– Да. Да. Да!!! Охренеть! – Взялся за голову и сел на пол. – Федя, с меня пиво! Золотой ты мой человек! Федя, с меня ящик пива!

Взял пачку, достал ещё одну сигарету и закурил прямо на полу посреди кабинета, уставившись в стенку с блаженным видом. Словно ему только что дала Анжелина Джоли.

– Алло, Семенов? Это я. Дуй в архив. В декабре, говоришь, замки спиливали? Ищи протокол, фамилию-имя-отчество мужика из мастерской ищи. Сканируй шли мне. Кажись, мы с тобой многоэпизодник раскрыли. Готовь дырочки на погонах!

Снял трубку городского, набрал.

– Полковник Крутиков, следственный комитет. Приветствую. Мне нужны дела по нераскрытым убийствам, за последний год. Девушки от 17 до 30 лет. Да… да… Нет, срочно.

Выдохнул. С удивлением обнаружил в левой руке докуренный до фильтра хабарик. Пошёл в сортир. Пачку выкинул в ведро. Чтобы наверняка. Не курит же…

Из театра домой возвращался на своих двоих. Короче было по набережной Крюкова канала, потом на Краснофлотский пешеходный мост. Но тогда пришлось бы идти мимо родной школы, гори она адским пламенем. Поэтому шёл по Декабристов и на Поцелуев мост. Когда получка или зарплата приходилась на рабочие дни «на сцене», заходил обязательно в бар на углу, брал кружку тёмного и бефстроганов. Уж больно они были у них замечательные. Пожалуй, это была единственная слабость, которую он себе позволял. И вот, шёл он по Декабристов, доходил до набережной и переходил проезжую часть. Пешеходный переход без светофора, центр культурной столицы. Важно ступал на краешек тротуара и поток человеческих амбиций, воплощённый в железе, останавливался, чтобы пропустить его святейшество Евгения Алексеевича Зорина. И он шествовал, как небожитель, чтобы перейти Мойку по мосту, с которого видны купола трех соборов, и направлялся к себе в коммунальные покои, взяв предварительно в подвальчике рядом с домом черничный йогурт из запотевшего холодильника. На завтрак.

– Ну, что я могу сказать про Зорина, гражданин следователь?

– Товарищ, – поправил Крутиков и поставил перед гостем стакан с чаем.

– Да, товарищ… Работает хорошо. А как человек… Гордый, в себе весь. Ни с кем не общается – коллектива чурается. Он ведь как к нам попал? Раньше он певцом оперным был. Подающим надежды дарованием, так сказать. Его на всякие конкурсы отправляли, на фестивали. В Париже он даже был, приз там получил какой-то. Потом женился. Жена его тоже певица была. А как-то раз он из поездки возвращается – а она в койке с режиссёром, значит. Говорят, он на нервной почве, так сказать, голос потерял. Жалко его. Артисты – натуры тонкие. Они без театра-то не могут. Вот, Зорин к нам в мастерские пришёл работягой простым. Чтобы, так сказать, остаться в театре, в котором мечтал петь. Чудной он, но по работе никаких нареканий. Хотя…

– Хотя – что?

– Однажды я его чуть не уволил. Он облажался c… ну не важно с чем, короче – рухнули декорации. Готовые совсем. Год назад было. А потом оказалось, что у него мать умерла. Ну я ж не зверь… Вот после этого он совсем в себя ушёл. И чудить стал.

– Чудить?

– Ну, однажды, например, ребята видели, как он в Мойку купаться полез. Под мостом.

– Может, утопиться хотел?

– Нет-нет, точно не утопиться. Говорят – нырял, как будто искал что-то на дне… Какого лешего ему там понадобилось?

– А вот скажите, с женой его что стало?

– А все хорошо с женой его. Она сейчас, вроде, в Париже живёт. У неё в Гранд-Опера контракт.

По длинному коридору питерской коммуналки шествовала процессия. Дорогу показывала Зинаида Федоровна: как положено приличной соседке – в цветастом халатике, замызганном переднике, с убранными в узел сальными седыми волосами. Делегацию гостей возглавлял гордый Семенов с ордером наперевес. За ним семенил слесарь, слегка клонясь под тяжестью чемоданчика с инструментами. Потом шли понятые, следом за которыми – ещё два опера.

– Эта? – ткнул Семенов пальцем в дверь, к которой Зинаида Фёдоровна подвела процессию.

– Эта, – уверенно подтвердила соседка.

– Вскрывайте, – с важным видом велел Семенов слесарю. Тот кивнул и приступил к делу.

Комната аккуратная, хотя ремонта здесь не было, пожалуй, с момента падения Временного правительства и пришествия к власти большевиков. Мебель старая, но в хорошем состоянии. Никакого беспорядка, несмотря на то, что комната во владении холостяка. В красивой рамке среди книг – две женские фотографии. На одной, черно-белой, – зрелая женщина с укоризненным взглядом, поджатыми бантиком губами и с такими же густыми, черными, как у Зорина, бровями. На второй – совсем другая, молодая. Концертное платье в пол, драпированный пояс перехватил талию и сделал её похожей на хрупкий фужер для шампанского. Её великолепный блонд сияет в лучах софитов, как нимб. Снимок сделан за мгновение до того, как она начнёт петь: губы приоткрыты, грудь наполнена воздухом. И нет никаких сомнений, что извлекаемые звуки будут столь же прекрасны, как и сама девушка.

К обоям булавками аккуратно прицеплены газетные вырезки. Семенов ещё подумал, дескать, вот что значит «пожелтевшие от времени».

«02.06.2015. Париж разбивает сердца.

В Париже срезают тонны замков, оставленных в знак вечной любви на мосту Искусств…»

А ниже – цветастая фотография, сделанная на плёночную мыльницу: та же блондинка, её нежно обнимает за талию совсем ещё молодой Зорин. Они стоят на мосту с деревяным настилом, к перилам которого прикованы сотни замков разного цвета и формы.

Забренчало, в массивной железной двери, покрытой неровными слоями краски, открылось маленькое окошко. В окошке появилась рука, держащая железную миску с тошнотворно пахнущей баландой.

Зорин взял миску, с недоумением взглянул на её содержимое и поспешил заглянуть в ещё отверстый портал между мирами.

– Извольте, любезнейший, а по каким дням здесь дают бефстроганов?

Дежурный по ту сторону железной двери прыснул и окошко гулко захлопнулось.

Через пару минут из коридора раздался раскатистый гогот караула.

– БЕФСТРОГАНОВ!!!

«…Шесть месяцев велось судебное разбирательство по делу так называемого Поцелуева маньяка. Напоминаю, его жертвами стали шесть девушек в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Наконец приговор оглашён, и преступник отправлен к месту отбытия наказания. Теперь город может спать спокойно. Спать, гулять, любить…»

– Андрюха, у нас труп! Возможно – криминал!

– А? Женщина? Молодая, блондинка, красивая?

– Не, старая, толстая. Лицо опухшее все – тело хрен знает сколько в воде плавало, от воды раздуло, наверное.

– В смысле?

– В Мойке нашли, у Новой Голландии. Лёд стаял – всплыла.

– А документы при ней какие-то есть?

– Ага, корочки гида.

Лилит раньше и не догадывалась, что муж умеет так водить. С доставшимся им «Мустангом» он обходился как заправский дрифтер: занос влево – и песочные брызги веером разлетаются из-под колёс, занос вправо – и тормоза жалобно вопят о пощаде.

Наконец, вой сирен остался далеко позади. Вот уже с полчаса они ехали по прямому шоссе среди скошенных кукурузных полей в сторону мексиканской границы, и ни спереди, ни сзади на много километров никого не было. Теперь точно оторвались. Лилит спрятала ствол в багажник и поцеловала гладко выбритую щёку мужа.

Джон потыкал кнопки, и из колонок раздались задорные звуки банджо. Водитель довольно кивнул сам себе и оставил приёмник в покое.

– Да переключи уже станцию. Ты же знаешь, я ненавижу кантри.

– Придётся потерпеть, детка. Это местное радио. Нам сейчас лучше быть в курсе новостей.