Потому что если остается имя – начнут копаться в прошлом, выяснять все мельчайшие подробности жизни. Душа никогда не успокоится. Я бы не желал никому такой участи, хотя знал, что когда твое имя остается в истории как имя героя – это великая честь. Но не знаю, хотел ли бы я того же.

И все же было больно, что все подвиги уходят в могилу вместе с героями. На их костях танцуют дикари, решая, кому достанется та или иная часть древнего города.

Я думал об этом и сейчас, машинально полируя лезвие меча на привале и осматривая найденный в шахте молот, который Игдена позволила себе отдать мне.

Наш лагерь разместился на месте старого орочьего. Теплый огонек костра выхватывал из тьмы спящие силуэты спутников и освещал мягким светом легко шумящие деревья вокруг. Было темно и тихо, так тихо, как может быть лишь в древних руинах, где не место живым.

Все уже легли спать, а моя смена на карауле была первой. После сегодняшнего дня не спалось совсем. Единственное – я не знал, где Игдена. Она куда-то ушла и до сих пор не вернулась. Я уже начинал беспокоиться за нее и собирался пойти искать, если она не придет через четверть часа.

Шорох. Тихий, едва слышный. На освещенной серебряной луной тропинке, ведущей к лагерю, появился высокий кошачий силуэт. Животное-спутник Игды. А потом появилась и она – странно грациозная, с влажными волосами и пучком душистых трав в изящной руке.

Это вызвало невольную улыбку. Она была сейчас красивой. Очень красивой – ее нельзя было назвать холеной или тонкой, и все же в ее движениях всегда было что-то очень плавное, похожее на кошачью аккуратность, и текучесть воды.

Единственное, что меня радовало сейчас и успокаивало – так это то, что Игда значительно изменилась. Она стала мягче, старше, разумнее – и почти прекратила бояться меня. В ней появилось спокойствие, которого раньше не было. И стало меньше жестокости.

Она будто и не замечала меня. Ее кот свернулся в клубок, жмурясь на огонь – а она достала из сумки гребень и принялась расчесывать влажные волосы. Потом негромко сказала:

- В тебе сейчас много боли, паладин.

Я покачал головой. Стоило ли рассказывать обо всем, что меня мучило? Я не знал. И не понимал, каким образом она сейчас читает меня, словно раскрытую книгу.

А с другой стороны – если и просить хоронить меня здесь, то кого, как не ее?

Я посмотрел в ее темно-медовые глаза.

- Боли?

Она слегка пожала плечами, глядя на свои волосы.

- Глаза. Движения. Опускаешь плечи, когда трудно. Хмуришься. Иначе смотришь, - она бросила на меня быстрый взгляд. – Ничего – в голосе, все – на лице. Ты не следишь за ним.

Мне показалось, или в ее взгляде действительно мелькнуло что-то хитрое?

А может, это только блики от костра.

Серебрилась и шелестела под ветром трава и листья тополей. Пахло травами. Горько. И все тот же легкий аромат… от нее. Игдены. Дождь. Деревья. Земля. Природа и дикий мир, какой он есть, неподвластный человеку.

- Я хотел попросить тебя об одной вещи.

Она молчала. Просто наклонила голову и заинтересованно посмотрела на меня.

- Если меня убьют в этой войне… пусть я останусь в том храме. Здесь.

Мне показалось, что в ее глазах скользнуло удивление. А потом Игда резко помрачнела. Отбросила расческу и встряхнула волосами. Ее голос был холодным:

- Не играй со смертью, святой воин. Хочешь, чтобы убили?

Я с секунду смотрел в рыжие глаза. Почему она так отреагировала на это?

- Нет.

Она помолчала, а потом, к моему удивлению, вздохнула и опустила голову, подперев ее кулаком. Медленно произнесла:

- Смерть – свет?

Я прикрыл глаза и покачал головой.

- Не свет, Игда. Просто другие не должны умирать.

Она вновь помолчала какое-то время. А затем поднялась и вдруг легонько толкнула меня пальцами в плечо. Провела по нему – странно, словно с интересом изучала что-то новое. Склонила голову на одну сторону, разглядывая мое лицо, потом на другую.

- Что-то не так?

Я протянул ей руку, осторожно ловя ловкие пальцы, но она вывернулась и оттолкнула мою ладонь. А потом с выражением легкой скуки на лице села на прежнее место. Слегка разочарованно потянула:

- Не понимаю. Была бездна, а остался мотылек. Где весь снег?

В этот раз даже я ее не понял.

- Снег?

Она посмотрела мне в глаза и почему-то засмеялась.

- Снег. Иди спать, святой воин. Завтра тяжело придется.

Теперь я не понимал вдвойне. Я знал, как Игда устала, и знал, что ей приходится куда труднее. Она скользнула по мне взглядом.

- Иди. А я позаплетаю косы и посушу свои травы. Потом разбужу.

========== 9. Тепло. ==========

Крепость стала моей тюрьмой. Если не настоящей, то похожей. Я правила людьми, я подписывала какие-то бумаги, но смотрела на птиц, смотрела на зверей, и завидовала им. Их легкости и свободе. Их честности. Тому, как ласточки вили гнезда под карнизами. Они были по двое, по трое, и ничем не были связаны. И были рядом друг с другом по доброй воле.

Любовь – человеческая выдумка. А я… боги, не знаю, чего я хотела.

Я бы могла сбежать. Послушать голос слишком близкой мне души и уйти в леса, петь и смеяться, сбросить тяжелые тряпки и танцевать под луной на песчаных пляжах, звеня браслетами и кольцами на висках у костра, быть никем не пойманным зверем, неприрученным и свободным. Ведьмой лесов. Почти духом, почти дриадой. Говорить со зверьми, слушать птиц, и идти рука об руку со следопытом, который был слишком похож на меня.

И не сумела. Предательски теплые руки, отпоившие меня пряным вином, когда мне сказали, что все могло сложиться иначе, так и удержали меня. Предательские слезы, которых никто не видел. Предательская горячая дрожь в коленях. Предательский разговор в руинах древней империи, когда куда-то делся снежный водоворот, растирающий в кровь все, что в него попадет. Осталась бабочка, которая зачем-то села мне на руку. Что она на самом деле – я не знала. Может, это был вовсе и не мотылек. Просто святой воин рядом оказался… живой. Теплый и странно уязвимый.

Я не была готова к этому. Бояться мне больше было нечего.

Я не хотела быть со следопытом. Он замкнут, он силен, он не защитит меня. А я устала от крови, устала нести одну боль, и ощутила эту усталость лишь из-за того чертового тепла, которым привязал меня к себе прочнее каната святой воин. Как я сейчас хотела его рук.

Я теперь злилась на него и не могла ничего поделать. Я чуяла его влечение, но и не только его. А эта дрянь, хозяйка питомника в Убежище Джерро, только показала мне все, что я и так знала.

Если раньше было проще, то после вмешательства этой сучки я никак не могла отстраниться от того, что ощущала в святом воине. Это было как морок, горячий дурман, который я чувствовала рядом с ним день за днем. Для других это оставалось незаметным, но я – я чувствую это, как животное. Как положено друиду. Как положено женщине чувствовать мужчину чем-то большим, чем с помощью простой наблюдательности. Ведь хотел же и меня, и моего счастья, и – молчал. Любил и желал. А мне это кружило голову, а потом и стало злить. Чего ради было так водить меня за нос? Чего ради – дразнить? Или он хотел отыграться? Нет. Не мог. И ведь не был мальчишкой, как и я не была невинной.

Я ведь его видела. Неважно, при каких обстоятельствах – при той жизни, которую приходилось вести, моментов было достаточно. У него было тело воина – сильное, полное мощи, которая появляется лишь от тяжелых лат и не менее тяжелого оружия. Я хотела его вынудить взять меня, но боялась, что теперь не хватит терпения. Слишком много времени прошло.

Просто после ненужного рыцарства, после ритуала, после этой горы, после Топей и ящериц – я уже хотела его тепла сама. И устала. Чудовищно устала.

Мне казалось, что я уже не могу в какой-то момент. Он извел меня и продолжал изводить, а я все ждала зачем-то. Это прекратило быть игрой. Смерть? Не знаю. Любовь? Наверное. Я не просто хотела ощутить его в себе. Я хотела его – рядом с собой. Всегда.