Айканаро чувствовал себя в нем.

Река извивалась шумно журчащей стальной лентой по изгибу луга, где в низине показывал темные стрелки рогоз и колыхались смешные белые мячики пушицы.

Андрет летела по склону холма, сидя на незаседланной гнедой лошади –ее босые ноги испачкались в земле, волосы – спутались, юбка ярко-синего платья задралась почти до колен. Лошадь фыркала, ныряя шеей в галопе, мощная грудь золотилась седой медью в косых солнечных лучах. Она неслась с дальнего края луга ему навстречу, и Андрет верхом хохотала от счастья, как будто пыталась напиться смехом, словно полной чашей сладкой родниковой воды.

И она, облаченная этой дикой красотой – была прекрасна как никогда. Не застывшее видение, призванное убаюкать и уверовать в вечную стабильность жизни, но что-то большее и прекрасное, вечно подвижное и живое.

Айканаро понял, что держит в руках букет. Разлапистый и неловкий, и оттого тем красивее –клевер и малина, земляника и колоски, яркие пятна васильков и свечки солодки…

Больше съедобного нашел, чем красивого.

А еще что-то изменилось в нем самом. Будто что-то недостающее связало воедино его любовь и надежды, и цена, которую пришлось заплатить за выбор – была, но не страшна. Будто тонкое и мучительное совершенство души, к которому стремился каждый из эльдар, даже не осознавая этого, даровало им любовь и прощение, отпустило на свободу, оставив ужасную и одновременно прекрасную легкость свободного полета.

Андрет перевела лошадь в шаг и, улыбаясь, подъехала к нему.

– Я собрал тебе букет… если это можно так назвать.

Айканаро было собирался протянуть Андрет цветы, но лошадь ловко потянулась, дернула мягкими губами, испачканными вязкой слюной – и одним укусом съела все плоды его стараний, испачкав ладонь пеной.

– Эй! – он поневоле потянул на себя то, что осталось от букета, и стебли с хрустом разорвались, оставшись в зубах кобылы.

Айканаро тяжело вздохнул. На морде лошади не виднелось и тени угрызения совести.

Андрет расхохоталась, болтая босыми ногами.

– Она любит цветы, ты же знаешь!

– Кажется, ты останешься без подарка, – он покачал головой, улыбаясь, обтер ладонь о плечо лошади, и Андрет легко спрыгнула в объятия. Да так и осталась на руках, улыбаясь и обвивая Айканаро за шею.

Он подождал, пока Андрет похлопает лошадь по шее.

– Погуляй, девочка. Ну!

Здесь все было не так. Несовершенно. Земля холодила босые ноги, но как чудесно было ощутить контраст между холодной и влажной, ближе к ручью, – и той, где ее уже прогрело утреннее солнце!

Айканаро помнил, что дома – в их общем доме – ждала круговерть мелких забот. Починить гостевую кровать, которую ухитрились сломать скачущие дети, наконец-то закончить шкаф в домашней мастерской, перековать надоевшую изгородь, и…

Он перестал думать о домашних делах, когда Андрет поцеловала его. От ее дыхания пахло дикими яблоками и медом, которые она ела, а от кожи и волос – горьковатой сладостью трав.

Крапива и дуб. И лаванда.

Они стояли посреди огромного луга на прохладе летнего рассвета, и никто во всем мире вокруг больше не думал о войне.

Андрет провела большими пальцами по его щекам. Ее кожа чуть загрубела после скачки, стертая о повод недоуздка.

– Я вещи так и не собрала, – она улыбалась. – Днем раньше было нужно. Так хочу увидеть море, а будто и не стремлюсь, – Андрет вздохнула со странным мечтательным облегчением, будто оставленный дома перед прогулкой беспорядок ее не заботил.

Айканаро ткнулся лбом в ее лоб. Ресницы соприкоснулись.

– Ну, поедем парой часов позже.

Андрет шутливо толкнула его кулаком в плечо.

– У нас никогда не получается просто «парой часов позже», не обманывай себя. Эарвен натравит на нас чаек.

Он тихо хмыкнул, представив себе маму, обладающую такой ужасной способностью.

– Ты слишком ее боишься.

– Ну уж нет!

– Не страшно. Мы всегда опаздываем.

Андрет шевельнулась в его руках, движением тела прося опустить на землю, и Айканаро послушался. Она обвила его шею, прижимаясь всем телом, и шепнула на ухо – чуть слышно.

– Значит, опоздаем еще раз.

Мир вокруг них был радостен и полон жизни: бурной, как разлапистый летний венок с душистыми ночными цветами.

И все было правильно.

– Андрет!..

Видение угасло, но осталось ощущение счастья, которым он захлебывался в этом сне – не умильной радости, но чего-то полнокровного и всеобъемлющего, словно сама способность испытывать радость стала самой естественной для каждого живущего.

Из каких глубин его души взялось это? Оно не было воспоминанием, в этом Айканаро мог поклясться собственной душой. Он должен был бы ухватиться за него в последнем отчаянном рывке, попытаться удержать, и рухнуть во тьму, когда счастье исчезло.

Но пришедшие чувства оказались совсем иными. Подобные зарождению жизни из пустоты, дыханию мира, что еще не случился – они превратились в благословение.

Будто что-то большее осенило его прикосновением, осветив самые темные уголки души, выкристаллизовав, вырвав из них наконец-то цельную картину, которая оказалась ужасающе проста.

И никаких кошмаров. Никакой ужасной кары.

«Я дождусь тебя. Чего бы это ни стоило. Я хочу коснуться твоей души вновь, и ты вернешься ко мне с дальних нехоженых троп, по которым ведут тебя в посмертии холодные звезды. Не сейчас, но после того, как все мы станем едины, и мир обретет конец и начало. А без тебя я никогда не буду собой, блуждая один в совершенном мире».

Решение – единственно верное решение – наконец-то оформилось в нем и созрело, словно окрепший росток, покинувший бессветную глубину почвы.

Айканаро проскользнул бесплотным духом среди черных залов, раздумывая о том, как же теперь найти бесстрастного Намо, но путь среди потерянных душ оказался легок и короток. На этот раз вела не память, но намерение и твердость мысли, и они облегчали дорогу.

Его душа не могла склониться перед троном хозяина Чертогов, потому что любой зримый жест был обязанностью тела, но на Айканаро повеяло холодом благоговения. Намо возвышался на своем месте, бесстрастный и внимательный, овеянный серебром воспоминаний, нефритовыми узорами счастливых жизней и горечью несбывшихся надежд.

Айканаро вновь почувствовал себя песчинкой перед этой силой, но уважение и захватившее дух ошеломление не имело ничего общего с раболепным ужасом.

Он знал, что от Намо не укрылось его близкое присутствие. Обращенный к нему взгляд хозяина Мандоса был изучающе цепок, но не злобен. Льняные локоны одного из Валар по-прежнему ниспадали на серый, как влажный камень, длинный плащ.

– О чем ты хочешь сказать мне, Айканаро? – его голос звучал глубоко и твердо, но не страшно.

Он понял, что упустил момент, когда пространство рядом с ними очистилось от других фэа, и поневоле оробел, стоя в одиночестве перед высоким троном одного из Аратар.

Но слова полились легко, будто всегда хранились где-то в глубине его души, и все произносимое сейчас стало лишь плодами того семени, что так долго вызревало в земле размышлений.

– Я многое обдумал, хозяин Чертогов. Я принял решение и хочу сказать его и тебе, и владычице Ниэнне. Как той, что пыталась утешить меня в моих кошмарах вместе с тобой.

На мгновение Айканаро показалось, что Намо откажет ему.

«Вот почему его страшатся. За взгляд. Он смотрит так, будто знает тебя лучше, чем ты сам».

Но хозяин Чертогов лишь слегка смежил веки.

– Да будет так. Мы не призываем других Валар на то, чтобы выслушать души, но твоя просьба справедлива.

Он не знал, быстро ли, или медленно явилась Ниэнна. Но она вошла в изменчивый призрачный зал дождливым шорохом своей вуали и каплями слезинок на гладко блестящем полу.

Ее серебряные косы на этот раз обвивал черный жемчуг разлуки, и фигуру облекало платье цвета угасающего на закате серого неба. Прерывистый плачущий голос прозвучал, словно ветер.