— Танцор? — рычит Ригард.

— Просто ты мазила, — в тон ему отвечает Годжо, показывая язык.

Ещё удар; проклятая энергия на кулаках горит жёлтым пламенем. Шестиглазый снова делает шаг, прочитав движение ещё до его начала.

— Первый раз вижу, чтобы сенсей дрался с кем-то просто так, — задумчиво произносит Юджи, устраиваясь рядом со мной. — Ваш друг будет в порядке?

— Чёрт его знает, — честно отзываюсь я.

Духовная сила, оттянутая будто резинкой, следует за уклонившимся Сатору. То, о чём я говорил — любые траектории, немыслимые углы: удары Ригарда всегда достигают цели. Но жёлтый огонёк взрывается жалкой вспышкой, разбившись о расширение территории Годжо — хвалёную бесконечность, отделяющую его крошечным, но непреодолимым расстоянием от мира.

— Фокусник, — сплёвывает Ригард.

— Твой японский лучше, чем я ожидал, — пожимает плечами расслабленно спрятанных в карманы рук Сатору. — Но дерёшься хуже первогодки. Такой сла-абый… Третий ранг?

Ещё одна техника Ригарда — наследственная и очень сильная по европейским меркам — «Одержимость Берсерка». Как только у Ригарда что-то не получается, проклятая энергия пробивает отметку максимума и делает из него настоящего зверя. Это сказывается и на внешнем облике — по бёдрам хлещет кошачий хвост с кисточкой на конце, а одежда трещит от раздавшихся в объёме мускулов. Во рту возникает ряд клыков. Строение ног меняется, приближаясь к когтистым львиным лапам. Ригард не любит использовать эту форму — он бережёт свои любимые рубашки и строгие костюмы.

— Вот это да, — присвистывает Сатору. — Стоило захватить с собой моток ниток. Котята же любят с таким играть. Да, кис-кис?

Ригард содрогается от воя. Кидается на Годжо, хищником припадая к земле. Со всей своей звериной силой обрушивается на долговязый силуэт Шестиглазого. Юджи задерживает дыхание, я даже бровью не веду.

В воздух поднимаются комья развороченной земли и клубы пыли. Но во всей этой песчаной буре я могу увидеть то, как ко мне обращается сверкающий космическим лазуритом взгляд. В нём детское хвастовство, гордыня Сильнейшего, но ещё — теперь различаю это отчётливо — робкое недоумение и нежность. Годжо ждёт моего разрешения. Не знает, что делать дальше. Он зашёл так далеко, но вдруг, в последний момент, поддался сомнениям. Я не мамочка великовозрастному шведскому берсерку. Пусть получит то, на что нарвался. Едва заметным движением киваю.

— Красный, — долетают до нас с Юджи тихие слова из песчаного вихря.

Та техника, которая у Сатору удавалась раз через раз десять лет назад. Сейчас она взорвалась алым вакуумом, отторгая проклятую энергию, в огромном объёме излучаемую Ригардом. Вот к чему было это ребяческое самодовольство в глазах.

Ты хорош, Сатору Годжо. Чертовски хорош.

Остаётся только надеяться, что Ригард смог это пережить. Его тело в изорванной одежде безвольно падает прямо к носкам моих кроссовок. От звериной формы не осталось и следа — он весь сплошная гематома с торчащей из сгиба колена костью. Подаюсь вперёд. Хриплое, но стабильное дыхание.

— В Европе все такие слабаки? — отряхивая чёрную куртку, удивляется Годжо. — Я бы мог стать там суперзвездой.

Он опустил очки и смотрит прямо на меня, ожидая… похвалы?

Какая глупость. Но я всё равно не могу сдержать подрагивающие уголки губ. Напоминает то время, когда за насмешки надо мной огребали ребята из Киотской школы. Конечно, тогда Годжо чаще прибегал к кулакам — это выглядело менее эффектно, да и потом приходилось долго рисовать йодом по его телу, обводя царапины. Сейчас же на Сатору нет ни одной. Он, окутанный своей безукоризненной бесконечностью, с сияющим лицом смотрит на меня, довольный своей выходкой, как сытый кот. Да уж, если ты Сильнейший, то взрослая жизнь всё же чуть слаще моей — можно запросто взорвать всех своих обидчиков, зная, что найдутся ещё толпы тех, кто окружит тебя обожанием и любовью.

Ригард кряхтит и харкает кровью. Пора вернуться с небес на землю — скоро моё время в лучах солнца истечёт, а значит, нужно позаботиться о будущем.

— Я отведу его к Сёко.

Помогаю мужчине подняться; он быстро пришёл в сознание и может идти, волоча за собой искалеченную ногу. На его лице нет и тени былого дружелюбия.

— В следующий раз я убью тебя, узкоглазый урод, — выплёвывает он вместе с кровью.

— Но-но-но, — грозит пальчиком Шестиглазый. — Я предупреждал, что драка со мной — единственный шанс за всю жизнь. Свой ты просрал, слабак.

Ригард пытается оттолкнуть меня, чтобы снова сцепиться с Годжо, но я держу крепко. Он всё ещё нужен мне живым. В Европе ночами бывает очень холодно. А моё сердце после этой поездки в Токио долго не сможет успокоиться. Пусть выбьет из меня ногами всю эту дурь, ушатом холодной воды выливая правду моей взрослой жизни. А эти видения с рыцарскими турнирами останутся в прошлом, так же как омлет на завтрак и нежность в глазах.

— Итадори, я скоро вернусь, — киваю пареньку, утаскивая Ригарда к больнице.

— Может, помочь?

— Да, добей его, Юджи, с этим справишься даже ты…

Голоса Годжо и первогодки отдаляются, рядом со мной только тяжёлое дыхание Ригарда. Он медленно перебирает ногами, цепляясь за моё плечо.

— И надо тебе было к нему лезть, — с досадой кривлю губы я.

— Это ты к нему лезешь, — с внезапной злостью хрипит Ригард. — Думаешь, я не знаю, где ты ночевал, маленькая крыса?

Терплю. Тащу его дальше. Ригард не любит проигрывать. Внутренний берсерк требует кровавого триумфа. Если не вышло одержать его над Шестиглазым, то расплачиваться придётся мне.

— Остынь, — устало шиплю в ответ.

— Приехал сюда торговать своим задом.

— Гард, закройся, если не хочешь сдохнуть здесь.

— Я же люблю тебя, крысёныш. Неблагодарная дрянь. Я единственный, кто потакает всем твоим капризам; только я могу тебя вытерпеть, — с ненавистью шепчет Ригард, оставляя за собой кровавый след. — Со мной ты сможешь быть собой.

С меня хватит. Пусть ползёт до больницы.

— Скоро сам в этом убедишься, — сине-фиолетовое от вздувшихся синяков лицо Ригарда озаряется жуткой усмешкой.

Спину прошибает ледяной пот. Нервно оглядываюсь, вслед движению зрачков Ригарда. На меня смотрит незнакомец с длинными пепельными волосами. От взгляда на этот грязно-серый цвет в голове возрождаются видения десятилетней давности. Больничный пол, укрытый слоем сажи и золы, кружащий в воздухе снег. Хочу отпихнуть Ригарда, чтобы успеть скрыться за иллюзорной стеной, но он, собрав оставшуюся энергию, пронзает меня когтями. Вою от резкой боли. У меня нет расширения территории, моя техника — бегство, обман и ложь. Но даже это даётся мне с трудом, потому что до сих пор не принадлежит полностью.

Мужчина, пользуясь моей беспомощностью, подходит и узловатым пальцем касается груди.

— Гард, что за…

От прикосновения нечто чужое и яростное просыпается внутри, ураганным ветром продувает моё тело насквозь, вырываясь вовне.

Падаю на колени, бессмысленными движениями пальцев пытаясь вернуть это потревоженное нечто на место. Я превращаюсь в медиатор, пропускающий через себя чуждые мне импульсы. Гнутся корни ближайших деревьев, разлетаясь в щепки. Беснуются и шипят пробуждённые демоны.

Лицо незнакомого проклятия, покрытое грубыми стежками швов, плывёт и меркнет в подступающей со всех сторон тьме.

Я чувствую, как внутри делает один гулкий удар чужое сердце.

Нет, мне кажется. Пожалуйста, пусть мне это всего лишь кажется.

========== То, что осталось в прошлом ==========

Десять лет назад

Казуки почти не приходит в себя. Те редкие сознательные минуты, которые он вырывает у тьмы, становятся настоящим кошмаром: он мечется в лихорадке, сминая простыни; стонет до кровавого кашля; источает потоки ужасающей проклятой энергии. Ему очень и очень плохо. За три дня он осунулся так, что стал походить на скелет, чьи кости номинально облегает тонкий слой плоти и кожи. Появились чёрные синяки под глазами, губы воспалились от жажды и крика, сломались ногти на руках — с такой силой он сжимал одеяло.