— Нет! — ещё решительнее шепчет Фушигуро.

Да он же сейчас заживо сгорит. На скулах проступают бордовые точки — очаги огня. Кажется, пришло время житейской мудрости от старшего поколения.

— Меня тоже сначала раздражал Сатору, — упираясь ладонями в пол за спиной, начинаю я. — А я — его. Мы вообще чуть не убили друг друга.

— А потом? — опустив голову, спрашивает Мегуми.

Как же быстро растут дети. Я помню их ещё сорванцами, устроившими мне допрос с пристрастием, а теперь — прошло всего-то несколько месяцев — мне нужно разгребать их любовные перипетии. Фушигуро недавно исполнилось семнадцать; на день рождения Сатору всё-таки подарил ему таблетки от депрессии. Вряд ли посоветовался с Сёко. Может, там в побочных эффектах повышение либидо? Но почему тогда не милая Нобара-чан? Она же такая сладкая, особенно когда не орёт на них с Юджи, угрожая вплести в куклы их волосы и тыкать иголками — трижды с утра и пару раз на ночь. Просто ангел.

Мегуми косит на меня своим чёрным глазом. Действительно ждёт ответ. Ну что же, меньше чем через год ему уже можно будет брать кредиты и жениться. Думаю, ничего страшного, если я расскажу, что младенцы берутся не из капусты, а расслабиться можно не только терзая мои несчастные кисти.

— А потом мы переспали.

Вот чёрт.

Если представить температуру Фушигуро на термометре, то только что красная полоса пробила отметку в пятьдесят и стукнулась о кружочек наверху, разбивая его вдребезги. Как бы не загорелись холсты, да и вообще вся эта нелепая постройка с картонными стенами.

Мегуми заслоняет лицо сложенными предплечьями, но я-то вижу, что алеют даже ладони. Ох, а в моё тысячелетие у него бы уже было трое детей… Ну или геморрой.

— Хоо-сенсей, — почти умоляюще шепчет он, — перед этим ведь что-то было?

— Конечно! Поцелуи, ласки, — без задней мысли перечисляю я, — обязательная подготовка. Для мужчин это важно, не то будет бо…

Фушигуро кричит. Громко и протяжно, как гудок паровоза.

— Всё, хватит! Я не об этом, — почти плачет он.

— А зря. Я тут полистал статьи в интернете, там столько всяких бредней на эту тему, — пожимаю плечами я.

Мегуми обессиленно опускает руки. По выражению лица вижу, что он загнан в угол, а я — самый паршивый учитель.

— Ладно-ладно. Давай так. Если тебя пока просто раздражает Итадори…

Фушигуро хочет что-то сказать, но я останавливаю его менторски поднятой рукой.

— Да, необычно бесит. Как-то по-новому, я понимаю.

Мегуми неохотно кивает.

—…То делать что-то ещё рано. Уверен, вы постепенно разберётесь с этим. По секрету скажу, что, думаю, все попытки Сукуны приударить за тобой были из-за того, что он занял один из самых глубоких уголков души Итадори. Там, где сидят неосознанные и несформированные желания. Сукуна был ещё слаб и слишком сосредоточен на восстановлении магических сил, поэтому пропустил тот момент, когда скрытые чувства самого Юджи стали примешиваться к его собственным.

Вижу себя восходящей звездой психоанализа. Фушигуро застыл испуганным сурком, слушая мои мудрые речи. Оказалось, помогать детям не такое уж и неприятное занятие. Где ещё я смогу наблюдать этот блеск в глазах, внимательность, подрагивающие губки и плотно сжатые кулачки?

— Поэтому пока просто старайся не натворить глупостей. Помни, что иногда рот стоит использовать для того, чтобы говорить им слова! Остальные сферы его применения сами приложатся!

— Хоо-сенсей! — уже рычит на меня Мегуми, но потом смягчается: — Спасибо…

— А вместо каллиграфии в таком состоянии лучше заняться кое-чем другим.

Бедный Фушигуро, уже не знающий, чего от меня ждать, вскакивает и начинает пятиться к двери, на ходу мешая в одну кучу извинения, благодарности и прощания. Мальчишка, кажется, решил, что я собираюсь преподать ему практический урок. Какой стыд. Обязательно расскажу об этом Сатору, чтобы потом посмотреть, как Мегуми бежит девятикилометровый кросс и пару часов стоит на руках — пусть кровь отольёт от причинных мест, негоже думать такое о своём учителе! Хотя мне приятно; новое тело с рыжей короткой шевелюрой не произвело на меня сильного впечатления. Йери обещала придумать что-то с этим, восстановив проклятой техникой привычные — светлые и длинные — волосы.

— Стой! Я про пристойные занятия!

Прежде, чем Фушигуро успевает совсем перевоплотиться в варёного рака, затаскиваю его в «поглощение» и тут же возвращаюсь с тремя внушительными горами тарелок.

— Бери по одной и бей об пол.

Мегуми недоверчиво смотрит на кучу посуды.

— Или стены.

Я же учитель, значит, должен подать пример. Беру верхнее блюдце и с силой, замахнувшись через голову, швыряю его в тонкую стену. Белые осколки летят во все стороны. Звон перебивает мой смех.

— Вперёд! Давай: Юджи — говнюк!

Вторая тарелка разбивается о пол. Её бросил Фушигуро. Потом ещё одна, следующая, сразу две.

— Бесячий засранец!

— Развесил свои плакаты!

— Выходит из душа в одном полотенце!

— Храпит!

— Ещё!

— Весь из себя добрый! Смелый! Решительный!

— Красивый!

Фушигуро пинает ногой целую стопку тарелок, они градом матового стекла падают вниз, поднимая дикий лязгающий шум. Мегуми откидывает голову назад и смеётся. С таким облегчением, что даже мне становится спокойнее. В порыве чувств приобнимаю его за плечи, костяшками кулака натирая макушку.

— Что вы тут устроили?

Оборачиваемся одновременно. В дверях стоит Сатору. Глаза — на усыпанный осколками пол, на Мегуми, на меня, на нас вместе. Плохи дела.

— Фушигуро, беги. Я его задержу. Глубокими извинениями.

Мегуми, подгоняемый новым приступом стыда, пулей вылетает из комнаты, но непредусмотрительно останавливается, чтобы поклониться Сатору. Получает увесистый подзатыльник. Я прыскаю от смеха, глядя на грознейшего из Годжо. Выглядит так, будто у него отобрали конфетку.

***

Я больше никогда не пойду на свидание с Сатору. Как бы он ни упрашивал. Даже если это будет требованием террористов, взявших в заложники сотню милых котиков. Оставим этот конфетно-букетный период нормальным парочкам, а сами лучше займёмся чем-то посерьёзнее: сбежим от цивилизации в горную хижину, откроем свою школу магии или хотя бы заведём собаку. Никаких свиданий.

Но сказать об этом Годжо я не решаюсь. Ведь он только что подъехал к аэропорту Окинавы на шикарной белой машине. Посигналил мне: мол, хватай чемоданы — да-да, все три — и быстрее прыгай на переднее сидение.

К слову, прилетели мы вместе. Шли по одному трапу, вдвоём ждали багаж, по очереди караулили вещи, пока ходили в туалет. А потом Сатору испарился, кинув меня посреди площади перед зданием, чтобы через полчаса прискакать сюда на этом железном белом коне. В Окинаве, конечно, тепло. Но я за эти тридцать минут едва не лишился плеча — его то и дело похлопывали другие рыцари: без скакунов, зато с огромным желанием помочь красавице дотащить чемоданы. Одних останавливало то, что на их нарочито мужественные голоса оборачивался красавец, других — нет. Не будь взятая в аренду Сатору машина двухместной, я бы мог увезти с собой целый гарем восхищённых мужиков. Надо же было отрастить свои волосы прямо перед поездкой.

— Ты умеешь водить? — пытаясь отдышаться, спрашиваю я.

— Я умею всё, стоит только попробовать, — во все тридцать два улыбается Годжо.

На деле «только попробовать» — это свернуть не туда на шоссе, подрезать многотонную фуру, до заикания напугать пару бабулек и припарковаться прямо в палисаднике рядом с домом.

О чёрт, меня мутит.

Но вид океана мигом приводит меня в чувство. Годжо выбрал шале прямо на берегу. С одной стороны — белый песок и пенистые барашки волн, с другой — лес, который выглядит совсем диким. Лесенка к домику теряется в замшелых зарослях и листве низеньких кустарников, где играют солнечные зайчики.

Замираю, глядя на горизонт: у берега вода голубая, а дальше — тёмно-синяя, вступающая в резкий контраст с ярким зимним небом. Оглядываюсь на Сатору, стоящего рядом со мной, и вижу то же самое в его глазах: белые, лазурные, тёмные, почти чёрные осколки, перемешанные будто движением рук, вращающих калейдоскоп. Так красиво, что тянет в груди, покалывая сердце. Растираю это место, а Годжо вздрагивает, взволнованно дотрагиваясь до моей спины.