– Даже если он что-то знает про подозреваемых, – промолвил он своим вкрадчивым, спокойным голосом, кивнув на среднего, – вряд ли он тебе расскажет.

– Но попытаться всё-таки стоит, – задумчиво отозвался Мехмед.

Если даже Нариман заговорил про подозреваемых и друга, то это значило, что Геннадиос уже на крючке. Весь Стамбул, должно быть, слышал, как греческий молодец угрожал Паше перед честным народом. Вот так ирония!.. Судьба самым бесчестным образом насмехалась над ними, забрав дядю Фазлы к праотцам той же ночью. Кем бы ни был настоящий убийца – ну не Спанидас же взаправду это сделал?! – он не мог подгадать более подходящего момента!..

В последний раз кивнув старшему брату, Мехмед нырнул в смешавшуюся толпу и встал за спиной у среднего. Тело уже водрузили на тобут и ждали, когда толпа разойдётся, чтобы вынести его из дому. Шум и толкотня продолжились, и за ними младший сын Мустафы-Паши не заметил, когда из соседней комнаты в коридор вышла жена и дёрнула его за рукав кафтана.

– Если ты собрался просить за своего грека, то лучше не позорь ни нас, ни себя, – шикнула она сквозь сжатые зубы, поправив на голове платок, который сползал. – На него подумают первым же делом!

– То, что на него подумают, не значит, что это сделал он, Фарах!

– Мехмед, прошу тебя. Оставайся в стороне от всего этого… ты можешь пострадать.

Когда она схватила его за руку, он настолько удивился этому порыву, что даже опешил. Фарах поспешно отдёрнула руку, но супруг ещё долго смотрел на неё сквозь недоумение и обиду. Она, что же, заботилась о нём?.. Она его… любила?.. Или же только беспокоилась о чести семьи, которой подобный скандал вряд ли пойдёт на пользу? Он не находил ответов, но поспорил бы на что угодно, что дело во втором. Но даже если в первом… к сожалению, эта мысль не вызвала в его сердце тех эмоций, которые испытал бы на его месте Нариман, обратись к нему с такой просьбой Хазал. Глядя на жену, он чувствовал только смертельную усталость и отчуждение!..

Даже в день их сватовства, когда его семья пришла в её дом договариваться о свадьбе, во всём облике и поведении Фарах сквозила строгость. На первый взгляд подобная холодность испугала бы любого!.. Но Мехмед очень хорошо помнил свои переживания в тот день. Как он романтизировал её тогда! Он не стал бы обманывать себя, если бы не знал наверняка, что именно этой ханым предстояло стать его женой. Сей факт, конечно, всё менял, и вскоре он не без улыбки про себя подумал, что его невеста была красива. Правильные аристократичные черты лица, неприступно поджатые тонкие губы и взгляд, в котором утонул бы сам шайтан. О чём она думала, смотря перед собой так отстранённо?.. Не мог же живой человек быть сотворен изо льда? Тем более невинная, неискушенная девушка!.. Мехмеда согрела мысль, что Фарах, возможно, специально играла холодность перед их родителями. Готов ли он нырнуть в этот омут, чтобы проверить его глубину?

Увы, омут оказался всего лишь лягушатником с дном по колено. Когда-то ему – бестолковому восемнадцатилетнему парню, чьи друзья слишком явно превозносили чувства к женщине, чтобы они оставили его равнодушным! – очень хотелось растопить её сердце, но, – как иронично!.. Даже наедине она никогда не теряла самообладания. Иной раз ему хотелось встряхнуть её за плечи и крикнуть в красивое, почти восковое лицо снежной королевы: «В тебе есть хоть какие-то чувства?.. Неужели ты никогда не хочешь больше, чем позволяют приличия?» или же: «Ты совсем меня заморозила!.. Прошу, перестань, иначе я больше не жилец!». Но его крик всегда утопал всуе… И теперь: как некстати она вдруг решила проявить заботу?!.. Дружба – единственно ценное, что есть в его жизни, и он не предаст её даже ради жены!..

Всё это слишком явно читалось на его лице, и, угадав мысли супруга, Фарах отпрянула в сторону. Мехмед в последний раз оглядел её почти осуждающе снизу вверх и, обойдя стороной несколько человек, так что чуть не опрокинул тот самый кувшин с кедровым порошком со стола, наконец окликнул среднего брата:

– Ибрагим!.. Абиджим!

Размеренным, выдержанным движением солдата, чауш обернулся на зов младшего брата и всем своим видом – повадками, манерами, – уже выдал то, что знал, зачем понадобился ему. Сей факт ничуть не способствовал хорошему отношению к обсуждаемому вопросу – Ибрагим всегда отличался высокомерием! – и, когда Мехмед поравнялся с ним, он сразу же это почувствовал.

– Мы должны поторапливаться, чтобы похоронить тело до захода солнца, – вскинув бровь, сказал адъютант военного министра. – И так много времени потеряли, пока ждали отца и Наримана… Не думаешь, что нам лучше поговорить позже?

– Ты прав, конечно. Да!.. – Столь холодный приём обескуражил бы и менее бойкого человека!.. – Но я думаю, ты знаешь, что я… не могу ждать, абиджим.

Почти на выдохе Мехмед озвучил свои мысли, уронил руки вдоль корпуса и зажмурился, как будто полностью отдал себя на суд брата. Тревога за Геннадиоса в его сердце росла с каждой минутой, и сейчас он бы потребовал даже аудиенции у султана, если бы знал, что это поможет. Ибрагим ещё выше вскинул брови, но, верно разгадав намерения брата, как будто бы проникся к нему за них уважением. В его взоре поубавилось жёсткости, и в какой-то момент он стал очень похож на Наримана. Тот же рост и стать… только военная выправка, блестящие ряды белых сильных зубов, готовых в любую минуту растерзать добычу, да загрубевшие ладони, уже слишком многое поведавшие на своём веку, не имели никакой схожести с мягкой почтительностью учёного кадия.

– Послушай, – устало вздохнул Ибрагим, несколько раз обернулся на дверь и только потом приблизился. – Твой друг, конечно, первый подозреваемый. Но далеко не единственный…

– Что это значит? – еле дыша, спросил Мехмед.

– За ним рано или поздно придут – двое мужчин и одна женщина уже дали показания. Однако Коджа Хюсрев Мехмед-Паша… подозревает также и нашего отца.

– Что?..

– Субаши считают, что у него есть мотив. Что он завидовал брату и хотел отомстить ему за то, что тот занял его место подле султана. Сам знаешь, наш отец не всегда был сдержан в высказываниях…

– Но как это возможно?!.. Они же не повесят нашего отца? Ты же этого не допустишь?!

– А ты не допустишь того, чтобы повесили твоего греческого друга, – снова хищно улыбнулся Ибрагим и смачно потрепал брата по плечу, – так что нам надо найти кого-то третьего. И желательно, чтобы он действительно был виновен…

«Но это необязательно».

Эта мысль поразила Мехмеда своей жестокостью, но, когда средний брат, напоследок подмигнув ему, скрывался в дверях, младший хорошо осознал всю неизбежность. Груз, который он всё это время носил на своих плечах, становился всё невыносимее. Отныне, чтобы спасти Геннадиоса и отца, но не разойтись со своей совестью, у него оставался только один выход – во что бы то ни стало найти виновного.

Когда тётя Шебнем и Амина окликнули его – женщины, как водится, не ехали на кладбище, – Мехмед с трудом их расслышал. После сегодняшней сцены Фарах держалась в стороне и вместе со свекровью, Хазал и Эдже, женой Ибрагима, уже прибиралась в доме. Мехмед в последний раз посмотрел на неё через плечо и, махнув рукой тёте Шебнем, которая как раз что-то бормотала, выбежал вон из дому.

– Мехмед-джим! – крикнула ему в спину напоследок тётка. – Проследи, чтобы имя и сура на памятнике были выгравированы правильно!..

Мехмед не сомневался, что Ибрагим уже давно позаботился о том, чтобы на кладбище вырыли достаточно глубокий ляхад, а также подобрал самого лучшего имама и самые крепкие доски. Средний брат всегда всё делал безукоризненно, в отличие от него самого… в семье, по правде сказать, очень мало кто верил в него по-настоящему. Зато это всегда делали друзья, и сейчас они действительно нуждались в нём!..