– Ну да! Надо же, весь мир знает только тень отца Гамлета, а у вас, оказывается, призрак Калибана объявился, да ещё и в обличии кабана! Уж Шекспир точно об этом даже и не догадывался! Где-то в Тмутаракани бродит неприкаянная душа его урода-разбойника! Ну ты, старик, даёшь! – не в силах сдерживаться, расхохотался Владимир. – Ты прости, но я просто не ожидал такого от тебя!

Николай вздохнул, помолчал. Потом с видимой неохотой, как будто бы разъясняя несмышлёнышу простую и, вместе с тем, ещё неизвестную только ему истину, сказал:

– Я никому об этом не говорю. Тебе одному, ты ненашенский, а деревенским только скажи, засмеют, – дурачком сделают с «мухами в голове». И тебе я хотел все рассказать только после того, как ты сам, своими глазами увидишь его появление. Это трудно понять просто так. Идти к камню сейчас рано, посидим ещё, а вечером, когда луна выйдет, увидишь сам.

– Ага, Колян, особенно после того, как мы наклюкались, да ещё прибавим, – ведь ещё не вечер, ты сам сказал, – можно и не такое увидеть!

Николай махнул рукой:

– Чего сейчас слова тратить! Разберемся на месте, а пока давай подрыхнем. Вон твой топчан. Часа четыре у нас есть…

Владимир не заставил себя долго упрашивать, ибо ощущал уже изрядную слабость в ногах. Едва он опустил голову на подушку, как провалился в сон, словно в глухую темную яму. Проснулся он оттого, что его настойчиво трясли за плечо.

– Ну, чего… кто там, уйди, Колян, спать хочу!..

– Ладно, ладно, успеешь – вся ночь впереди. Вставай, пошли, не то пропустим появление Калибана.

– Какого ещё Калибана?

Но Николай, уже усадив его на топчане, поднес к его носу стопочку с пахучим, ядрёным самогоном. Судя по аппетитному заглатыванию содержимого стопочки, пробуждение его друга было скорым и окончательным. Наскоро закусив, приятели уже через пятнадцать минут расположились в месте, откуда хорошо просматривался в лунном свете мрачный, тёмный массив камня.

Он один высился из полумрака глубокой обширной пади. Свет луны, высвечивая каждую травинку вокруг, терял свою силу, не достигая её дна. От этого падь казалась ещё более мертвенной и зловещей. Молочно-белые тяжи тумана, вначале ещё белёсые, спускаясь к пади, сливались в единое жемчужное полотно, укрывая всё вокруг тяжелым клубящимся саваном. Он колыхался и густел с каждой минутой. Совсем скоро можно было видеть лишь блестящий диск ночного светила на черном небосводе, озаряющий безбрежное море белой тьмы и восставший, казалось, из середины мира черный обелиск.

Владимир, сбрасывая с себя наваждение жуткой по своей красоте и мощи картины, тряхнул головой. Искоса взглянув на друга, Владимир не удивился, увидев напряженно-застывшее лицо. Подобравшись, будто собрался стремительно куда-то бежать, Николай неотрывно смотрел в одну точку. И вдруг, толкнув Владимира локтем, прошептал:

– Вот он, вот, смотри…

Из накрывшего их густого низового тумана, сконденсировался более плотный его клуб, образовавший нечто и впрямь поразительно похожее на огромного секача. Владимир видел это совершенно отчётливо. Клуб находился всего метрах в десяти от них и проявлявшиеся очертания он не смог бы спутать ни с чем. Это был именно огромный вепрь. Его фигура была настолько отчетлива и ясна по форме, что Владимир несколько раз с силой зажмурился и потер ладонью лицо. Неправдоподобность этой картины усугубилась еще и тем, что Владимир с мистическим трепетом увидел, как она сдвинулась с места и направилась в их сторону. Владимиру понадобилось огромное усилие воли, чтобы не сорваться с места и, не заорав в безотчётном ужасе, броситься бежать прочь.

Фигура прошествовала мимо них на расстоянии метра. Он бы мог при желании коснуться её, но, лишь откинувшись назад, застыл, наподобие статуи. Призрак медленно удалился, спускаясь по отлогому склону пади в направлении камня. Подойдя, он уткнулся лбом в черную матовую поверхность обелиска и замер…

– …м-да, ни за что бы не поверил, если бы своими глазами не увидел это.

Николай ничего не ответил, только затянулся папиросой, вспыхнувшей в темноте ярко-красной точкой.

– Ты меня совсем заинтриговал! Что там за история случилась, о которой ты говорил? – Владимир заворочался на скрипучем топчане. – Всё равно после таких видений что-то не хочется спать! Давай, выкладывай.

– Долго выкладывать придётся…

– А я и не тороплюсь, да и ты с сегодняшнего дня находишься в отпуске.

– Знаешь, если на чистоту, то я не очень бы хотел рассказывать об этом. Не знаю, как и сказать, чтобы ты понял меня…

– Да так и говори! С каких это пор ты стал таким скрытным? В Афгане, мне помнится, мы делились всем до самого донышка, только что душами не обменивались. Что-то ты, брат, испортился…

– Да ничего не испортился, только…

Владимир не видел в темноте лица Николая, но в его голосе ему послышались доселе неизвестные интонации.

– Вот ты говоришь, там, в горах, когда нам пришлось трое суток куковать в разбитом БМП, всё было просто, – без сантиментов и душевного самокопания. – Снова долгой затяжкой вспыхнул в темноте огонек сигареты. Владимир на миг увидел отрешенно-серьёзное лицо Николая. – На гражданке, после дембеля, всё мне казалось вокруг сплошной преснятиной. Так, жил по инерции…

– Что-то я никогда не замечал в тебе никакой инерции, когда приезжал.

– Ну, так я только тогда и жил, когда видел тебя да ребят. Но потом произошёл один случай… С той поры как-то всё переплелось, усложнилось и жить стало совсем пакостно. Я вот часто теперь думаю: «Стоило ли драться там, чтобы выжить и медленно помирать здесь, живя как в дерьмовой помойке!».

– У-у, как всё запущено! – протянул Владимир. – Ты вот что, давай с самого начала и поподробнее, делись, не стесняйся, разберемся, что да как!

– Нет, ты мне скажи, умник ты мой, что такое может случиться с человеком, если он стал по ночам видеть сны, от которых душа болит и виной тому был самый простой зверюга?

– Понятия не имею, но по первому рассуждению сдается, что ты, парень, медленно свихиваешься здесь, в этой глухомани. Тебе, с твоими мозгами жить надо в людском котле, вариться там. Тогда и мысли у тебя были бы все по делу, а не ударялись в глюки. И всё, всё, хватит предисловий, давай, гони, поэт, своё варенье…

…Слушай, Николай! Вот где сидит у меня, – председатель постучал ребром ладони по горлу, – твой уникальный экземпляр! Хватит с меня! Сегодня же отсылай запрос на отстрел, отлов, – что хочешь, но чтобы этого косматого дьявола с его бандой через неделю в нашем лесу не было!

Председатель запальчиво швырнул фуражку на край стола, откуда она свалилась на натоптанный пол егерского домика. Николай не спеша поднял фуражку. Отряхнув ее, протянул председателю:

– Иван Василич, да разве я против? У свояка намедни огород так разворотили, что твой плуг, язви их в дробину! Но… нельзя! У меня строженная бумага на них и особенно на этого… вепря. Наука за ним наблюдает.

– Да пошел ты в эту самую науку вместе… со своей бумагой!

Председатель смял фуражку белыми от натуги пальцами. Зыркнув на лесничего, повторил с нажимом:

– Чтоб через неделю вопрос был решен, иначе сами управимся безо всякой науки, как наши деды – рогатиной под дых. Поди потом доказывай, где он напоролся на кол!

– А вот это самоуправство я не допущу! Сделаете что, – точно бумагу в управление напишу о самочинстве. – Николай потыкал пальцем в стол. – Неохота мне что-то из-за вас башку подставлять под закон! Здесь, чую я, штрафом не отделаешься!

Председатель некоторое время молчал, уперевшись взглядом в пол. Затем, досадливо крякнув, поднялся:

– Ты попробуй своей бумажкой людей удержать, у кого огороды разорены, а тогда посмотрим, чей закон выше, – твой, шкурный, или их, которым жрать нечего зимой будет. В общем, так: сегодня в шесть тридцать собрание правления, – чтоб был!

Он вышел, а лесничий, озабоченно глядя ему вслед в окно, пробурчал: «Холера забери всю эту музыку!» Однако что-то предпринимать надо было. Кабан-секач уже второй год подряд повадился приводить стадо на поля и огороды. Посевы гибли, несмотря ни на какие меры. На сторожей надежда была весьма призрачная: с палкой на трехсоткилограммовую тушу не попрешь, а хоть бы и поперли, да некому стало! Смельчаков сильно поубавилось после того, как в прошлом году попробовали шугануть его собаками да криком. Где там! Придавил двух мордашей, лихоимец, и был таков!..