========== От одного до десяти ==========

Десять.

Сатору Годжо стоит у двери. Вместо повязки солнцезащитные очки.

Девять. Восемь.

Дышит тяжело. Но правильно: на два счёта вдох — задержать — два счёта выдох. Надеется, что это поможет ему успокоиться. Хотя отлично знает: нужно представлять себе пейзажи, думать о том, как кислород наполняет тело, гнать прочь негативную энергию и плохие мысли. Перед закрытыми глазами Годжо — прямо на обратной стороне верхних век — криво усмехается остроносое и знакомое до крошечной родинки над губой лицо. Вытравить этот образ невозможно. Разве что порвать тонкие перепонки, оставив глазные яблоки беззащитными.

Семь. Шесть. Пять.

Годжо досчитает и войдёт. Улыбнётся, пошутит и перейдёт к делу. Он так решил.

Четыре. Три.

За прошедшие десять лет многое могло измениться. Счастливый брак и дети, неудачная причёска, пластическая операция, работа, учёба за границей… Что угодно. Но три пары глаз — наследие клана Годжо, позволяющее видеть скрытое — не ведутся на столь очевидный самообман. Сатору знает, что всё осталось прежним. Беспорядок чёрных кудрей, настолько тёмных, будто кто-то вылил на них чан дёгтя — дотронешься и на пальцах останутся следы. Раздражённый прищур светло-серых глаз. Резкий голос и привычка приоткрывать губы в моменты раздумий.

Два.

Один.

Годжо осторожно прислоняется лбом к двери. Ещё раз до десяти и тогда точно вперёд.

***

Я лежу на этом диване уже третью неделю, но обращаю внимание на то, насколько же он грязный, только после того, как комнату озаряет своим присутствием Сатору Годжо. Обивка испачкана колой, пивом, кофе и чем-то прозрачным — о происхождении последнего я и думать не хочу; она, как ёжик, покрыта острыми иголками хлебных крошек и моими короткими чёрными волосками с висков. Я выгляжу таким же неряшливым: растянутая футболка, шорты с рисунком улыбающихся своими кокосами пальм и земля под отросшими ногтями. Хотя для мертвеца — коим меня считал эти десять лет Годжо — я отлично сохранился.

Сатору замирает в дверях. Он не замечает меня благодаря высокой спинке дивана, развёрнутой как раз к выходу из вонючей халупы. Есть доли секунды, чтобы его рассмотреть; он вот-вот поймёт — меня видно в отражении большого зеркала у стены. Я с неожиданной жадностью цепляю образ Сатору, используя по максимуму мгновение, когда могу сделать это незаметно. Клетки сетчатки преобразуют свет, превращая его в нервные импульсы, спешно пожираемые моим мозгом. Годжо — высокий и красивый. Он идеальнее всех голливудских актёров, на которых я пялюсь в телике. Немного возмужал за десять лет, но остался всё таким же: не сменил ни чёрную куртку, ни манеру сжимать челюсти, когда думает, что его никто не видит.

— Хэй, привет! Не ожидал тебя здесь застать, — я уже не смотрю в зеркало, но по голосу слышу, что Сатору улыбается и перекатывается с носков на пятки.

— Ох уж эти случайные встречи, — нехотя подыгрываю я.

Я знал, что Годжо придёт. Плевать на наше прошлое — ему всё доложили и сейчас он нуждается во мне. Гордости Сильнейшего не хватит на то, чтобы закрыть все шесть глаз на этот факт. Один нет-нет да и обратит в мою сторону насквозь пронизывающий взор. Чуть скосит, тут же вернётся на место. Но и это поселит в голове навязчивую мысль. Хотя я думал, Годжо будет гнать её от себя чуть упорнее, ведь прошло только три недели с моего прибытия в Токио — а он уже здесь. Готовый играть по моим правилам. Так ведь, Сатору?

— Не пригласишь меня на чай? Или, может, для меня найдётся сувенир из Европы? Всё-таки десять лет прошло.

Начало фразы беззаботное, конец — падает камнем на дно колодца. Глухо и тяжело. Свет, источаемый глазами Годжо, отскакивает от зеркальной поверхности и бьёт в меня. Интересно, о чём же он думает? Как я оказался в этом свинарнике? Почему так спокоен? Или самое банальное: какого хрена я не сдох?

Хлопает дверь соседней комнаты. Я собираюсь представить двух магов друг другу, но до звона натянутые нервы Сатору не выдерживают и секундной паузы:

— Кто это?

Сначала я правда планировал нормальное знакомство. Вообще, в моей голове эта встреча выглядела сухой и короткой. Годжо входит, скривившись, признаётся, что нуждается в помощи, спешит убежать от вони помоев, тараканов, грязи и от меня.

Но всё уже отправилось к чертям: эта игра в гляделки через зеркало испортила настроение. Лучше бы мы взаимно решили не смотреть друг на друга. Но пока вышедший из спальни Ригард отвлекает внимание Сатору, я — проклятый противоречивый характер — снова впиваюсь взглядом в его фигуру. Он поворачивает голову, через дужку очков сверкает невозможно-голубая радужка — будто кто-то кинул бриллиант в гору мусора. В наспех найденной, самой дешёвой квартире нет ничего, что могло бы сравниться с яркостью глаз Сильнейшего. Те безвкусные жёлтые кружки, с утра донимающие меня своим кислотным цветом, кажутся втоптанной в землю яичной скорлупой. Рядом с Сатору Годжо весь мир останавливается и меркнет. Между небом и землёй он один — достоин.

И всё это достоинство он спускает на то, чтобы с накаляющим воздух раздражением пялиться на беднягу Ригарда. Несмотря на выдающееся тело, он обычно добрый и тихий. Гнев Шестиглазого из клана Годжо вкупе с акклиматизацией после перелёта — сведёт малыша в могилу.

— Это мой любовник — Ригард, — небрежно бросаю я и неизвестно почему замираю в ожидании, кусая тонкие губы.

Ничего не происходит. Только дыхание Сатору становится медленнее и глубже. Неужели его успокоило, что нашёлся кто-то, готовый меня терпеть?

Мурашки, пробежавшие по телу от раздражения, не дают больше лежать. Обхожу диван, сажусь на его спинку, на ощупь находя где-то справа сигареты. Подношу одну ко рту. Ригард щёлкает крышкой зажигалки.

Вдыхаю дым глубоко. Цепляюсь за фильтр губами, чтобы оставить руки на спинке дивана. Покалывает кончики пальцев, мир неустойчиво кренится и возвращается на место, вновь подталкивая мой взгляд к лицу Годжо.

— А это Сатору Годжо, — устало тяну я. — Он пришёл?..

Вопросительно поднимаю брови, позволяя Шестиглазому продолжать. Но он в какой-то своей бесконечности, где имеет значение только то, насколько близко ко мне сидит Ригард и задевают ли его пальцы мои. Кладу голову на надёжное плечо, обтянутое белой тканью рубашки.

— Он пришёл, чтобы попросить меня о помощи, — со вздохом продолжаю я.

До Годжо доходит, как нелеп он сейчас. Берёт себя в руки, седлает стул рядом с кухонным столом. Поправляет очки так, чтобы я не мог видеть глаза. Растягивает губы улыбкой, обещающей, что дальше будет легче.

— Так и знал, что ты в курсе, — посмеивается он. — Раз ты здесь — значит, согласен?

Во рту гадко и горько. Дым оседает смолами на слизистой, дерёт горло. Не хочу разговаривать.

— Да, Каин говорил, что, когда ты придёшь, мы переедем из этой дыры в Токийскую школу, — выручает меня Ригард со свойственной ему непринуждённостью.

— Каин?

— Меня теперь зовут так, — огрызаюсь я, закатывая глаза.

Надо было всё-таки побриться налысо, сделать татуировку, вставить линзы, располнеть на пару десятков килограммов. Любым способом убедить Годжо, что я не тот, кем был раньше. Дотягиваю сигарету до фильтра, чувствуя горячее веяние подушечками пальцев. Бросаю под ноги. Ригард тушит, наступив носком.

— Каин… Очень по-европейски, — пожимает плечами Сатору. — Не знал, что тебе такое нравится.

Тонкая шпилька в мой бок. Речь ведь о Ригарде — скандинавской горе туго сбитых мускулов, обезоруживающей улыбке и потрясающей преданности. Да, Годжо, мне нравится именно такое. Нравится прямота и бесхитростность. Нравится не бояться за свою спину.

— Не волнуйся. То, что тебя интересует, осталось прежним.

— Сам знаю, — шире скалится Сатору. — Твою проклятую энергию видно за километр.

Польщённо киваю. Пусть это будет комплиментом.

— Лучше тебе было сразу явиться сюда с мальчишкой, в котором сидит эта мерзость. Мне же нужно оценить объём работы, — цежу я, несмотря на то, что прекрасно понимаю, почему Годжо пришёл один: убедиться в адекватности и хорошем расположении духа… давнего знакомого.