнулись желваки, но он тут же взял себя в руки и решил отшутиться:

– Вы знаете такую поговорку? У семи нянек, – он на секунду замялся, – четырнадцать титек. А дитя без глазу. Так же и с компанией.

Лена с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. В первых рядах кто-то прыснул, по залу покатился шепоток. Корольков принял это за одобрение и попросил, чтобы задали следующий вопрос. Через день на Ютубе появилось видео, как шеф выступает на форуме. Феминистки выпустили несколько разгромных статей, по интернету разлетелись мемы и шутки. К Королькову накрепко прилипло прозвище “четырнадцать титек”. Лена боялась, что это приведёт шефа в ярость. Но он был доволен. Ему позвонили пара друзей и похвалили, как же здорово он пошутил, так и надо с этим либеральным дурачьём. Скоро вообще начнут требовать, чтобы страной управляла чернокожая лесбиянка без ноги.

В тот раз Лене повезло, но сейчас другое дело. Раскачиваясь в такт движению поезда, она представляла, с каким позором ей придётся собирать личные вещи в картонную коробку и сдавать пропуск начальнику охраны. На “Лубянке” вошла женщина в хиджабе, длинной юбке и чёрной куртке. Пассажиры стали напряжённо оглядываться и расползаться ближе к дверям вагона. Лена поймала себя на мысли, что ей тоже тревожно. Она понимала, что всё это предрассудки, платок – всего лишь религиозный атрибут, как крестик. Она ведь не шарахается от каждого православного, хотя, может, и стоило бы. Но тревога только нарастала. Когда Лена три года назад купила себе машину, мать обрадовалась: “Ну, слава богу, будешь реже ездить на метро, там же теракты”. Хотя вероятность погибнуть возросла в десятки раз. Через пару минут Лена всё-таки не сдержала натиск неприятных мыслей:

“А если рядом и правда террористка? Что я успела за свои двадцать девять? Не поставила ни одного великого спектакля. Впрочем, и не великого тоже. Ипотеку не закрыла. Кто придёт на мои похороны? Корольков теперь точно не явится. А гроб будет открытый или закрытый?”

Тем временем девушка в хиджабе достала из сумки зеркальце, гильзу помады и накрасила губы сливовым. У Лены отлегло. Вряд ли смертница стала бы прихорашиваться перед тем, как её тело разлетится на миллион кровавых кусков.

В офисе Лене передали, что Корольков будет ждать её к двенадцати. Она дошла до приёмной и села на малиновый диван. Секундная стрелка двигалась по циферблату резко и шумно, как будто кто-то всё время передёргивал затвор пистолета. Руки горели и стали влажными, но хуже всего – под мышками разрослись пятна пота.

Секретарь жестом показала, что можно войти. Лена с трудом открыла массивные двустворчатые двери и поздоровалась. Корольков ничего не ответил и даже не кивнул. Она несколько секунд простояла у входа, потом доковыляла до длинного T-образного стола и отодвинула дальнее от шефа кресло. Когда Лена садилась, блестящая кожа, перехваченная круглыми таблетками, пронзительно скрипнула. Корольков раскладывал какие-то бумаги, что-то подписывал, сверял, будто рядом никого не было. На дубовом столе уместились два серебристых компьютера Apple, золочёная лампа с синим атласным абажуром, чёрный кнопочный телефон и ещё один дисковый, с наклейкой в виде двуглавого орла. В углу стоял книжный шкаф с коллекционными изданиями Ключевского, Бисмарка, Макиавелли и Сунь-цзы. За спиной шефа, почти у самого потолка, растопырив пожелтевшие ладони, висели старые лосиные рога. Не меньше минуты она просто молча сидела, уставившись на календарь “Служба экономической безопасности. Отечество. Честь. Доблесть”. С каждой секундой ей становилось всё хуже, подступила тошнота.

– Что ты хочешь мне сказать? – Корольков заговорил спокойно, не отрываясь от своих бумаг и не смотря на Лену.

– Я? Я думала, что вы меня вызвали, чтобы… – она запнулась.

– Ты думала? А чем ты вообще думала, когда звала этих уродов? – Корольков швырнул перед собой ручку Montblanc. – Ты меня идиотом хотела выставить?

Лена полагала, что идиотом он выставил себя сам, когда нацепил царские усы. Но, естественно, промолчала. Шеф быстро загасил ярость и продолжил деловым безапелляционным тоном.

– С твоей северной лимитой разговор короткий. Они уже уволены. А вот по тебе вопрос не решён, – Корольков поднял на Лену полый, бесчувственный взгляд. Ей захотелось спрятаться под стол, но вместо этого она уставилась на него в ответ. Самым страшным наказанием была неизвестность.

Через полминуты он всё-таки сжалился.

– Поедешь в командировку. Мы включились в большой партнёрский проект, – Корольков намеренно цедил информацию.

– Куда?

– С глаз моих подальше, – он снова назидательно замолчал, – на Сахалин.

– И что за проект?

– Новый завод сжиженного газа.

Лена представила безжизненную махину с тысячами баллонов, труб и датчиков.

– Что я там буду делать?

– Как что? Людей искать. Архитекторы, инженеры, конечно, есть. А вот ты будешь нанимать на стройку местных, чернорабочих, раз ты их так любишь. Должен ведь кто-то копать и дерьмо носить.

Лена мысленно примерила на Королькова лосиные рога.

– Ты чего улыбаешься? Времени – полгода. Должна трудоустроить минимум пятьсот человек.

Казалось, что проще самой устроиться землекопом.

– Мне нужно подумать.

Корольков откинулся в кресле. Сразу не прогнулась. Это хорошо.

– Ну, думай. Два дня у тебя. Но имей в виду. Я ведь могу просто пальцами щёлкнуть, и тебя ни одна собака на работу не возьмёт. Если не начальство, так безопасники зарубят.

Лена резко поднялась, попыталась одёрнуть платье, но оно приклеилось к ногам. Когда она была уже в дверях, Корольков добавил:

– И вот ещё что. Как говорят мои друзья-виноделы, чтобы ягода вышла хорошей, лоза должна страдать. Может, и выйдет из тебя толк.

Страдать Лена начала уже в своё первое сахалинское утро. Она проснулась от протяжного звука, чуть не проломившего стекло. Ей показалось, что за окном одновременно замычали сотни, тысячи коров. Потом звук повторился, но был уже глуше – стадо отступало. Из старого порта отчалила баржа. Солнце, не пойми откуда взявшееся, полезло из окна, как дрожжевое тесто. Тонкие нейлоновые шторы в ромашку совершенно не спасали от воинственного света. “Господи, всего полночь. Только полночь”, – Лена посмотрела на свои ручные часы, которые, конечно, забыла перевести. Она даже толком не успела уснуть, а в Крюкове уже наступило утро. Кто вернёт ей восемь часов жизни?

В подъезде по-прежнему было темно. Но на третьем этаже вместо знакомого колдыря теперь валялась упаковка от презервативов “Эротика Де Люкс” – знамя любви, победившей морок. Лена облегчённо выдохнула и поспешила на свежий воздух. Пора раздобыть еды.

К торцу соседнего дома примкнул магазин “Магнат”. Лена толкнула тяжёлую дверь, обитую ветхим дерматином, и вошла. Продавщица в голубой пилотке и клеёнчатом фартуке листала газету. Возле ящиков с овощами копались две старушки. Мужик в пиджаке поверх фланелевой тельняшки разглядывал витрину с баклажками пива. Они оторвались от своих занятий и завороженно уставились на Лену, как будто вместо грязного половика постелили красную дорожку, и вошла сама Джулия Робертс.

– Вы почему за собой не закрываете? – наконец отошла от лёгкого оцепенения продавщица. – Тут швейцаров нет!

– Извините, – Лена с трудом прикрыла пудовую дверь.

Она огляделась. Обычный такой магазинчик. Кроме еды продаются шампуни, трёхлитровые банки под соленья, уголь для мангала и женские панталоны.

– Мне йогурт, питьевую “Активию”, можно?

Продавщица протяжно, испытующе посмотрела на Лену, а потом бросила с вызовом:

– Можно. Двести девяносто семь рублей.

– Сколько?! – Лене показалось, что она ослышалась. Это в шесть раз дороже, чем в Москве.

– Девушка, я так посмотрю, что вы не местная. Хоть бы ценники сначала изучили.

Если бы в Москве Лену спросили, сколько стоят яйца или масло, она бы растерялась. Лена давно перестала смотреть на цены в продуктовых и кидала в корзинку всё, что ей хочется. Но сейчас она оглядела магазин ещё раз и обнаружила, что самые привычные продукты – яблоки и помидоры – стоят баснословных денег, как будто их везут из соседней галактики, а не из братского Азербайджана. В центре зала в одном из ящиков лежал маленький, похожий на пушечное ядро, чёрный от пыли арбуз. Кто-то пальцем подрисовал ему улыбку. На ценнике было даже не написано, а выдавлено ручкой без чернил – “1400 руб”. Похоже, арбуз лежал здесь вовсе не для того, чтобы его купили, а как символ лучшей богатой жизни, которая когда-нибудь непременно настанет.