Тургенев исходил с ружьем не только всю Орловскую, но и смежные с нею губернии. Частым спутником его в этих скитаниях по лесам и болотам был крепостной егерь помещика Чернского уезда Афанасий Алифанов. Впоследствии, Тургенев описал его в «Записках охотника» под именем Ермолая и обрисовал следующий портрет: «Вообразите себе человека лет сорока пяти, высокого, худого, с длинным и тонким носом, узким лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и широкими насмешливыми губами. Этот человек ходил зиму и лето в желтоватом нанковом кафтане немецкого покроя, но подпоясывался кушаком; носил синие шаровары и шапку со смушками, подаренную ему в веселый час разорившимся помещиком. К кушаку привязывались два мешка, один спереди, искусно перекрученный на две половины, для пороху и дроби, другой сзади – для дичи; хлопки же Ермолай доставал из собственной, по-видимому неистощимой шапки». Ружье у него было одноствольное, кремневое и так «отдавало» при выстреле, что правая щека у охотника всегда была пухлее левой. С ним никто в округе не мог сравниться «в искусстве ловить весной, в полую воду, рыбу, доставать руками раков, отыскивать по чутью дичь, подманивать перепелов, вынашивать ястребов, добывать соловьев с «лешевой дудкой», с «кукушкиным перелетом».

Увлечение Тургенева охотой, проявившееся с особенной силой летом и осенью 1846 года, оказалось в высшей степени благотворным для его литературного творчества. В 1846 году Тургенев пишет рассказ «Хорь и Калиныч», положивший начало сборнику рассказов «Записки охотника». Вот как он об этом вспоминал: «Я уже хотел бросить литературу, и собрался за границу с тем, чтобы заняться другим. За несколько дней до моего отъезда заходит ко мне Некрасов и просит: «Нет ли у тебя чего-нибудь, что поместить в смесь для балласта?» Я говорю: «Ничего нет. Разве вот маленький рассказец. Только едва ли он годится». – «Ничего, сойдет». Я и дал ему «Хоря и Калиныча». Рассказ был напечатан в первом номере журнала «Современник» за 1847 год.

Несмотря на охоту, литературный труд и дружеские связи, Тургенев не может забыть Полину Виардо и в конце апреля пишет ей: «Ich bin immer der selbe und werde es ewig bleiben (Я всё тот же и вечно останусь тем же самым, нем.)». Хотя петербургская публика к этому времени к певице несколько охладела, но это определенно не относится к Тургеневу, который пишет 21 октября 1846 года: «Позвольте же мне, прежде чем кончить письмо, выразить самые искренние пожелания вам счастья, и верьте, что раз узнав вас, так же трудно вас забыть, как трудно не привязаться к вам». И начинает планировать свой отъезд в Европу на длительный срок.

В январе 1847 года Тургенев отправляется в Берлин, где в это время гастролировала Полина Виардо и там, неожиданно для себя, узнает об успехе своего рассказа «Хорь и Калиныч». «Только живу я себе в Берлине, – вспоминал он, – и вдруг, к моему удивлению, узнаю, что рассказ мой произвел эффект. До тех пор я считал себя поэтом, а подобные рассказы писал не для печати, а для собственного удовольствия и уж никак не смотрел на них серьезно. У меня уж и тогда их набралось много». Знакомые и друзья Панаева и Некрасова осаждали их вопросами, будут ли в «Современнике» продолжаться рассказы охотника.

В Берлине Тургенев прожил несколько месяцев. Он усердно посещал оперные постановки, в которых Полина Виардо пела заглавные партии, а в свободное время тесно общался с ней и с немецким художником Людвигом Пичем, тоже увлеченным певицей. Муж Полины Луи Виардо уехал в Париж, ее мать госпожа Гарсия уехала в Брюссель. Быть может именно тогда в отношениях Полины Виардо и Тургенева и произошел важный перелом? Ведь теперь он предстал перед певицей в совершенно ином свете – красавец, успешный писатель, верный поклонник, который уже пятый год восхищался ей и ее талантом.

В Берлине Тургенев узнает, что Белинский занял денег и планирует приехать лечиться водами в Германию, – это была его последняя надежда победить злую чахотку. Он переживает не лучшие времена, незадолго до того умер его малолетний сын Владимир. Тургенев тут же откликнулся и написал, что он готов всячески помогать другу: «Мне нечего Вам сказывать, что известие, сообщенное им – меня огорчило – и что я принимаю сердечное участие в Вашей потере; но, признаюсь, почти столько же опечалило меня и то, что Ваше здоровье опять расклеилось. Берегите себя и постарайтесь не расклеиться совершенно… – до первого парохода; а там – я почти готов ручаться за Ваше совершенное выздоровление… Я Вас только убедительно прошу об одном: не церемониться со мной и располагать моей особой. Как только Вы возьмете место на пароходе, прошу Вас тотчас известить меня; – и ожидайте встретить меня на набережной в Штеттине».

Как ни странно, но Иван Сергеевич Белинского в Штеттине не встретил, и тот вынужден был добираться до Берлина самостоятельно, что было ему нелегко при его плохом знании иностранных языков. Это никак не согласовалось с планами Тургенева, неоднократно высказанными им в своих письмах, и может свидетельствовать только о том, что писатель теперь был не всегда волен в своих поступках, и, по всей вероятности, любимая женщина диктовала ему свои условия.

Белинский, хоть и с трудом, но разыскал Тургенева в Берлине и 10 мая 1847 года написал об этом жене. Приписку сделал в конце его письма Тургенев: «Вы можете теперь быть совершенно покойны на его счет; я его беру на свое попеченье и отвечаю Вам за него своей головой. Мы, вероятно, недолго останемся в Берлине и сперва съездим в Дрезден – (потому что сейчас еще рано ему ехать в Силезию, на воды)».

14 мая Тургенев тащит больного Белинского за собой в Дрезден, чтобы вместе с ним услышать оперу «Гугеноты» Мейербера, в которой роль Валентина исполняла Полина Виардо. Тургенев уже много раз слышал эту оперу, но не уставал восхищаться и открывал в ней все новые и новые достоинства. По силе драматического выражения он считал ее лучшим произведением Мейербера. Безмерно радовало его то, что Виардо в ней имела большой успех, ее без конца вызывали, сопровождая вызовы возгласами: «Вернитесь к нам скорей! Вернитесь к нам скорей!» Возможно, хотелось Тургеневу, чтобы пение Виардо услышал друг Белинский, и наконец одобрил его увлечение певицей, ведь до сих пор он его категорически отказывался понимать.

Белинский тяжко болен, ему не до концертов, не до экскурсий, но Тургенев тянет его в Дрезденскую галерею, где устраивает его встречу с супругами Виардо. Белинский всячески отказывался, но все-таки встреча эта состоялась. Разодетая Виардо любезно поинтересовалась о здоровье Белинского, но тот, плохо знающий французский язык, ее не понял, смешался и не смог ответить. Виардо повторила свой вопрос, но с тем же результатом. В конце концов она попыталась задать тот же вопрос на ломаном русском, который ей плохо давался, но она совсем не смутилась и начала оглушительно хохотать. Белинский поднапрягся и ответил все-таки на «подлейшем французском языке», «каким не говорят и лошади», и совсем расстроился. Он, блестящий критик, вспоминал позднее эту сцену с мучительным чувством стыда и неудобства.

В конце концов отправляются они с Тургеневым в маленький курортный городок Зальцбрунн, в котором лечатся больные туберкулезом. Поселились они в небольшом домике на длинной и невзрачной главной улице. Погода выдалась, как нельзя, хуже – холодно, сыро, слякотно, каждый день льют дожди. На прогулку не выйдешь, да и в комнатах холодно. ведь печей в доме не было.

Казалось, что стоит глубокая осень, хотя было начало лета. Это напоминало удрученному Белинскому пребывание на съемной даче в Лесном, под Петербургом. Но ведь то был Петербург – северная столица, и климат там был соответствующий. Однако в этом южном силезском городке погода стояла ничуть не лучше. Белинский с отчаянием писал жене: «Никто в Зальцбрунне не запомнит такого мая и такого июня, это что-то чудовищное для страны, в которой растут каштаны, платаны, тополи, белая и розовая акация…» Но надежда на целительную силу местных источников удерживала его здесь.