– Спасибо, доктор Томпсон. Ваше объяснение было очень полезным. Теперь я хотел бы перейти к причине, по которой мы здесь сегодня собрались, а именно, к событиям двадцать шестого августа этого года. Вы помните тот день?

Мэтт кивнул.

– Извините. Вам придется ответить вслух. Для записи заседания.

– Да, – Мэтт прочистил горло, – помню.

Эйб слегка сощурился, потом распахнул глаза, словно не знал, сочувствовать ему, или предвкушать продолжение.

– Расскажите своими словами, что случилось в тот день.

Зал суда пришел в движение, почти незаметно все присяжные и зрители подались вперед на десятую часть дюйма. За этим все и пришли. Не только за ужасами, хотя и за этим тоже – фотографии места взрыва, покореженные остатки оборудования но и за трагедией. Мэтт насмотрелся этого в больнице – сломанные кости, автоаварии, шрамы после рака. Люди плакали, конечно, от боли, несправедливости, неудобств всего этого, но практически всегда кто-то из родственников просто подпитывался энергией, находясь на периферии страданий. А у пациентов буквально каждая клеточка их тел вибрировала чуть чаще, пробужденная от сонной рутины обычной жизни.

Мэтт опустил взгляд на покалеченную руку, культю с торчащими большим и безымянным пальцами, а также мизинцем. Он снова прокашлялся. Он уже столько раз все это рассказывал. Полиции, врачам, страховой, Эйбу. Еще один раз, сказал он сам себе. Всего один раз осталось пережить этот взрыв, обжигающее пламя, исчезновение головки Генри. И он никогда больше не станет об этом говорить.

День выдался жаркий. Семь утра, а уже пот ручьем. После трехдневного ливня палило солнце, воздух был густой и тяжелый, как в сушилке, полной влажной одежды. Она с нетерпением ждала утреннего сеанса: оказаться запертой в комнате с кондиционером казалось пределом мечтаний.

Въезжая на парковку, Тереза чуть кого-то не сбила. Шесть женщин с транспарантами шли полукругом, как линия пикета. Тереза притормозила, попыталась прочитать надписи, но тут кто-то встал у нее на пути. Она ударила по тормозам, чудом не задев женщину.

– Боже, – воскликнула Тереза, выходя из машины. Женщина не остановилась. Ни криков, ни указующих жестов, ни взглядов. – Извините, что здесь происходит? Нам надо проехать, – сказала им Тереза. Только женщины. У них в руках плакаты с яркими надписями прописными буквами: «Я ребенок, а не лабораторная мышь!», «Люби меня, прими меня, не трави меня», и «Знахарство = жестокое обращение с ребенком».

Высокая женщина с серебристыми волосами и прической боб подошла ближе.

– Эта дорожка – территория общего пользования. Мы имеем право здесь находиться и остановить тебя. Терапия ГБО опасна, она не работает, а вы лишь хотите проучить детей, вы не любите их такими, какие они есть.

Позади просигналила машина. Китт.

– Мы здесь. Наплюй на идиоток, – сказала она и показала вниз по дороге. Тереза захлопнула дверь и последовала за ней. Китт уехала недалеко. Сразу за парковкой в лесу была прогалина. Сквозь густую листву виднелся ручей Чудес, коричневый, набухший после ливня, ленивый.

Мэтт и Элизабет уже были там.

– Что это за чертовщина? Кто это такие, черт возьми? – спросил Мэтт.

Китт сказала Элизабет:

– Понимаю, они наговорили тебе ужасные вещи, дикие угрозы, но никогда не думала, что они могут перейти к действию.

– Вы их знаете? – спросила Тереза.

– Пересекались на форумах, – сказала Элизабет. – Фанатики. У их детей аутизм, и они твердят всем, что так и должно быть, что любое лечение – зло, которое убивает детей.

– Но ведь ГБО не такое, – сказала Тереза. – Мэтт, ты-то можешь им сказать.

Элизабет покачала головой.

– С ними бессмысленно спорить. Мы не сможем повлиять на них. Идем, не то опоздаем.

Они пошли через лес, чтобы не сталкиваться с демонстрантами, но это не помогло. Те их заметили и побежали наперерез. Женщина с серебристым бобом размахивала плакатом, на котором была изображена барокамера в огне, а сверху красовалась выразительная в своей лаконичности надпись «43!».

– Факт: было уже сорок три пожара в камерах ГБО и даже несколько взрывов, – сказала женщина. – Зачем вы запихиваете детей в такое опасное место? Зачем? Чтобы они смотрели вам в глаза? Меньше размахивали руками? Примите их такими, какие они есть. Такими создал их Господь, такими они родились, и…

– Роза родилась не такой, – заявила Тереза, выступив вперед. – Она не родилась с ДЦП. Она была здоровым ребенком. Ходила, говорила, обожала турники. А потом она заболела и мы недостаточно быстро отвезли ее в больницу, – она почувствовала руку, сжавшую ей плечо – это Китт. – Она не должна была оказаться в инвалидном кресле. И вы упрекаете меня, осуждаете меня за то, что я пытаюсь ее вылечить?

– Извините, – сказала женщина с серебристым бобом. – Но мы обращаемся к родителям детей с аутизмом, это другое…

– Почему же другое? – сказала Тереза. – Потому что они такими родились? А как насчет детей, рожденных с опухолью или с волчьей пастью? Очевидно, Господь хотел, чтобы они родились такими, но разве из-за этого родители должны отказываться от операции, облучения, всего, что может сделать их детей целыми и здоровыми?

– Наши дети уже целые и здоровые, – сказала женщина. – Аутизм – не порок, это другой уровень жизни, и любое так называемое лечение – шарлатанство.

– Уверены? – спросила Китт, вставая рядом с Терезой. – Я тоже так думала, а потом прочитала, что у многих детей-аутистов проблемы с пищеварением. Из-за этого они ходят на цыпочках: напряжение мышц помогает справляться с болью. ТиДжей всегда ходит на носочках, и мы прошли обследование. Оказалось, у него сильное воспаление, а сказать сам он не мог.

– У нее похожая история, – Тереза показала на Элизабет. – Она перепробовала кучу методов лечения, и ее сын изменился настолько, что врачи уже не считают его аутистом.

– Знаем мы все о ее методах лечения. Чудо, что ее сын все это пережил. Не все выживают, – женщина ткнула плакат с пылающей камерой ГБО в лицо Элизабет.

Элизабет усмехнулась и покачала головой, прижала Генри ближе к себе и попыталась уйти. Женщина схватила Элизабет за руку и резко дернула. Девушка вскрикнула, попыталась высвободиться, но женщина сжала пальцы крепче и не отпускала.

– Хватит меня игнорировать, – сказала она. – Если не прекратишь, произойдет что-то ужасное. Обещаю.

– Эй, отпусти, – сказала Тереза, вставая между ними и отталкивая женщину. Та повернулась, сжала кулаки, словно собиралась ударить, и Тереза почувствовала, как по плечам и спине побежали мурашки. Она сказала себе не глупить, это всего лишь женщина с сильными убеждениями, нечего бояться, и потребовала:

– Пропустите. Немедленно.

Мгновение, и демонстранты отступили. Потом подняли транспаранты над головой и медленно продолжили свое шествие.

Странно было сидеть в суде и слушать события утра перед взрывом в пересказе Мэтта. Тереза не ожидала, что воспоминания ее и Мэтта совпадут в точности: она смотрела «Закон и порядок», много знала, не была наивной. Но все же разница поражала. Мэтт свел всю перепалку с демонстрантами к одной фразе – «об эффективности и безопасности экспериментальных методов лечения аутизма» – и даже не упомянул аргументы Терезы о других заболеваниях, потеряв часть дискуссии или посчитав ее неважной. Иерархия инвалидностей, которая для Терезы стояла во главе угла, которую она защищала с пеной у рта, для Мэтта ничего не значила. Будь у него ребенок-инвалид, он бы думал иначе. Ребенок с особыми потребностями не просто меняет тебя, он превращает тебя в кого-то другого, перемещает в параллельную вселенную с измененной осью гравитации.

– Что в это время делала подсудимая? – спросил Эйб.

– Элизабет не принимала участия в споре, – ответил Мэтт. – Мне это показалось странным, обычно она рада рассказать о способах лечения аутизма. Она просто таращилась на листовку. Там внизу был текст, и она щурилась, словно пыталась разобрать надпись.