Отзыв Белинского был поистине восторженным! Он говорил о поэме, что это «один из прекрасных снов на минуту проснувшейся русской поэзии», «глубокая идея», «стих обнаруживает необыкновенный поэтический талант»!.. Приветствуя появление нового дарования, Белинский писал, что «верная наблюдательность, глубокая мысль, выхваченная из тайника русской жизни, изящная и тонкая ирония, под которою скрывается столько чувства, – всё это показывает в авторе, кроме дара творчества, сына нашего времени, носящего в груди своей все скорби и вопросы его».

Такого Тургенев не никак ожидал, ведь он сам был весьма невысокого мнения о своих поэтических произведениях. В доказательство сказанного, Белинский в своей статье цитировал некоторые особенно понравившиеся ему строфы:

Сводная сестра писателя Варвара Николаевна Житова вспоминала о реакции матери Тургенева на его творчество: «Вступление Ивана Сергеевича на литературное поприще весьма не нравилось Варваре Петровне. По этому поводу происходили между матерью и сыном частые разговоры. Сидели мы раз в Спасском на балконе: Варвара Петровна, Иван Сергеевич, у ног которого покоилась его известная Дианка, заменившая умершего Напля, и я.

Иван Сергеевич был очень весел, рассказывал матери, как Михаил Филиппович убеждал его поменьше кушать, и заговорил о «Скупом рыцаре» Пушкина.

Вдруг Иван Сергеевич вскочил и заходил скорыми шагами по балкону.

– Да! Имей я талант Пушкина! – с досадой воскликнул он. – Вот тот и из Михаила Филипповича сумел бы сделать поэму. Да! вот это талант! А я что? Я, должно быть, в жизнь свою ничего хорошего не напишу…

– А я так постичь не могу, – почти с презрением начала Варвара Петровна, – какая тебе охота быть писателем? Дворянское ли это дело? Сам говоришь, что Пушкиным не будешь. Ну еще стихи, такие, как его, пожалуй, а писатель! что такое писатель? По-моему, ecrivain ou grate-papier c’est tout un (писатель – то же что писарь, франц. – П. Р.). И тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием. Да и кто же читает русские книги? Определился бы ты на настоящую службу, получал бы чины, а потом и женился бы, ведь ты теперь один можешь поддержать род Тургеневых!

Иван Сергеевич шутками отвечал на увещания матери, но когда дело дошло до женитьбы, он громко расхохотался:

– Ну уж это, maman, извини – и не жди – не женюсь! Скорей твоя спасская церковь на своих двух крестах трепака запляшет, чем я женюсь».

Как видим, уже в 24 года чувствовал Иван Сергеевич свое литературное призвание и переубедить его было невозможно. Кроме того. он решительно не собирался губить свой талант и попусту растрачивать душевные силы на семейную жизнь.

Вернувшись в Петербург, по настоянию матери Тургенев все-таки поступил на государственную службу в министерство внутренних дел. Он попал под начальство известного этнографа В. Даля. Такой выбор не был случайным. Деятельность этого министерства, возглавляемого бывшим декабристом Л. А. Перовским, привлекала внимание многих противников крепостного права в России. В 1842 году Николай I предложил Перовскому написать проект «О юридическом и экономическом положении крестьян», и в 1845 году тот подал государю записку «Об уничтожении крепостного состояния в России». Служба в этом министерстве отвечала давно выношенным стремлениям Тургенева, его «аннибаловской клятве» – желанию сделать все посильное для отмены крепостного права.

Как-то Тургенев навестил Белинского, и с этого началось их знакомство и дружба. В это время в великосветском обществе ходили слухи о неистовом Виссарионе «что и наружность его самая ужасная; что это какой-то циник, бульдог, призренный Надеждиным с целью травить им своих врагов».

Белинский жил на даче в Лесном, а Тургенев – в Парголове, и он до самой осени почти каждый день посещал Белинского. «Я полюбил его искренно и глубоко; он благоволил ко мне», – писал Тургенев, хотя и здесь как во всем проявляется его скромность, ведь Белинский не раз говорил о самых теплых чувствах по отношению к Тургеневу. Белинский не только высоко ценил ум, «голову Тургенева», он искренне, со всем пылом, свойственным его страстной душе, полюбил юного Тургенева и писал ему: «… все любят Вас, я больше всех».

Наружность Белинского Тургенев описывал так: «Известный литографический, едва ли не единственный портрет его дает о нем понятие неверное. Срисовывая его черты, художник почел за долг воспарить духом и украсить природу, и потому придал всей голове какое-то повелительно-вдохновенное выражение, какой-то военный, чуть не генеральский поворот… что вовсе не соответствовало действительности… Это был человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, с впалой грудью и понурой головой. Одна лопатка заметно выдавалась больше другой. Всякого, даже не медика, немедленно поражали в нем все главные признаки чахотки… Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, как бы приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, маленькие, частые зубы; густые белокурые волосы падали клоком на белый, прекрасный, хоть и низкий лоб».

Поразили Тургенева глаза Белинского: «Я не видал глаз более прелестных, чем у Белинского. Голубые, с золотыми искорками в глубине зрачков, эти глаза, в обычное время полузакрытые ресницами, расширялись и сверкали в минуты воодушевления; в минуты веселости взгляд их принимал пленительное выражение приветливой доброты и беспечного счастья».

И еще об облике Белинского: «Кто видел его только на улице, когда в теплом картузе, старой енотовой шубенке и стоптанных калошах, он, торопливо и неровной походкой, пробирался вдоль стен и с пугливой суровостью, свойственной нервическим людям, озирался вокруг – тот не мог составить себе верного о нем понятия, и я до некоторой степени понимаю восклицание одного провинциала, которому его указали: «я только в лесу таких волков видывал, и то травленых!» Между чужими людьми, на улице, Белинский легко робел и терялся…

Белинский был, что у нас редко, действительно страстный и действительно искренний человек, способный к увлечению беззаветному, но исключительно преданный правде, раздражительный, но не самолюбивый, умевший любить и ненавидеть бескорыстно. Люди, которые, судя о нем наобум, приходили в негодование от его «наглости», возмущались его «грубостью», писали на него доносы, распространяли про него клеветы – эти люди, вероятно, удивились бы, если б узнали, что у этого циника душа была целомудренная до стыдливости, мягкая до нежности, честная до рыцарства; что вел он жизнь чуть не монашескую, что вино не касалось его губ. В этом последнем отношении он не походил на тогдашних москвичей».