Думать. Думать. Что же здесь не так?
Годжо застыл, всматриваясь в серую вьюгу.
Сильнейший не спешит использовать свою технику.
Казуки, наконец, понимает. Это лежало на поверхности, но казалось настолько нереальным, что даже совершенный мозг Шестиглазого не сразу позволил себе осознать это: в пурге не чувствуется проклятой энергии. Совсем.
Будто и нет увеличения территории, поглотившего больницу. Нет проклятия первого ранга. Только снежно-пепельная буря.
— Ру! — перекрикивает вой ветра Казуки.
Годжо оборачивается к нему и, улыбаясь, пожимает плечами: «прости, сам пока не понимаю». У Ноды кружится голова от волнения, он едва ли может сосредоточить взгляд на лице Сатору. Виноватая полуулыбка выбивает землю из-под ног. Теперь оба шамана понимают, что угодили в чью-то странную ловушку. У Сильнейшего пока не получается с ней разобраться, не помогают даже шесть глаз, способные видеть скрытое. Казуки не может ничего; он — ничтожный слабак.
Пузырь чистого воздуха прорезает чёрное щупальце. Протыкает его, лопая, как резиновый мячик. Проходит ровно между Сатору и Казуки, но острые шипы на конце рвут форму шаманов. Нода видит, как в царапинах, покрывших грудь Годжо, проступает кровь, тут же притягивая к себе загрязнённый воздух. Чувствует и собственную рану, отдающую неприятной пульсацией. Щупальце исчезает. Бесследно. Теперь Казуки понимает, что именно метель скрывает проклятую энергию. Сатору тает в бело-чёрном урагане, не успевая дотянуть своё расширение территории до Казуки.
Нода смотрит, как пелена пожирает Сатору — тянущего к нему руки, тщетно пытающегося прорваться сквозь неё. Теперь черёд Казуки виновато улыбаться: он ничего не может сделать. В этом пугающем месте он перестал ощущать даже собственную духовную силу. Жалкий и беспомощный. Он попытается продержаться в геенне, наполненной льдом и золой, до того момента, как Сильнейший со всем справится.
Казуки задерживает дыхание, надеясь, что этого хватит на пару минут. Он верит Годжо. Ждёт разрушительную вспышку, лазурью рассеивающую вьюгу. Закрывает глаза, потому что в них набился противный чёрный песок. Умоляет себя не бояться. Просто ждать.
Тишину рвёт вопль. Так кричат те, кто лишается руки под лезвием тупого ножа. Кричат придавленные перевернувшимся автомобилем. Зажимающие сквозные раны в грудной клетке. Умирающие.
Казуки срывается с места — разводит руками плотные массы частиц, зависших в воздухе, до боли в мышцах напрягает ноги, чтобы переставлять их одну за другой. Тело влипает в вязкую массу, похожую на желе, движения замедляются, не оставляя шанса продвинуться ещё хоть чуть-чуть. Даже слёзы и те зависают на щеках, останавливая своё падение.
Внутри Казуки бушует точно такой же вихрь. Он уверен: кричал Сатору. Оглушительно, отчаянно и недолго. Нода не знает, сколько у него есть времени и есть ли оно вообще, но он обязан добраться до Годжо. Найти его в этой проклятой ловушке и вытащить. Нужно просто идти вперёд.
Крик повторяется. Теперь он совсем другой — сдавленный, булькающий и тихий. Его едва слышно за воем ветра.
У Казуки немеет всё тело. Страх парализует его, волнами мурашек расходясь до самых кончиков пальцев. Сознание не способно на то, чтобы рисовать перед глазами картинки, но они неведомым образом оказываются прямо в сердце: Годжо с перерезанной шеей в стремительно растекающейся лужей тёмно-алой крови.
Нода замирает. Это бесполезно: даже если он доберётся до Сатору, то чем он — шаман второго ранга — сможет помочь Сильнейшему?
Годжо всегда повторял одно и то же: «Если что-то случится, то просто стой на месте и жди меня». Он, слепо уверенный в себе, беззаботный и безответственный, действительно думал, что сможет выбраться из любой передряги, чтобы вернуться к Казуки. Он отвлекал Ноду во время тренировок, утягивая к озеру; вместо того, чтобы обучать концентрации — целовал шею; предлагал вообще бросить учёбу и уехать жить в Корею, где проклятий гораздо меньше. Годжо никак не подготовил Казуки к нынешнему моменту — тому самому, невероятному и исключительному, когда Сильнейший нуждается в помощи.
Давление внутри черепа распирает виски, трещат костные стыки и темнеет перед глазами. Нода призывает все свои скромные таланты к раздумьям. Он перебирает сотни вариантов, снова и снова отбрасывая лучшие из них, потому что на это его магии не хватит. То, что его мозг в итоге оставляет как единственное решение, поражает своей незамысловатостью: нужно сейчас же стать сильнее.
Сатору Годжо — аномалия, он продержится несколько минут, даже если его тело похоже на решето. Даже с отрубленной головой.
Казуки ногтями снимает кожу со своих висков. Ему хочется просунуть палец в ушную раковину, дотянуться до серого вещества в черепе и достать оттуда образ умирающего Годжо — та боль, которую он распространяет по телу, мешает думать.
Чтобы хоть как-то отвлечься от неё, Нода бегает взглядом по белому полотну вихря. Глаза снова стремительно наполняются режущими, словно кусочки стекла, крупицами золы. Казуки собирается зажмуриться…
Кое-где на земле иней и пыль пульсируют. Не кружатся в потоках магического ветра, а текут в направлении чего-то неизвестного. Нода вспоминает, что обратил на это внимание сразу, как только вошёл: энергия бежит куда-то, подобно крови по сосудам. Значит, где-то должен быть центр. Сердце.
Казуки падает на землю, на ощупь находя слабую пульсацию духовной силы. Кладёт руку и, как слепой тростью, прощупывает путь. Нить сосуда петляет, но с каждым метром становится всё толще и напряжённей. Буря хлещет Казуки по бокам, набивает ноздри и рот холодной пылью. Двигаться почти невозможно. Но Нода ползёт — дальше и дальше. У него нет другого выхода, нет выбора — только эта нелепая догадка.
Ладонь поднимается вверх, следуя за потоками магии, пробивающимися по туннелю. Казуки понимает, что пора открыть глаза. Перед ним действительно сердце: чёрный комок мышц и вен, подрагивающий в такт толчкам энергии. Ноде сначала кажется, что это сосуды наполняют орган… Но уже в следующую секунду вся сокрушительная сила, исходящая от сердца, прибивает Казуки к земле. Он слышал о таком: проклятые предметы, сохранившие в себе душу владельцев. Тот, кто решится это поглотить, станет сильнее. Или умрёт.
Казуки с облегчением улыбается. Наконец, эхо крика в ушах затихает. Что бы ни случилось дальше — силы чёрного сердца хватит. Это остановит ураган. Нода берёт комок мышц и, поднеся к лицу, жадно кусает.
***
Я прикуриваю сигарету. Другого выбора нет. Даже если я сейчас вскочу с причала и со всех ног побегу к домикам — на полпути меня разорвёт изнутри. В груди под рёбрами нарастает чувство, похожее на скатанный из лавы и льда шар. От чередования жара и холода мои внутренности сводит, как зубы от горячего кофе и мороженого.
Сигаретный дым проваливается в лёгкие, заменяя собой последний оставшийся воздух. Глухо кашляю. Но всё равно затягиваюсь ещё.
Годжо пришёл сюда без повязки и очков. Разбитым вдребезги драгоценным ожерельем сверкают в ночи его глаза. Я отвык от них, поэтому не могу различить никаких эмоций за сиянием. Кажется, будто смотрю в рассеянное пылью зеркало. Его осколки входят мне под ногти. Режут шею. Оставляют жгучие полосы на щеках. Взгляд Годжо безжалостно скользит по мне, царапая тело, лишённое панциря. Мне нужно вернуть его на место: сказать что-то злое и грубое, выдохнуть дым прямо в лицо, встать, уйти. Но я не могу. Снова роняю голову на сложенные на коленях руки. Хотя бы не буду смотреть.
— О том, что ты жив и приехал в Токио, мне рассказала Мей, — начинает Сатору.
Сначала принимаю его голос за шум ветра — настолько тихо и безжизненно. Перед глазами у меня тёмно-синие от лунного света доски причала. Не подниму голову ни за что.
— Я сначала не поверил. Мне сказали, что ты умер тогда… Я и сам видел твой труп, — голос Годжо становится почти беззвучным; я зачем-то прислушиваюсь, не могу упустить ни слова. — А спустя десять лет мне говорят, что видели тебя на какой-то помойке в Уэно. Что ты — единственный в истории шаман, поглотивший проклятие. Забавно, да?
