— Кто-нибудь здесь вообще будет разговаривать уважительно?..

— Дон Фушигуро, пожалуйста, уберите с моего ботинка ногу, — тон Кенто явно намекает на то, что иначе он её прострелит.

Годжо прибавляет громкость радио: Челентано надрывно сетует о том, что любовь красавицы — не для него. Время на часах: шесть часов пятнадцать минут. Рассчитанное навигатором время прибытия: шесть пятьдесят пять.

***

Дом в окрестностях Ортиджии Фушигуро, очевидно, достался в придачу к полномочиям управлять сицилийской мафией. Годжо и в самом страшном кошмаре не могло бы присниться то, как Тоджи останавливает свой выбор на камине с украшением в виде голопопого ангелочка, задумчиво читающего книгу, или приказывает повесить плазму над вылитой из чистого золота тумбой. Нет, старик никогда не отличался изысканным вкусом, но его стиль скорее «кошмар таксидермиста» — чучела медведей, их шкуры и головы, ружья, из которых этих самых медведей застрелили. А то украшенное стразами ведёрко для шампанского, в котором гостям подают пиво, Тоджи скорее бы надел на голову консультанту, решившему это посоветовать.

Фушигуро открывает мокрую бутылку о край стола — ужасного стола с вензелями, позолоченными сосульками свисающими по краям. Пена капает на красный бархат дивана, Тоджи следом вытирает об него руки.

Годжо сладко потягивается, задевая пальцами хрусталь люстры — потолки достаточно высокие даже для его роста, но эти висюльки такие длинные, будто целью дизайнера было разорить ювелирный дом сваровски. Сатору отлично чувствует себя после поездки с ветерком: Челентано радовал слух, сицилийские пейзажи — глаз, а кожаное кресло с подогревом — задницу. Но он из одной только вредности занимает второй диван, растянувшись на нём всем долговязым телом. Нанами садится прямо на голени. Попытки выдернуть их из-под крепких ягодиц заканчиваются стыдливым смирением и тихим «ну пожалуйста». Кенто беспощаден.

— Нанами, ты не с той ноги встал? — икры покалывает первыми иголочками близкой судороги. — Продолжишь это, и я завтра вообще ни с какой не встану.

— Семья Фушигуро любезно предоставит тебе инвалидную коляску, — невозмутимо отвечает Нанами, для убедительности поёрзав на ногах Сатору. — Так твоё лицо окажется на одном уровне с твоими шуточками.

— Хватит, — если есть кто-то несчастнее Нанами в зале, то это дон Фушигуро, которому кроме выходок Сатору приходится мириться с тем, что где-то по дорогам Сицилии катается грузовик с русско-китайским оружием.

Кстати о нём.

— Так что с пушками? Ты знаешь, где они могут быть?

Кенто, одобряя деловой подход, смещает центр тяжести так, что колени Годжо перестают выгибаться в обратную сторону.

— В этом главная проблема, — отпивая одним глотком половину бутылки, произносит Тоджи. — Сосунок последний год путался с братом главы калабрийского наркокартеля…

Фушигуро уже открывает следующее пиво, на этот раз зубами.

— Итадори Юджи, если правильно помню имя этого мелкого хмыря.

— Нет повести печальнее на свете… — начинает Годжо, но обрывает себя резким «понял-понял» после того, как Кенто привстаёт и с новой силой наваливается на голени.

— Да всё он правильно сказал, — Фушигуро снисходительно машет рукой. — Мои люди регулярно докладывали об их «тайных» свиданиях в Мессине. Я читал его переписку с этим Юджи: одни сопли. Понять не могу, в кого он такой? Одно обсуждение того, кто принесёт резинки, затянулось на полчаса — ходили вокруг да около, как…

— Старик, ты ужасный отец. Кенто?

— Ты прав.

— Может, тогда встанешь?

— Нет, благодарю, мне удобно.

— А мне не…

— Заткнитесь, — Фушигуро с тихой ненавистью, вылившейся в очень громкий звук удара бутылочного стекла о дерево, ставит пиво на стол.

— Продолжайте, дон, — всё так же невозмутимо откликается Нанами; Сатору тем временем прощается с большими пальцами ног.

— О чём я вообще говорил…

— Ваш сын крутит роман с братом наркобарона, — любезно подсказывает Кенто.

Годжо снова вспоминает мелкого и не по годам серьёзного пацана, который даже песок ел с крайне вдумчивым выражением лица. В умной, талантливой и ослепительно красивой головушке Сатору никак не укладывается то, что Фушигуро-младший смог заманить кого-то в любовные сети. Тем более, парня. Тем более, связанного с европейским наркотрафиком. Тем более, в свои нежные девятнадцать лет. Как же быстро растут дети.

— Да, — Тоджи вливает в себя вторую бутылку; всё очевиднее становится, почему прислуга принесла именно пиво: расстроенный дон успел вылакать все крепкие напитки из своего бара подчистую. — В последней переписке, которую мои ребята смогли вытащить из его телефона, сосунок обсуждал свой побег с Юджи. Калабрийский сопляк и его брат сейчас в Сицилии. Американцы прижали наркокартели в Мексике, собираются объявить их террористическими группировками. Поэтому брат Итадори зашевелился, подтянул свой зад сюда, чтобы договориться с американцами о взаимном нейтралитете. Его ребята не везут кокаин в Штаты, а американцы закрывают глаза на то, что он творит в Европе.

— Мей, у тебя есть информация по этим переговорам?

Стоп.

Мей?

У Годжо, конечно, темнеет перед глазами, но высокую фигуру женщины с белоснежной косой он не видел с тех пор, как они впятером вошли в дом.

Нанами оказывается более проницательным.

— Мей, хватит ходить вокруг пейзажа Локателли. Это всё равно подделка.

Где-то сбоку от Годжо длинный поток ругательств и лязг задвигаемого лезвия швейцарского ножа.

— Откуда ты знаешь? — удивлённо спрашивает Тоджи.

— Не знаю, но дело ведь в том, что она — тоже, — на пару тонов тише отвечает Кенто; страшный, мать его, человек.

— Мей, сколько?

На это слово неудавшаяся воровка отзывается моментально, выныривая откуда-то справа и пристраиваясь на бёдрах Сатору. Очень больно, но, кажется, тут действует тот же принцип, что и при повреждении рёбер — если они сломаны с обеих сторон, то дышится легче.

— Сколько чего?

— Сколько у тебя информации на калабрийский наркокартель и их связи с американцами?

Мей зевком рискует вывихнуть себе челюсть.

— Ну в преступных кругах их главного зовут Двуликим, иногда Сукуной, кажется, это и есть его имя, — откидываясь на спинку дивана, безэмоционально вещает Мей. — Он важная шишка в Европе, предположительно, как раз-таки из-за своих связей с Америкой. Он отстёгивает им кучу денег… Сорок процентов с каждой крупной сделки. В общем, вносит свой вклад в банковскую систему США. Поэтому, а ещё из-за того, что он конченый псих, его никто не трогает. Но раз началась заварушка в Мексике, то логично, что он тоже заволновался…

Годжо хочет сказать Мей, что она просто повторила слова Фушигуро, но в любой момент могильным камнем ему на грудь могут уложить семикилограммовую «пилу». Остаётся только слушать. Сатору смутно припоминает человека с именем «Сукуна». Кажется, там ещё было вино, с десяток трупов и… чуррос! Бинго, прошлое лето в Каталонии!

— У него уродские татуировки.

— Что? — все трое разом поворачиваются к Годжо.

— У него на лице дебильные полосы. Волосы розовые, линзы красные. Странный тип.

Выражение всех трёх лиц сводится к единому знаменателю: если Годжо Сатору говорит, что кто-то странный, то это тревожный звоночек.

— Ты его знаешь? — сдвигая брови к переносице, спрашивает Фушигуро.

— Было дело, — Сатору закидывает руки за голову, наслаждаясь вниманием. — Приезжаю я, значит, в Барселону, чтобы оттуда двинуть в Калелью, на ходу цепляю поезд прямо посреди полузаброшенной станции, а внутри человек двадцать, вооружённые до зубов…

— Дон Фушигуро, продолжайте, пожалуйста.

— Эй, это отличная история!

— Мой сын, а вместе с ним и оружие, сейчас у Сукуны. В Сигонелле.

Годжо послышалось. Та кровь, что должна приливать к ногам, потекла обратно к голове, остановленная филейной частью Мей — в Италии грех не отъесться, но в памяти Сатору его коллега выглядела худее килограмм на пять, а по ощущениям в отнимающихся бёдрах — на все пятнадцать.