[1] Сергей Александрович Худяков, он же Арменак Артёмович Ханферянц был одним из выдающихся руководителей ВВС, прирожденный летчик, хороший специалист своего дела. Впал в опалу после смутной истории с пропавшим самолетом с сокровищами последнего императора Китая (и Маньчжурии заодно). Но… выяснилось, что Худяков погиб еще в Гражданскую, а кто скрывается под его именем долго оставалось загадкой.

[2] В РИ во время вторжения во Францию Экзюпери был капитаном, звание майор ему присвоили уже в самом конце войны и подтверждения он не получил. Но в нашей истории награда успела найти героя до его эмиграции в Великобританию.

[3] У многих моторов, которые ставили на дальние бомбардировщики, моторесурс был около 50 часов!

[4] Тут попаданец чуток запамятовал, командарм второго ранга Александр Дмитриевич Локтионов командовал ВВС РККА с 1937 года по 1939й.

[5] Так Черчилль, а с его подачи и Рузвельт называли «за глаза» Сталина (от английского произношения имени Иосиф — Джозеф).

[6] Черчилль имеет ввиду договоренности с Мартином Борманом, которые позволили Гитлеру начать агрессию против СССР.

[7] В это время о таком диком явлении, как толерантность никто ничего не слышал. Репутация гомосексуалиста множила на ноль репутацию политика.

Москва. 27 августа 1941 года

— Нина, я уже пришла. Ты можешь быть свободна.

Нина, домработница с круглым приятным лицом и очень округлой фигурой, мимо которой хозяйка протискивалась с некоторым усилием, выглянула из кухни в прихожую, конечно, войти в квартиру никто, кроме Ермольевой не мог.

— Зинаида Виссарионовна, вы опять допоздна… Ой, лишенько ви моє[1], что мне с вами прикажите робыть?[2] Еда на столе, посуду у мойку, я пишла[3]…

Нина была из-под Полтавы, переехала в Москву в трудных тридцатых, в поисках работы и хлеба на пропитание. Разговаривала она на дикой смеси украинского и русского, к чему ее хозяйка уже привыкла. Нина была очень аккуратной, внимательной, доброй женщиной и умела очень вкусно готовить. Но вот еще и любила много и вкусно поесть… Вжав разувающуюся Ермольеву в стену узкого коридора Нина величественно протиснулась к двери.

— Ниночка, мне кажется, вы еще прибавили в весе. Может быть, стоит все-таки сесть на диету? Вам надо сбросить вес.

— Гарної людини повинно бути багато! Взагалі, покажіть мені, де та дієта, я на нею сяду, якщо вона витримає, бо той ваш стілець мене не витримав, а нового ви ще не купили! А куди вагу кидати? Ви все кажете: скинь вагу, скинь вагу, а куди? Скажіть, куди: я і кину, і винесу, в квартирі нічого зайвого бути не потрібно.[4]

Когда Ниночка начинала тараторить на родном полтавском диалекте, который многие считают «золотым стандартом» украинского языка, это означало одно: она в гневе. И Зинаида Виссарионовна, как мудрая женщина, предпочала от этого торнадо cпрятаться, не искушать судьбу. Она проскользнула на кухню, где стала тщательно мыто руки мылом, используя для этого щетку, привычка, которая въелась в ее стандарты поведения с тех пор, как она занялась медицинскими исследованиями. Ниночка была удовлетворена поспешным бегством хозяйки. Она и рада была похудеть, но как только пыталась ограничить себя в еде, так сразу же огорчалась, а от огорчения сразу же кушала в два раза больше. Аккуратно закрыв дверь, Ниночка отправилась на выход из подъезда. На выходе она обратила внимание на мужчину, который нес букет ярких алых гвоздик, отметила про себя, что именно такие цветы больше всего нравится хозяйке, после чего направила свои стопы на автобусную остановку. Ермольева поставила на плиту чайник, который успел уже застыть, и размотала заботливо завернутый в махровое полотенце ужин: в кастрюльке были сварены пельмени, до которых Ермольева была особо охочей, она вообще-то в еде никогда не была привередливой, но у Ниночки пельмени всегда получались очень вкусными. «А шо тут такого? Обычные наши вареники с мясом, тока закрученные у дулю» — бурчала Нина, но готовить их не отказывалась. Отдельно в посуде топленое масло и уксус. Черные перец. Весь набор вкусного. К пельменям ничего больше не требовалось — самодостаточное сытное блюдо, как раз чтобы поесть один раз в день и наесться, и удовольствие получить. Зинаида домработницу не осуждала: та сердилась на нее по праву: в последнее время, с работы Ермольева возвращалась не просто поздно, а очень поздно! Хорошо, что еще Ниночка успевала на один из последних автобусов. А что тут поделать? Мало изобрести лекарство, крустозин, надо еще наладить его производство, да и сделать его недорогим, потому что от нее потребовали сразу же массового выпуска препарата, даже не дожидаясь окончания клинических испытаний. Это все шло параллельно: испытания, запуск в производство, наладка оборудования, решения массы технических и организационных проблем. Ей оказывали невиданную для ученого медика поддержку: с нею работал очень толковый технолог, сотрудник НКВД, который был в курсе почти что всех тонкостей производственного процесса. Казалось, что он знает ответы на вопросы еще до того, как их задают. Просто такой Мессинг от производства. Слухи про Вольфа Мессинга в Москве крутились уже давненько. Так что сравнение было неслучайным. Прибавьте к этому почти неограниченное финансирование, плюс непосредственное курирование процесса самим Лаврентием Павловичем! Она и не заметила, как прикончила тарелочку и теперь размышляла: взять добавки или остановиться на достигнутом. На переполненный желудок тяжело засыпать, а голод она утолила полностью. Тут раздался звонок в дверь. Ермольева никого не ждала, неужели Ниночка что-то забыла? На нее это не похоже. Открыла дверь и обомлела! Прямо перед ней был огромный букет алых гвоздик, совершенно закрывавший стоявшего за букетом мужчину.

— И кто это знает, что я люблю эти цветы? — стараясь не потерять самообладание, произнесла Зинаида Виссарионовна.

— Зиночка! Я вернулся!

Она узнала бы этот голос из сотен, из тысяч других голосов. И произнесла еле слышно:

— Лёка, это ты?

— Я же обещал вернуться, вот и вернулся.

Захаров переступил порог их дома. Его еще потряхивало, он сам не верил тому, что все уже позади. Казалось, что все, что приговор вынесен и завтра, максимум, послезавтра его, Алексея Захарова не станет, но госпожа Судьбина решила иначе: в тот день следователь был в слишком хорошем настроении, настолько хорошем, что дал возможность подследственному оклематься после последней их встречи: кажется, решил, что тот нежилец и нового издевательства не выдержит. Как ни странно, но именно эта неторопливость следователя, казалось, забывшего об обвиняемом, и сломила известного ученого окончательно. Он готов был подписать все. Абсолютно все. А вместо этого получил шанс на свободу. И ему эту свободу дали.

— Лёка, я не верю своим глазам. — И Зина очень осторожно обняла мужа, боялась, наверное, зацепить какие-то раны…

— У меня все давным-давно зажило. Вот, выполнил поручение партии, сегодня мне вернули все звания и награды, кстати, орден Красного Знамени еще дали. Так что у тебя муж-орденоносец. Почти как в титрах к кинофильму.

— Идём на кухню, я тебя покормлю.

— Я не голоден, Зинуля, просто соскучился…

И тут раздался резкий еще более неожиданный звонок в дверь. Оба вздрогнули. Ермольева потому что не знала, кто там за дверью, а Захаров потому что догадывался. Зинаида Виссарионовна открыла. И увидела огромный букет темно-синих гвоздик, совершенно невиданного цвета и какого-то подозрительно яркого оттенка.

— Лёва, перестань скрываться за цветами. Такой букет подарить может только один человек во всей Москве, если не в мире. Заходи.

Захаров, услышавший эту фразу сразу же набычился, ревность вновь проснулась в нем, как никогда стала сильной. Лев Зильбер, первый муж Ермольевой зашел, одаряя весь мир ослепительной улыбкой. Он всегда был обаяшкой, веселой, жизнерадостной с тонким язвительным юморком. Вот и сейчас он галантно поцеловал бывшей супруге руку и отвесил шутовской поклон Захарову.