Элани предала меня и осталась мертвой, и я видела холод в его глазах. Мне было страшно, что я его потеряла. Что он отошел от меня. Что больше никогда…

Неважно. Я пришла к нему сама.

- Ты не знаешь. Ничего не знаешь!

Меня душат слезы. Позорные, горячие, и я снова боюсь его, его равнодушного сминающего света, его осуждения, его непонимания. После теплых рук… я… я слишком боюсь остаться одна. Почему-то боюсь.

- Игдена… тише. Объясни мне тогда, в чем дело?

- Она. Она смотрела. Видела. Я хотела ее убить. Должна была!

Мой голос снова срывается на крик. А святой воин молчит. Молчит.

- Как ты можешь меня осуждать за это?! Или тебе понравилось в Убежище?

Он протягивает руки. О нет! Нет!

- Игда…

Мне страшно. Мне больно. Но святой воин должен заплатить за все за это, услышать о себе – все. Все, что я думаю. Он слишком долго лгал и мне, и себе. И во всем этом – виноват только он. В моей боли и в том, что я унизилась перед ним, объясняя себя, рыдая, выворачиваясь наизнанку. Слезы моментально высыхают, обращаясь в злость.

Я хлестко ударяю по ладони.

- Не смей! Ты думаешь, что все слепы, кроме тебя. Что я незряча. А ты – ты открытая книга. Я тебя – насквозь вижу. Видела. Я все знаю, что у тебя внутри. Уже не один месяц. Когда ты хочешь меня, влюбился и молчишь об этом. И все мечтаешь сделать себе подобной. Слабой.

Он опускает голову, и я вижу, как его щеки заливает краска. Пусть. Пусть! Нет, и он не посмеет осуждать меня за убийство жрицы деревьев, испорченной людьми.

- Да.

Я так и стою, глядя на него. О Сильванус, какие же они бывают жалкие в своем упрямстве. Эти мужчины. Как хотят быть сильнее всех прочих!

- Что – да?

Я так и смотрю на него.

Святой воин поднимает взгляд, а я едва не смеюсь. У него покраснел даже лоб. Но нет. Я хочу, чтобы он сказал то, что нужно. Я не собираюсь ничего произносить за него.

Я усаживаюсь на подоконник и небрежно поправляю волосы. Рукава. Устраиваюсь так, чтобы он видел изгиб талии и бедер. И да. Обнаженное колено – и только его, ничего выше. Пусть смотрит – это то, чего он сам хочет. И то, что ему нравится. Я склоняю голову к плечу.

- Может, ты все-таки хочешь что-нибудь мне сказать?

Мне хочется хихикать. Он все никак отойти не может, до сих пор красный. Но – пусть! Я не собираюсь доставаться так легко. Слишком долго он меня мучил.

Он вздыхает и уже собирается что-то сказать. Но на меня не смотрит. А я хочу, чтобы смотрел.

- Голову подними. И смотри на меня.

Великие боги, ну и замученный у него сейчас вид! Такое чувство, что я его только что растянула на шипованных побегах, раздела и изодрала тело в кровь. Я смеюсь, и он меняется в лице – между бровей пролегает хмурая складка.

- Игдена…

Я с нескрываемым интересом изучаю его реакцию.

- Что?

Он молчит. Потом вздыхает и – наконец-то! – произносит это.

- Да. Я тебя люблю.

Святой воин подходит ко мне. Он упирается в подоконник руками, уже глядя на улицу – а потом поворачивается, вновь переводя взгляд на меня. Я чувствую, что он хочет сказать что-то еще. В этот раз – я выслушаю.

Голос у него тихий.

- Я давно уже этого не чувствовал. Это странно. Я не согласен с некоторым, что ты делаешь. Как делаешь. И все же вижу, что у тебя на все есть свои причины, которые я не могу не принять и не понять. Прости, что получилось… - он сжимает губы. Еще одна деталь, по которой я определяю искренность его слов. То, что он обдумывает сказанное – сейчас. – Так затянуто.

Я улыбаюсь, а он обнимает меня и целует в губы. Наконец-то. Крепко. Тепло. Не хочу обрывать. Пусть. Вот так. Еще и еще. Это большее, чем я ждала и хотела от него сейчас. Он понятливый. Хороший. Мой светлый воин. Запускаю пальцы в черные волосы. Плотные, густые.

Интересно, и кто это его в храме научил так шею целовать? А руки – такие теплые… Я запрокидываю голову. Ох, он получит, чего хотел.

Я раздеваю его – снимаю рубашку – и резко отталкиваю, полураздетого, к кровати. Играючи выскальзываю из рук, спрыгиваю на пол, дразню тем, что отняла ненужный комок ткани, закрывавший тело. Дразню движениями и взглядом. Чтобы смотрел, чтобы видел, чтобы хотел.

А потом целую в сухие горячие губы, прижимаюсь, закинув руки за шею – и утягиваю, прямо за руки, на постель.

========== 10. Двое ==========

Когда все закончилось - она осталась со мной. Моя диковатая девочка. Или… скорее я с ней. Но не так уж было важно, кто из нас кого приручил и кто пошел на контакт первым. Я просто любил ее и знал, что она никогда не ударит меня в спину. Ей можно было верить. И все, что она могла говорить – с виду обидного – было только игрой. Я уже успел убедиться, что она хорошо понимала границы дозволенного. А я ловил себя на том, что мне приятна ее слегка колючая игривость, которая всегда оборачивалась теплой нежностью, когда приходило время.

Я просто был с ней после того, как нас всех вытащили из долины Мердэлейн. Мне повезло больше Игдены – я отделался только сильной болью в спине и парой неглубоких ран. И я был в сознании.

А она… Король Теней не столько ее ранил, сколько выпил. Все силы. Она лежала в полубессознательном состоянии и звала то меня, то – почему-то – следопыта, словно брата, и плакала, пытаясь свернуться в клубочек. Я по возможности старался быть рядом с ней. Успокаивать. От моих прикосновений ей действительно становилось чуть легче. И к тому же лучше, если это был я, уже знавший ее и душу, и тело, а не чужие. Они не должны были видеть слез.

Я видел, как посерело ее лицо, когда уходил следопыт. Видел, с какой болью она потом смотрела ему вслед, даже отговорив от боя. Я не сомневался, что она верна мне и не собирался лезть в ее чувства или осуждать их, но все же не понимал. Он оставил ее перед решающим боем – а она умудрилась оправдать его. А я ей еще и верил, надеясь разобраться, вместо того, чтобы осуждать – потому что помнил, какой ласковой она могла быть и была, и что у нее всегда были причины, которые я мог понять, если хотел.

Она очнулась нескоро. Через недели две. Мне сказали прийти – через врача Крепости – уже престарелого жреца-травника, которому Игда доверяла. Когда мы зашли – она лениво махнула ему рукой со своего ложа, которое, почти как и всегда, оплетал по колоннам живой плющ.

- Оставь нас наедине, мастер Элион.

Она выглядела устало. Лицо побледнело, выцвело, под глазами, утратившими блеск, залегли круги – еще более заметные от того, что свет падал только из камина. Теплый. Ее волосы рассыпались по подушке волнами – потускневшие. Кожа шелушилась, словно ей не хватало влаги, как и губам.

Теплые пальцы коснулись моей щеки, когда я осторожно поцеловал ее.

- Тише, - голос был почти шепотом. – Я знаю, что у тебя болит спина. Не так движешься.

- Да.

Мне было больно смотреть на нее. Хотелось сделать что-нибудь, чтобы поставить ее на ноги, но я не знал, что.

Я провел с ней долгое время. Несколько дней прошли именно таким образом. Я засыпал рядом с ней, просыпался, отпаивал ее травами, которые она говорила делать. Она тоже по мере сил лечила меня, втирая в спину странную, горько пахнущую травами мазь, от которой немела кожа и разливалась прохлада – но проходила боль. Мы говорили. Целовались. Шептались вполголоса, как могут только влюбленные.

Прошло еще недели две, прежде чем мы крепко встали на ноги. Мы жили в крепости все это время. Восстанавливались.

А потом в одну из ночей, когда мы лежали после долгой любви, и в комнату уже проникал прохладный, веющий осенью ветер, она склонилась надо мной, опираясь локтем на грудь – и шепнула, глядя в глаза:

- Холодает.

Ее волосы щекотали мне кожу, но под одеялом – там было тепло. Особенно вдвоем. Я намотал светлый локон Игды на палец и провел по тонкой брови:

- Тебе холодно? Я могу закрыть окно.