– Я не хочу уезжать с Крита. Это мой дом! А ты поезжай, коль тебе угодно… живи среди людей, которые убили твоего отца!

– Наш отец сам выбрал свою участь, а нам сейчас нужно позаботиться о матери. Тебе недостаточно боли, которую она испытала? Неужели ты не можешь хоть раз послушаться старших?!

Тяжелые шаги, громкие спорящие голоса и грохот разбившейся вазы лишили Марию последних сил. Она приложила ко лбу жилистую руку со вздувшимися венами и устало опустилась на прежнее место. В тридцать пять она уже давно напоминала старуху, но к чему лукавить? Горе и утраты вконец состарили её. Когда-то юная гречанка была очень красива – в общине Ханьи, откуда она родом, не нашлось бы второй такой красы, – и Василиос Спанидас, отличавшийся патриотизмом и натурой эстета, до глубины души очаровался истинно греческим профилем, чёрными смоляными волосами и большими серыми глазами, в которых поместился бы весь Олимп. Шестнадцать счастливых лет они прожили вместе, пока не случилась война. И сейчас Геннадиос упорно повторял судьбу родителя!..

Со смертью отца Геннадиос совсем не слушался мать… а Ксения чересчур замкнулась в себе и стала такой услужливой, что материнское сердце всерьёз опасалось за неё. Ответственность, что отныне ложилась на них всех, η κόρη3 почему-то брала только на себя. Ах, добавится на материнском лбу морщин…

Волосы-то уже давно в сединах!

Когда двое подростков, всё так же споря, показались на первых ступеньках лестницы, епископ поприветствовал их кивком головы и как раз налил из глиняного кувшина воды их матери. Увидав эту сцену, Ксения ахнула и с криками бросилась на помощь. По дороге она задела локтем скудную домашнюю мебель, состоящую из деревянного стола, сделанного лично их отцом, белой керамической вазы и тарелок. Все они неприятно звякнули, когда деспинис4 проходила мимо и чуть не споткнулась о ковёр. Гена, в глазах которого читалось не меньше страха, чем в сестринских, виновато потупился под осуждающим взглядом отцовского друга.

– Твоя сестра права, Геннадиос, – хмуря брови, сказал тот на критском наречии, – подумайте о своей матери. Она и так хлебнула горя.

Гена взаправду унаследовал неуступчивый нрав отца, но сыну в наследство досталась также и его совестливость. Он понял, что проиграл, и пока сестра суетилась вокруг матери, пятнадцатилетний юноша с тяжёлым сердцем рассматривал отчий дом. Иконы на стенах, белая кружевная скатерть на столе, материнское приданое, уже разложенное в мешках, зеркала, крест над изголовьем его кровати…и хотя от всего этого веяло Родиной – даже пахло тут как-то по-особенному! – Крит навсегда канет в лету, как только их нога ступит на турецкую землю.

«Турецкую! – иронично подумал парень, и взгляд его серых глазах в ту минуту очень напомнил отцовский. – С каких это пор Константинополь стал турецким?».

Ну и что с того, что с пятнадцатого века город перешёл под власть османов и именовался Стамбулом? Многие европейские державы до сих пор не признали варварской оккупации второго Рима, и война за независимость, в которой греки пролили столько крови, лишь доказывала это. Ничего не кончено и никогда не будет кончено, пока живы такие, как его отец!.. Да, он согласится, чтобы его увезли в так называемый Стамбул и даже отправится в медресе при мечети под руководством материнского брата – как милый дядюшка «Абдулла-эфенди»5 только мог сменить веру и имя ради злачного места?! – но сделает это, только чтобы не расстраивать мать и сестру. Ничто на белом свете не заставит его смириться по-настоящему!..

– О, митера му!6 – всхлипнула сестра, приложив к материнской руке голову с золотистыми завитушками. – Прошу вас, поднимайтесь!.. Его Преосвященство сказал, что корабль в Константинополь вот-вот отбудет.

Зашуршав пышной белой юбкой, Ксения встала с колен и помогла митере подняться. Гена, почувствовав укол совести за то, что всё это время просто стоял и смотрел, взял её под другую руку, и Мария увидела, как епископ печально улыбнулся, наблюдая за ними. Это умилило её. Высокая, стройная лань с кроткими материнскими глазами и богатой отцовской шевелюрой да сильный, светлокудрый Геракл, всегда смотревший перед собой спокойно и уверенно, хоть ему и было только пятнадцать… они – эти милые двойняшки, родившиеся с разницей в три минуты! – всё, что осталось ей от погибшего мужа. И она будет защищать и оберегать их ценой своей жизни! Пусть даже и придётся жить среди врагов…

Епископ пришёл детям на помощь и, когда все вместе они вышли на улицу, солнце уже стояло высоко в небе. Пот струился с них в три ручья, а лёгкая ткань одежды прилипала к телу. Гена зажмурился, ладонью прикрыв от солнечных лучей глаза, и в последний раз с наслаждением вдохнул спёртый, душный критский воздух. Родные тем временем преодолели бесчисленные ступеньки, скрипнула синяя калитка возле дома, и кирия Мария в прощальном жесте коснулась любимых розовых фиалок, так радовавших её взор по утрам. Ксения оглянулась на белый балкончик, на котором так любила встречать рассвет, и с трудом сдержала слёзы. Пусть они и жили почти впроголодь, в этом месте они были счастливы!

Наконец, отцовский друг стёр со лба пот – как он, должно быть, потел в чёрном одеянии в разгар лета!.. Белёсые волосы все взмокли под скуфьёй, – и, собравшись с силами, указал им на топтавшихся на дороге запряженных лошадей.

– Пожалуйста, примите мой последний добрый жест, – с трудом отдышавшись, сказал он, и кирия Спанидас с признательностью пожала ему руку. – Это лучшие лошади во всём Ретимноне. Это чудо, что их ещё не забрали османы!..

– А что же будет с домом? – озабоченно спросила Ксения. – Его ведь не разграбят?

– Я пригляжу за ними. Буду каждый день поливать фиалки кирии Спанидас. Ну, идите же к лошадям. Они с ветром домчат вас до порта, а там… да хранит вас Бог, Мария!

Старик благословил каждого из них, осенив крёстным знамением, а Гене ещё и шепнул на ухо наставлений. Заботься, мол, о матери и сестре, ведь ты теперь их единственный защитник, но никогда не забывай, откуда ты родом. Никогда! Под страхом смерти он не сможет этого забыть!..

Колёса почтовой повозки катились по пыльной деревенской дороге, поднимая песок в воздух, Ксения кашляла потому, что тот забился в нос, а митера до последнего махала епископу вслед, пока его тучная фигура не осталась за поворотом. Когда это случилось, госпожа Спанидас стёрла со щёк слезинку, а Гена прочёл про себя молитву, которую советовал ему в тяжелые минуты отец.

Париж, весна 1827 года

И хотя Гюльбекяны очень старались, уговорить сватов им так и не удалось. Ованес, жених Гаянэ, и вся его родня настаивали на том, чтобы сыграть свадьбу во Франции. В Париже, несмотря на все трудности, выпавшие на долю армянского народа со времён османской интервенции, банковское дело их отцов и прадедов цвело и пахло. После медового месяца молодожёны – согласно традициям – будут жить с родителями жениха, и Гаянэ, выросшая в Константинополе, станет настоящей парижанкой, будет носить элегантные европейские шляпки с перьями и ездить в ландо с откидным верхом. На её свадьбе будет присутствовать и некий испанский барон, каким-то чудом завязавший дружественные отношения с её свёкром, чем последний, конечно, очень кичился. И пусть она забудет про восточные платки и тюрбаны. Здесь им не место!..

Стороне невесты пришлось смириться и с этим, но они – гордые нефтяники, владевшие несколькими месторождениями на Кавказе! – утешились другой мыслью: когда-нибудь придёт время женить и их сына, и тогда уж они отыграются!..

– Твою-то свадьбу они точно сыграют в Стамбуле, Вачик, – смеясь, подмигнула ему старшая сестра, пока бесчисленные тётки и кузины поправляли шлейф свадебного платья. Жених со своей роднёй был уже в пути и, пока полный нетерпеливого ожидания салон невесты утопал в цветах и ароматах духов, его свадебный кортеж проезжал Нотр-Дам-де-Пари.