– Кто ты? – ее голос звучал хрипло.

– А ты, Аиша Фарлонг? – с ней заговорил тот-которого-она-вытащила. Тот, чью душу не решилась проглотить. Высокий жилистый старик, от которого исходили волны огромной силы и власти, а татуировки на голове светились золотым светом. Он был магом. Его душа была проклята на вечные муки в аду.

Женщина рядом со стариком поддернула шаль на плечах. Ее лицо тоже казалось Аише смутно знакомым. Строгое, холеное, и оттого чуть моложе, чем должно было бы выглядеть.

Она смотрела на них, как затравленный зверь, загнанный в угол. Она говорила с ними, хотя любых других убила бы, не раздумывая.

– Я…

Она умолкла, сжав губы.

«К черту их всех. К черту их всех. Я убью их и вспомню. Убью и вспомню».

«Ты уничтожила мои воспоминания! Ты убила мою мать!»

«…я во сне, во сне… во сне…»

Амулет говорил на разные голоса, и ей было больно, так больно.

Аиша не знала, кто она.

Все услышали этот звук – стон умирающего, переплетенный с дыханием всех мертвых этого мира. Тьма с гибкими мерцающими нитями развернулась за спиной Аиши, и чудовище жадно лизнуло воздух, раздраженное и подзадоренное близостью того, чью душу ему раньше запретили испить.

– Аиша!

Кричал тот мужчина, который пытался поговорить с ней. Тот, у которого были голубые глаза. Он стоял совсем близко к ней и одновременно был дальше, чем на другом краю мира. Казалось, что сколько бы она ни шла – ей ни за что не преодолеть те ничтожные шаги между ними.

– Остановись!

Она действительно остановилась. Лишь на долю секунды, чтобы позволить твари почуять эту душу, в которой могло быть столько воспоминаний, так нужных ей. Она чувствовала ее запах, холодный и свежий, и даже ее вкус с тонкой нотой крови. Надлом и боль прятались внутри, как обворожительная бархатная изнанка, которую она так любила пожирать в других душах.

Ей был нужен он, и никто другой.

«…я любила тебя сильнее, чем кого-либо… Акачи, мой Акачи… что ты сделала с ним, тварь?»

Она сделала к нему всего один шаг, разворачивая спирали стонущей твари позади нее. Она уже протянула к нему тонкие щупальца, которые должны были забрать эту душу, но не успела.

Касавир услышал короткий тихий свист, и Аиша вдруг вздрогнула, изменяясь в лице. Она коснулась кончиками пальцев впавшей груди и рухнула на одно колено, как подкошенное деревце. Чудовище исчезло.

За ее спиной стояла побелевшая от боли Нишка и сжимала в руках арбалет. Так крепко, что его, казалось, не сможет отобрать и целая армия.

На сухих губах Аиши выступила кровь, и он кинулся к ней, когда увидел, как она неловко пытается опереться на руки и встать, невзирая на то, что тело не слушалось ее.

Размокшая грязь промочила и вымазала его колени, но какое сейчас до того было дело? Какое дело было до того, что от этого падения его спину пронзили огненные искры боли, разливаясь по пояснице и бедрам?

Ее кровь перемешивалась с бурой жижей, и его ладони тоже испачкались в крови. В ее крови.

Он не верил своим глазам, и все же узнавал ее. Руки были слишком медленными, слабыми, неловкими, чтобы помочь.

«Ее никто не сможет убить…»

Звуки отошли на второй план, будто все они находились глубоко под водой. Как в безумном сне, он коснулся кончиками пальцев щеки Аиши и увидел, что ее плоть обугливается и тает под его прикосновениями до кровоточащего блестящего мяса, что она поддается, как масло под горячим ножом.

Он отдернул ладонь и попытался ее переложить, но след его рук теперь остался у нее на плечах.

– Что же ты наделала? – его голос был почти нежным.

Он говорил, наклонившись почти к самому ее лицу, и чувствовал, что начинается дождь. Крупные капли падали ему на лицо и руки.

– Я умерла, – голос был едва слышен. Ее обескровленные губы казались еще тоньше тех, что он помнил.

– Убей Пожирателя Духов, пока она слаба! – Аммон Джерро подошел к нему и, кажется, говорил еще что-то.

Он не слушал Джерро. Не было никакого Пожирателя. Была Аиша, которую он любил во время всей проклятой войны. Его сломленная, несчастная девочка, на плечи которой свалилось куда больше, чем она могла вынести. Она и так уже была почти мертва, и Джерро ошибся, сказав, что лишь он смог бы убить ее. Обычный арбалетный болт пробил ее позвоночник, и даже попытайся любой жрец воскресить ее – это не вернуло бы прежнюю Аишу. Она больше никогда не смогла бы ни ходить, ни чувствовать. Ничего.

Аиша кашлянула кровью и попыталась отереть губы, но руки не слушались ее. Она хрипло дышала, прикрыв глаза.

На землю капал почему-то соленый дождь. Он размывал кровь на ее лице, падая в густую траву тяжелыми алыми каплями. Это были ее слезы, которых не проливалось уже так давно.

Она лежала в грязи возле его колен, едва дышащая, и отчаянно пыталась вспомнить это лицо и руки, от прикосновения которых Голод почему-то съежился в глубине души, как побитая собака, скуля и не смея показываться дальше.

Ей было больно – чудовищно больно, потому что прикосновения его пальцев оставляли на коже длинные выжженные полосы. Такие, будто бы по телу медленно водили раскаленным металлом.

У него были голубые глаза. Она их помнила. Кольцо принадлежало ему. Было что-то большее. Что-то… она не знала, что, но она не должна была допустить, чтобы Голод убил и его тоже.

– Я… помню тебя… – она кончиками пальцев коснулась его щеки, оставив на нем кровавый след ладони. Ее рука обуглилась, и она как будто даже и не заметила этого. Лишь поняла в первую секунду, что кожа под ладонью была горячей на ощупь.

«Я любила тебя сильнее, чем кого-либо прежде».

Аиша прикрыла глаза, отдаваясь тому, что чувствовала.

Ее спине было холодно, но чуть ниже плеч она не ощущала ничего. Ее тело было легким и невесомым, и внезапно тьма, наполненная сотнями голосов, показалась ей тихой и упорядоченной. Она понимала, что происходит. Она чувствовала, что время на исходе, и ей было нужно что-то сделать с этой ужасной библиотекой, с этим жутким хранилищем внутри нее самой.

Она решилась на то единственное, что еще могла. Уничтожить его. Она заставила чудовище обратиться к этим душам. Чтобы оно вспомнило их и поглотило заново, и шло все дальше, между обсидианово-черных полок, переполненных воспоминаниями и обрывками душ, словно органами в кунсткамере.

Кто-то что-то говорил ей, но Аиша заманивала раздувающееся от воспоминаний чудовище глубже и глубже, пока не осталось ничего, кроме крошечной частички ее «я». Частички, все еще способной что-то делать.

Она манила его туда, где начиналась еще большая тьма. Подчиненное и сломленное, ее проклятие слишком нуждалось в ее голосе и воле.

А потом она обняла пустоту и ощутила, как ее физическое тело распадается в жуткой обжигающей боли, словно каждая клеточка погрузилась в кислоту. Пожиратель духов уничтожал самого себя, не в силах больше существовать без нее.

Он метался, пытаясь вырваться наружу, бился о стены ее разлагающегося заживо тела, но даже ослабевшая оболочка Аиши Фарлонг держала проклятие слишком крепко.

Любовь прочнее любых заклинаний, воли всех богов мира, и страшнее любого наказания оказалась надежной тюрьмой.

Касавир в который раз просыпался от кошмара. Прежде любимая женщина превращалась на его глазах сначала в освежеванный, а затем в обугленный, вычищенный до скелета и рассыпавшийся в прах труп. Ее красивое лицо было изуродовано и разбито, и он даже не смог уберечь последних мгновений, в которые другим позволялось выбрать, сколько красоты сохранит память от любимого лица.

Это было не сном – это было воспоминанием, которое он не мог забыть.

Он никогда не говорил Офале о том, что Аиша снится ему до сих пор, и когда он резко просыпается посреди ночи, а потом несколько часов кряду сидит у окна, не чувствуя холода, словно грезя наяву, как сейчас – причина лишь в ней. Стылая тоска въелась в него, как слой пыли, и больше всего ему хотелось, чтобы это оказалось всего лишь сном. Вот только кошмар все никак не кончался. Пожалуй, ему было даже проще остаться в нем навсегда, если бы он знал, что такова плата за то, что где-то в другом мире Аиша проживет совсем иную жизнь. Не появится никаких чудовищ, не будет никакого проклятия, и она вернется в Крепость-на-Перекрестке живой и невредимой, принеся весь о победе над Королем Теней.